Разозленные - Джейн Кренц

— Что?

— Умереть до того, как найти для меня ту женщину, которая видит ауры. Честно, если бы он не был мертв, я бы не избежала искушения дать для него одно из своих частных выступлений.

— Вивиан…

— Разве я многого прошу? Только имя — вот и все, что мне нужно. Только имя этой сучки. Но нет, папочке нужно было умереть раньше, чем он ее нашел. Одно паршивое имя — это единственное, что я когда-либо у него просила. Этот ублюдок даже этого мне не дал.

Дамарис упала на кровать.

— Он нашел ее, Вивиан. И ее телохранителя тоже. Именно поэтому он поехал в Гонолулу. Он собирался исправить положение, ради нас.

— Почему ты не сказала мне? — требовательно спросила Вивиан.

— Я не сказала тебе, потому что папа хотел сам с ней расправиться. Я могу назвать имя, но оно ничего тебе не даст. Теперь, когда отца не стало, мы потеряли доступ к файлам «Джонс и Джонс». Это всего лишь имя.

— Говори.

— Грейс Ренквист.

— Ты уверена? — взволнованно спросила Вивиан.

— Да, но я не понимаю, что тебе…

— Спасибо и пока. Пора на репетицию. Не поверишь, что мне приходится выносить от директора тут, в Акация-Бей. Он ноль без палочки, но почему-то возомнил, что может приказывать самой Сирене.

Телефон замолчал. Долгое время Дамарис просто сидела и смотрела на него. Папочка был мертв, и, в сущности, она тоже. Именно от него она получала препарат, а теперь все закончилось. Хорошая новость заключалась в том, что скоро не будет этих ужасных инъекций. Плохая же — отец предупреждал ее, что, прекратив принимать препарат, она сойдет с ума и умрет. У Дамарис в запасе оставалось чуть больше трех недель. Теперь это был лишь вопрос времени. Интересно, будет ли Вивиан по ней скучать.

ГЛАВА 38

Лютер смотрел, как Грейс вышла из моря и, идя по берегу, сняла маску и трубку. Капли воды скатывались по ее плечам, груди и бедрам. Волосы были убраны за уши.

Этим утром она купила маленький черный купальник в одном из бутиков на улице Калакауа. Бросив плавательные принадлежности на заднее сиденье джипа, Лютер привез Грейс в небольшую уединенную бухту, которую считал своим собственным кусочком рая.

Уэйн с Петрой проводили их, снабдив парой сандвичей и водой в бутылках, и категорически настаивали, чтобы они не возвращались до обеда. «Настоящее свидание», — подумал Лютер.

Грейс опустилась на полотенце под зонтиком рядом с ним. Она выглядела посвежевшей и полной энергии, очень женственной и мокрой. Невероятно сексуальной.

Взяв бутылку с холодной водой, она с любопытством взглянула на Лютера и спросила:

— Что-то не так?

Лютер понял, что пялится на нее.

— Все в порядке, — ответил он.

— О чем ты думаешь?

— О сексе.

— Я слышала, мужчины часто о нем думают.

— А как насчет женщин?

— Мы тоже думаем о сексе, — ответила Грейс, — но, вероятно, у нас более широкие горизонты воображения.

— Да? И что еще маячит на вашем горизонте?

— На ум приходит обувь.

Оба взглянули на босые ноги Лютера.

— В моих фантазиях обувь отсутствует, — признался он.

— Ничего. — Грейс похлопала его по голой ноге. — У тебя прекрасные ноги. Большие и сильные.

— Тебе нравятся большие и сильные мужские ноги?

— Честно говоря, до недавнего времени особого внимания на мужские ноги я не обращала. — Она улыбнулась несколько самодовольно и надела солнцезащитные очки. — Но теперь нахожу их очень привлекательными.

— Рад слышать.

Грейс оперлась на локти.

— Ты так и не рассказал мне, почему оставил работу в полиции.

Обдумывая ответ, Лютер разглядывал пенный прибой. Он ждал этого вопроса. Она рассказала ему о своем прошлом и имела право знать о его. Более того, он сам хотел ей все рассказать. Узнавание друг друга сближает еще сильнее.

— Я уже говорил, что использовал свой талант, пока работал в полиции, — начал он.

— Да, думаю, тебе удавалось нейтрализовать любую опасную ситуацию. Одно прикосновение твоей ауры, и преступник опускает пистолет и засыпает. Круто.

— Благодаря таланту я был способен и на другие вещи.

Грейс слегка наклонила голову:

— Какие?

— Получать признания.

— Хм. Признания. Вдвойне круто.

— Не прикасаясь к преступнику, — спокойно добавил Лютер. «Я даже не прикасался к вашему клиенту, господин адвокат. Посмотрите видеозапись признания. Вашему парню не терпелось рассказать нам, как он до смерти избил жертву».

— Как это отражалось на тебе?

— Отлично. В первое время. Ты даже не представляешь, как это просто. В глубине души многие из них сами хотели рассказать мне, какие они умные и сильные. Ограбление ночных магазинов[59] вызывает прилив адреналина. При взломе и проникновении в дом испытываешь острые ощущения. Убийство позволяет окончательно утвердить свою силу. Преступники хотят произвести на копов впечатление. Показать, какие они крутые. Так что иногда многие из них действительно хотят поговорить. Я просто психически подталкиваю это естественное желание в правильном направлении.

— Я всегда считала, что вина — мотивирующий фактор в признании.

— Иногда так и есть. — Лютер взял бутылку воды из холодильника. — Но я могу справиться и с угрызениями совести. Пара щипков, и небольшое сожаление или беспокойство о том, что подумают родители, может перерасти в невыносимое чувство вины.

— Значит, нужна всего лишь тонкая манипуляция, и подозреваемые вдруг не могут сдержаться и выкладывают все как на духу, правильно я понимаю?

— Запиши все на пленку, добавь небольшое веское доказательство, и дело с концом. Не нужно никаких резиновых дубинок и наводящих вопросов.

Грейс наблюдала за ним. Ее глаза были скрыты очками.

— Наверное, ты был очень хорошим копом.

— Да, — признал Лютер и сделал глоток холодной воды. — Очень, очень хорошим.

— Значит, ты ушел, потому что почувствовал, что превратился в парапсихического борца за справедливость.

Он знал, что она поймет. Однако его удивило чувство облегчения, которое он испытал.

— Вроде того, — сказал Лютер. — Однако борьба не была честной. Статистика показывает, что большинство преступников, с которыми я имел дело, были серьезно испорчены. По сути, они — продукты ужасного воспитания. Или у них вообще не было никакого воспитания. Многие из них подвергались в детстве насилию. Некоторые были умственно отсталыми. Почти половина из пойманных мной преступников не могли даже прочесть газету, не говоря уже о приличной работе.

— Ты чувствовал к ним жалость?