Филумана - Валентин Шатилов

Пошли налево.

Два крутых поворота закончились дверью. Довольно необычной для этого подземелья дверью. Высокой, с большой, как в правительственных зданиях, матово отблескивающей металлической ручкой.

Разумеется, я потянула за эту ручку. Дверь и не подумала открываться.

Я потянула снова, приказав Бокше:

– Помоги!

Но и наши совместные усилия не дали результата.

Когда я осмотрела дверь чуть внимательнее, то поняла почему.

Это была имитация двери, вырубленная в скальном граните. Ни щелочки, ни зазора – одна насмешка. У ее создателя было сомнительное чувство юмора.

Пришлось поворачивать обратно и идти уже правым ходом.

Здесь все оказалось гораздо легче. Коридорчик хоть и был узким, невысоким, петлистым, но вел вверх.

– Бокша, победа! – крикнула я, выходя на солнечный свет.

Свет был оранжево-желтый. Лучи косо падали на гладь Киршаговой пустохляби, безмолвно лежащей у самых наших ног. – А ведь это уже закат! – с удивлением констатировала я. И добавила от полноты чувств: – Ничего себе! А как же обед?

Я-то думала, что плутали мы минут сорок. Ну час. Но не весь же день!

Бокша отсутствием обеда тоже был удивлен, и я с радостью поняла, что вновь без всяких помех читаю его мысли.

– Ну давай хоть на ужин попытаемся успеть, – предложила я, карабкаясь на склон к подножию кремля, выходящего сюда одним из заброшенных хозяйственных дворов.

– Надо бы сюда еще вернуться. В первый раз вижу, чтобы скальные лабиринты Киршагского кремля выходили не во внутренние помещения, а наружу, – поделилась я своим наблюдением.

То ли от восхищения моей наблюдательностью, то ли из-за усталости, накатившей в связи с пропущенным обедом, мой ант выронил из руки погашенный факел. Который тут же резво покатился вниз, в пустохлябь.

Факела хозяйственному Бокше было жалко, он кинулся вдогонку и догнал беглеца у самой песчаной границы. Поднял, повернул обратно – и его удивление, эхом отдавшееся в моей голове, заставило остановиться и оглянуться.

– Что стряслось? – поинтересовалась я сверху.

– Княгиня, – расстроенно сообщил ант. – Ход, которым мы вышли, пропал.

– Как это? – не поверила я, хотя отлично видела глазами Бокши пустой склон и саму себя почти на самом верху этого склона. – Ты, наверно, не туда смотришь!

Пришлось вернуться.

Мы смотрели уже вдвоем. Потом лазили, осторожно ступая, чтоб не сверзнуться в пустохлябь, вдоль склона – и вправо, и влево. Ничего! Никакой дырки или хотя бы намека на нее!

– Чудеса! – подвела я итог. – Что ж, пошли ужинать…

– Княгиня! – встретил меня запыхавшийся Никодим. – Мы вас везде ищем! Там, в часовне… Мы вас искали на обед, заглянули туда, в часовню, а там…

Я его уже не слушала – мчалась в часовню. Неужто сбудется? Князь Михаил поднимется живой, здоровый, и мы… Дальше фантазия отказывалась работать нормально и подсовывала мне видения совершенно неподобающие высокому званию княгини.

Часовня была полна княжеских дружинников. Все стояли на коленях, преклонив голову, как на молитве.

Боже! А что если все наоборот – Михаил умер?!

Немилосердно расталкивая коленопреклоненных, я ринулась к нубосу князя.

«Пылающий нубос» целиком и полностью оправдывал свое название. Разноцветные сполохи безостановочно сновали по его поверхности, будто прирученное северное сияние. Внутреннее пространство, толстой шубой обволакивающее княжескую фигуру, опалесцировало солнечно-белым облачком. Я протянула к Михаилу руку – и тут же отдернула ее. От кокона шел нестерпимый жар, заставляющий вспомнить печальный опыт девочки Меланьи и еще более печальный – ее отца.

– Давно так? – шепотом спросила я полковника Аникан-дра, замершего со склоненной головой ближе всех от князя.

– Так – совсем недавно, – тоже шепотом ответил он. – Раньше был только туман внутри нубоса. Похоже, процесс идет по нарастающей.

– А… – начала я, но тут же забыла все, что хотела сказать: тонкий звук оборвавшейся струны заставил всех вздрогнуть и поднять головы.

У князя внешних изменений не наблюдалось, но прозвучал еще один звуковой укол, затем еще, потом они посыпались мелким весенним дождем, слились в звенящий частокол звуков, перешли в паровозное шипение, свист – и в тишину.

Нубос исчез. Князь лежал неподвижно – беззащитный и неприкаянный.

