Цербер - Николай Полунин

— …слышишь, Братка?

— Мишк! Твою мать… Догоняют нас, накликал урод бородатый!

Пока серый с синими милицейскими полосками «жигуленок» перепрыгивал способом «лесенки» зазевавшихся и вовремя не отваливших вправо, еще можно было надеяться, что это не за ними. Но вот он пристроился плотно сзади, хотя Михаил уступал ему дорогу.

— Гошка, оружие! Гошка!.. Что? Ну, падаль. Братка, он нас голыми оставил. Не может он теперь, а?! Братка, нажимай, на этом истребителе ты их сделаешь.

— Погоди, не надо оружия. И нажимать не надо. Я остановлюсь, если они потребуют. Гоша, слушай внимательно, ты сделаешь вот что…

Целую минуту дали им серые милицейские «Жигули», и он смог подробно разъяснить Гоше, что от него требуется. Под конец Гоша расплылся в широкой ухмылке, которую Михаилу видно не было.

— «Бэ — семьсот четырнадцать», встать к обочине! Водитель «Ромео»-Бэ-семьсот четырнадцать», остановитесь, встаньте к обочине! — рявкнул мегафон.

«Что ж ты так долго ждал…» — Михаил выполнил требование, но при этом не торопился сверх необходимого. Он плавно снизил скорость, включив правую мигалку, притерся, но не встал, как вкопанный, а прокатил с десяток метров, будто на слабых тормозах.

— Братка, он идет один. Еще двое остались в машине.

— Пусть идет, я не обязан выходить. — Но все-таки вышел.

У милицейского было широкое белое лицо и белые, пухлые какие-то руки, лежавшие на автомате. Это все, что Михаил успел зацепить взглядом, прежде чем началась потеха.

С этого и с тех двоих, что сидели в «жигуленке», исчезли фуражки. Реакции тех Михаил не видел, а этот звонко хлопнул себя по макушке, как комара убивал, и резво оглянулся кругом. Угрожающе шагнул вперед:

— Ну, ты что!..

Раздалось тихое потрескивание — ниток, понял Михаил, — и погоны на голубых плечах сперва встали дыбом, а затем, щелкнув раз-друтой перед отвисшей челюстью милицейского, бабочкой порхнули в небо. Судя по суматохе, что поднялась в «Жигулик», там происходило нечто подобное.

Михаил прислонился к белому лакированному боку «Альфы-Ромео», сложил руки на груди. Впервые за весь день ему стало весело. Он очень не хотел что-то пропустить. Гоша развлекался на собственный манер, такого ему не говорилось.

— Да ты что?!.

Лицо милицейского уже не было белым. Оно покраснело, как кирпич. Бросив надежду разглядеть в небе то, что туда улетело, он сделал еще шаг, лапами перехватывая… а автомата на нем уже не было.

Ремень лопнул посредине, и «АКМП» всеми пятью килограммами и сколько-то там граммами шарахнул по начищенному сапогу. Милицейский тоненько взвизгнул. От автомата — небывалый случай — сам собою отвалился магазин, и из него, весело поблескивая, защелкали в стороны красноватые патроны.

— Ох, ты что…

От стоящего на одной ноге гаишника, чья физиономия снова побледнела, Михаила отвлек шум упавшего дерева.

Теперь серые с синим «Жигули» спереди и сзади окаймлялись живописными зелеными кучами. Изумруд молоденьких елочек ярко выделялся на общем фоне.

На заднем сиденье «Альфы» царил буйный восторг. Гоша приплюснулся к стеклу и от азарта помогал себе кончиком высунутого языка. Его сосредоточенный взгляд был устремлен в гущу лежащих ветвей.

— Я думаю, теперь мы можем ехать, — непринужденно сказал Михаил.

Пока что ни одна из проносившихся машин не сбавила хода, но этого ждать недолго. С елками Гоша явно переборщил. О партизанских методах борьбы вспомнил, Пашу наслушавшись.

— Да, еще кое-что. Чего вы ко мне прицепились? Я нарушил? Ты говори, служивый, а то вдруг у тебя еще что-нибудь, как погончики, оторвется. Не веришь?

Михаил пожал плечами и отвернулся. Однако служивый, все-таки пересилив себя, ухватил с земли автомат. Тотчас же ему опять пришлось бросить бесполезное оружие и держать уже свои брюки. Он вцепился обеими руками, но это не помогло. Форменные бриджи трещали, сами собой раздираясь по швам, и наконец слетели с него, как кожура с банана, повисли на голенищах.

Из «Жигулей» принесся вопль. Михаил от всей души понадеялся, что и там стряслось не смертельное — так он, во всяком случае, Гоше строго-настрого наказал.

— Бывай, служивый, да не жалей порток, ты при своем хлебном месте скоро на новые настреляешь…

Он сел за руль, Дал газ, сыпанул из-под колес очередь гравия.

