И вблизи и вдали - Александр Городницкий

При первом же заходе в Австралию, в порт Аделаида, нам, как и положено, раздали паспорта перед увольнением. Прибывший на судно советский консул однако сказал, что паспорта с собой брать не надо. "Как не надо? - не понял перпом, — а как же я смогу удостоверить, что я - это я?" "Очень просто - скажете" - улыбнулся консул. Нас, советских людей, страшно поразило, что люди, оказывается, могут жить без паспортов и, как выяснилось, довольно неплохо. В Австралии, однако, удивляло многое. Удивляли черные страусы эму и кенгуру, свободно разгуливающие в эвкалиптовых парках в пригородах Мельбурна и Аделаиды. Удивила в воскресный день демонстрация женщин в Сиднее, во главе которой две здоровенные девахи несли своеобразный транспарант. "У вас что, запрещена лесбийская любовь?" - недоуменно спросил я у нашего австралийского коллеги. "Нет, конечно", — ответил он. "Чего же они требуют в таком случае?" "Заключения законных браков".

Помню в первом же увольнении в Сиднее мы с моим приятелем Олегом Николаевым, страстным собирателем морских раковин, пришли на роскошный городской пляж с тонким жемчужным песком и, несколько удивленные тем, что никто не купается при такой теплой воде, немедленно бросились в нее. Мы уже доплыли до буйков, когда заметили, что по берегу бежит какой-то человек, машущий нам руками и кричащий: "Шакс, шакс!" Оказалось, что купание в этот день было настрого запрещено, — близко к берегу подошли акулы. Когда до нас дошел смысл его криков, мы со всех сил устремились к берегу. Надо сказать, что несмотря на испуг плыли мы довольно медленно, так как выгребали только одной рукой. Второй каждый оберегал свое наиболее дорогое и уязвимое место.

В том же Сиднее, часов в десять вечера, когда увольнение в город, разрешенное обычно только на "светлое время суток", уже закончилось, заместитель начальника рейса, бывший одновременно представителем институтского партбюро на судне, и первый помощник потащили меня в качестве переводчика на берег смотреть сексфильм "Австралия после полуночи". Около двух часов, усадив меня в середине, они мучили меня постоянными требованиями синхронного перевода, хотя события, происходившие на экране, ни в каком решительно переводе не нуждались. "А что он ей сейчас сказал?" - ежеминутно интересовались мои соседи. "А она ему?" Когда свет, наконец, зажегся, выяснилось, что в зале находится еще одна тройка с нашего судна: две буфетчицы из кают-кампаний в сопровождении судового механика. Увидев помполита, они тут же растворились в толпе. Уже поздно вечером, когда мы возвратились на судно, в дверь моей каюты постучали. Вошли обе девицы, Таня и Галя, встретившиеся нам в кино и поставили на столик бутылку "Столичной", которая сама по себе была на судне крайним дефицитом. Судя по румянцу на их лицах, перед этим они уже успели выпить. "Александр Михайлович, — заявила Галя, — мы вот с вами вместе в кино были. Но мы английского не знаем, поэтому не все поняли. Вы не могли бы нам кое-что перевести и объяснить?" - "А почему же вы вдвоем пришли?" - неловко попытался пошутить я. "Как почему? - совершенно серьезно ответили они. - Там же все время - две женщины с мужчиной".

В городе Аделаида, увидев напротив городского пляжа небольшой остров Кенгуру, оказавшийся вполне реальным, я вспомнил вдруг свое давнее знакомство с Новеллой Матвеевой, из песни которой я впервые услышал, что есть такой остров:

Где-то есть страна ДельфинияИ остров Кенгуру.

Помню, в середине шестидесятых годов, открыв для себя акварельную живопись ее жизнерадостных песен, как бы продолжившую недолговечный сказочный мир Грина, я решил обязательно с ней познакомиться. Жила она тогда в огромной коммунальной квартире в большом доме, выходившем окнами на железную дорогу и Ваганьково кладбище, на углу Беговой улицы и Хорошевки. Нищета и неустройство ее быта, несоответствие реалий суровой жизни с добрым и безгранично-щедрым миром ее счастливых героев поразили меня. Каким же талантом, и поэтическим, и душевным, надо было обладать, чтобы, упорно не замечая убожества несчастного нашего существования, выстроить в черно-белых московских сумерках, наполненных железным лязгом поездов белорусского направления и сизой бензиновой гарью от самосвалов, громыхающих по Хорошевскому шоссе, этот многоцветный мир, пахнущий океанской солью и диковинными цветами!

Именно от запаха цветов, струящегося снаружи через открытые иллюминаторы, я проснулся рано утром, когда судно медленно втягивалось в бухту порта Хоббарт на острове Тасмания. Нигде и никогда более не видел я такой первозданной природы, эндемичного, как у Конан-Дойля, мира и счастливых людей, совершенно непричастных к нашим европейским проблемам, не говоря уже, конечно, о российских.