Я протянула руку и свободно дотронулась до его щеки. Кожа у него была теплая и чуть колючая от легкой щетины – менее чем однодневной.

– Княгиня, – ласково сказал Михаил, не открывая глаз. – Мне снился чудный сон. Вы меня обнимали, пеленали как ребенка, заботились, как о маленьком…

Он открыл глаза и весело взглянул на меня:

– Как хотелось бы, чтоб это был не сон!

– Это и был не сон, – сообщила я, беря теплую ладонь Михаила в свои руки.

Мои слезинки упали ему на грудь, вызвав недоумение.

– Что с вами, княгиня? О чем вы плачете?

– Об объятиях, которые остались в лесу, – сквозь непрошеные слезы засмеялась я.

– Но объятия можно возобновить в любое время, – довел до моего сведения Михаил, приподнимаясь на локте. И вдруг с удивлением оглянулся: – Где это мы?

– Князь! – раздался восторженный рев множества голут-венных глоток.

Теперь пришла очередь Михаила вздрогнуть.

– Познакомьтесь, – церемонно повела я левой рукой. – Это Киршаг. А это – ваше домашнее воинство.

– Вы шутите, – только и промолвил пораженный князь.

А со всех сторон к нему ползли дюжие мужики с заплаканными глазами и сопливыми от счастья носами.

Михаил рывком сел, спустив ноги вниз. Благодарные губы подданных ловили его руки: «Князюшко, князюшко!» – неслось со всех сторон.

А я нагнулась к полу и подняла маленький, почти черный квадратик величиной с почтовую марку, свалившийся с княжеской груди. Не работающий тетарт. Не работающий временно – или навсегда? Кто б знал.

– И вы меня – по всему лесу?.. – удивлялся князь.

– Ну, не я, – улыбалась я. – Это мой верный Бокша.

– Это еще кто такой? – спрашивал князь.

– Я вас познакомлю, – смеялась я.

– Тризну по погибшим? Обязательно! – говорил князь. – А княгине – благодарность всего Кравенцовского княжества за то, что не допустила бесчестить павших и придала их очистительному огню!

– И вот этот, совсем крошечный…

– Тетарт, – подсказывала я.

– Он меня вылечил?

– И вас, и вашу Витвину. А точнее, и Витвину, и уж и быть – вас! – фыркала я.

– Ну, в Каллистрата я всегда верил, однако ж горожане…

– Это они от большой любви к вам, князь!

– А Чистуша – тоже от большой любви поместила вас, княгиня, в эти затрапезные палаты? Немедленно, сейчас же идем отсюда. Вам по праву принадлежит княжеская опочивальня.

– Но, князь, уже темно… Может быть, завтра?

– Почивать завтра? Хорошо. Завтра вы тоже там будете почивать. Но и сегодня!

– Но я не могу ждать! Немедленно покажите вашу пострадавшую ручку! – требовал Михаил.

– Она так ужасна…

– Это мне решать!… И вы посмеялись надо мной, княгиня: вот это вы называете уродством? Да это самое прекрасное, что я видел в жизни! Если, конечно, вы не покажете мне что-то еще более прекрасное!…

– Кажется, теперь вы видите все.

– Вы – тоже. Будем считать, что обряд свершен.

– Князь, без батюшки? Как можно!

– Нас видит Всевышний – его свидетельство важнее всех. А раз он сам нам покровительствует, то под его верховным руководством можно дело и не затягивать, а перейти сразу к самому главному, что свершается после утверждения брака на небесах…

– Князь, похоже, долгое лежание в «пылающем нубосе» вас нисколько не утомило?

– Вы правы, княгиня. Повторим еще?

– Обязательно. Но Вышеград…

– Вышеград подождет!

– Только до следующего утра.

– С вами, любовь моя, невозможно спорить.

– И бесполезно. Спросите хоть у кого.

– Спрашивать? Я лучше поцелую вас еще раз. Любимая моя княгиня, вы позволите мне эту вольность?

Но отплытие свершилось только через неделю.

За это время и вече, обещанное народу Киршага, успело состояться, и тризна по погибшим в заповедном лесу, на которую съехалось все кравенцовское лыцарство, – среди них множество моих знакомых еще по каллисгратовским пирам.

Жаль, не было самого Оболыжского. По моему настоянию князь отправил ему хвалебное письмо с пожеланиями скорейшего выздоровления.

Хватило даже времени Никодиму – он успел выполнить свое горячее желание и присягнул мне как своей госпоже на верность, поцеловав крест. Все было обставлено трогательно и весьма торжественно – не хуже, чем когда он присягал Пор-фирию Даже лучше: ведь кроме кравенцовского лыцарства присутствовали сразу две княжеские фамилии – в моем липе и лице Михаила.