— Эй, ты что?! — унесся назад разъяренный крик. Пока ему в две глотки восторженно пересказывали, «в какую их там Гоша завивку завернул», Михаил только кивал. Потом ему стали совать бочонок с пивом, но он отказался. Зиновий сидел безучастно и, кажется, вновь бормотал свое.

— Рано радуетесь, — сказал Михаил, когда страсти были частично потушены пивом, — или вы думаете, они вперед не сообщат?

Гоша и Павел притихли.

— А чего тебе этот сказал?

— Он был… не красноречив. — Михаил не выдержал и все-таки прыснул, тут же, впрочем, сказав; — Гоша, конечно, молодец, но что-то надо делать, ребята…

— …это все, — решительно отрубил Павел. — Доберемся — все сделаем. Вон Гошка у нас какой орел. Зря ты только у того не выспросил, чего им нужно было. Гоша, ты нам не напел, что машину не хватятся?

— Машину так и так пора менять, а он мне ничего не успел сказать, потому что сильно штанами занят был. Как тебе, Егор Кузьмич, в голову пришло? С фуражками, с погонами? Я же только разоружить велел и по возможности машину испортить.

— Это статья такая есть в кодексе. За фуражку и погоны. Я давно еще, мальчишкой был, сорвал одному… Я нечаянно тогда. А они сказали: или оформляем и — срок, или…

По внезапно раздавшимся звукам Михаил понял, что Гоша плачет. Он резко остановил машину, обернулся назад. Гоша всхлипывал, привалившись к плечу огромного Павла. Тот сидел с обескураженным видом:

— Ну что ты, Гоша…

— Я давно хотел. Думал, когда-нибудь, но сделаю, отомщу. Вот — сделал. Разве ж можно, за тряпку — и… Все, братцы, все, все. Не обращайте внимания.

— Вот тебе, Батя, — сказал Михаил. — Это ты мне говорил, что у каждого из нас есть свой скелет в шкафу?

— Это не я говорил, это поговорка такая. Английская, между прочим. Давай ехай, Мишка, чего стал.

Глава 24

Увидев знак «Пост ГАИ 900 м», Михаил спросил:

— Здесь встаем?

Машины здесь были редки. Чтобы обойти этот кирпичный домик с плоской крышей, четверке пришлось довольно глубоко забраться в окружающий лес, потому что был он сосновый, звонкий, прозрачный.

Михаил ступал по темно-бурой хвое, тут и там расцвеченной дорожками ярких лисичек — ему всегда нравились эти грибы — и думал, что, конечно, можно было, начхав, пронестись мимо без остановки, но так бы их начали искать дальше, а так они этот пост «не проезжали».

Или притормозить как положено у шлагбаума и ползти дальше. Вряд ли бы их стали останавливать. А могли бы и сразу стрельбу поднять, здесь тож на тож.

Оглядел свое воинство.

Зиновий переставлял ноги, а губы у него беззвучно шевелились, повторяя один и тот же вопрос. Гоша, городской непривычный человек, пыхтел, один Павел скользил бесшумно. Вот только насупился.

«У нас черт знает какие возможности, но все равно мы выбрали путь бегства. Сколько раз повторять, что только дурак мог поверить, будто человек — это звучит гордо. Тот, кто звучит гордо, по своей воле не выберет тайные тропы и собственную незаметность. Он, гордый, попрет напролом, с шумом, с пламенем и красивыми эффектами. Потешит почтеннейшую публику. Впрочем, недолго — шею сломит. А нам надо дойти. Я должен их довести. И найти Лену, и тоже довести, и отправить отсюда. Я должен. Должен, должен, должен…»

Они вышли через полкилометра, за поворотом, и он сразу почувствовал: что-то произошло. Опять вокруг что-то было не так, а он не мог понять — что.

Дорога оставалась безжизненной, но и в дороге, в самом виде ее, и в окружающих стенах деревьев произошли явные изменения. Стало заметно прохладнее, и он поспешил выйти из длинной глубокой тени, падающей с их стороны леса.

Тень. Длинные тени начала или конца дня, когда солнце стоит низко. Еще низко или уже низко. А должен быть примерно полдень.

— У кого-нибудь есть часы?

Как ни странно, среагировал Зиновий Самуэлевич. Михаил лишь мельком посмотрел на подставленное запястье и отвернулся. Увиденное прибавило ему убежденности.

В окошечке — у Зиновия старенькая таиландская печатка с семью мелодиями — было пестро. Горела вся возможная индикация, как это иногда случается при замене батарейки.

— А у тебя. Братка? — быстро спросил Павел, хищно поводя носом, взглядывая то на тени, то на солнце, едва видимое над лесными верхушками.

— Стоят.

Он не захотел вдаваться в подробности. На его прочнейшей, противоударной, водозащищенной и все такое «Сейке» отвалилась часовая стрелка. Она ссыпалась вниз, к отдельному циферблату секундомера и застряла там. Они у него однажды с пятого этажа летели, эти часы, царапина на корпусе видна до сих пор, и хоть бы что им. А сейчас он легко задел рукой с браслетом упругую хвойную ветку.