Не меньшее впечатление оставила и Новая Зеландия, небольшая и чистенькая "овечья" страна, благословенные задворки беспокойного мира. Помню, как сокрушалась приехавшая на судно молоденькая жена нашего пресс-атташе: "Я думала, Володя меня действительно за границу везет. А здесь такая скукота - прямо как у нас. Одно название, что Новая Зеландия". В Веллингтоне я неожиданно встретился с собственной песней, правда, уже переведенной на английский язык и записанной на пластинку в исполнении джазового трио "Сансет ин Кенада".

Местные корреспонденты, побывавшие на "Менделееве", сокрушенно писали, что, судя по всему, в России плохо с белой мукой, так как русские на борту вынуждены питаться черным хлебом. Одновременно представители советского посольства бережно грузили в свои "холдены" и "форды" буханки "черняшки", чтобы потом порадовать своих домочадцев…

В том же семьдесят четвертом году, в 12 рейсе "Дмитрия Менделеева", я впервые попал в Токио, один из крупнейших городов мира, поразивший нас своей принадлежностью уже пожалуй не к двадцатому, а двадцать первому веку. Я долго вспоминал, где я уже видел этот гигантский мегаполис, рассчитанный не столько на людей, сколько на автомобили, и вдруг узнал его. Видел я его в фильме Андрея Тарковского "Солярис", снятом по фантастической повести Станислава Лема, где изображается город будущего.

В семьдесят шестом году, уже в 16 рейсе "Дмитрия Менделеева", снова заходившего и в Австралию, и в Новую Зеландию, мне посчастливилось попасть на острова Тасманова моря Норфолк и Лорд-Хау, а также Антарктические острова Кемпбелл и Маккуори. На острове Маккуори, где живут пингвины и морские слоны, нам не повезло. У самого берега, не защищенного от открытой океанской волны, неожиданно перевернулась резиновая лодка, доставлявшая нас на берег (мотобот не мог подойти к береговым камням вплотную), и мы оказались в воде. С непостижимой скоростью, вскочив на ноги, мы побежали от следующего океанского вала. Бодрость наша подстегивалась тем, что температура воды у берега была около девяти градусов. На берегу нам на помощь пришли австралийские полярники, приложившие все усилия, чтобы не дать простудиться. В ответ на их заботы мы пригласили их на судно. Оттуда они уехали уже далеко заполночь, размахивая подаренным им красным флагом и сильно рискуя не отыскать в темноте свой родной остров.

Случались в этом рейсе истории и менее веселые. На острове Норфолк неожиданно погиб во время прибрежного купания тридцатилетний моторист Юрий Пересторонин. Мне впервые пришлось наблюдать мрачный и торжественный погребальный обряд морских похорон.

В семьдесят седьмом - семьдесят девятом годах, в 21-м и 23-м рейсах "Дмитрия Менделеева", мне довелось много плавать в северной части Тихого океана - от Токио до Сан-Франциско и дважды заходить на Гавайские острова. Забавный случай произошел с нами в Гонолулу в 1978 году. Тройка наша во главе с начальником нашего ряда Иваном Ивановичем, страстным фотографом, отправилась, вечер поглазеть на "местный колорит". Надо сказать, что выходы в город в одной тройке с Иваном Ивановичем всегда отличались обычных. Фанатичный фото- и кинолюбитель, Иван Иванович всегда таскал с собой минимум два фотоаппарата - для слайдов и черно-белой пленки, киноаппарат, и, кроме того, всевозможные насадные объективы и разного рода штативы и экспонометры. Объемистое это имущество грузилось в специальный саквояж, который таскали все по очереди. Сам Иван Иванович, обвешанный тремя аппаратами, два из которых он постоянно держал в руках, быстро перебирая своими худыми ногами в белых тропических шортах, обычно стремительно вырывался вперед, стараясь углядеть какой-нибудь живописный кадр. Мы с моим приятелем Лешей Сузюмовым еле за ним поспевали. Так было и на этот раз. Уже стало темнеть, когда мы добрались до припортовой части Гонолулу - так называемого "Китайского города", где располагались многочисленные секс-шопы, кинотеатры, ночные бары со "стрип-шоу" и другие сомнительные заведения. Иван Иванович, как обычно, шел впереди. Вдруг из ближайшей подворотни выскочило какое-то лохматое существо, как оказалось женщина, либо пьяная, либо "под кайфом", с криком "секс-секс" бросилось на Ивана Ивановича, намертво спившись худыми пальцами в самое его мужское сердце. От неожиданности, а возможно и от боли, Иван Иванович вскрикнул. Руки его, однако, были заняты фотоаппаратами, и он оказался совершенно беззащитен. Женщина, не отпуская, потащила его за собой в калитку - и он пошел (а что он мог еще сделать?). Мы бросились ним. "О'кей", — заулыбалась женщина, увидев нас и радуясь большому заработку. "Аппараты возьмите!" — страдальческим голосом крикнул Иван Иванович. Мы с Алексеем подхватили у него аппараты, и он начал отчаянно отдираться обеими освободившимися руками. Поняв, что добыча буквально ускользает из рук, женщина в свою очередь яростно закричала. На ее крик немедленно появились еще два или три таких же лохматых видения. Выдернув из ее цепких рук Ивана Ивановича, мы позорно бежали до самого судна, лишь пару раз остановившись, чтобы перевести дух. Примерно неделю лечил он кровоподтеки и царапины, ставшие результатом этого внезапного нападения.