Сначала было весело - Алексей Зубко

А в голове с неимоверной скоростью проносятся мысли.

Я не отправлюсь в путешествие с билетом в один конец. Я больше не бесправная узница. И пускай свобода далека, но можно не бояться каждую минуту, что тебя выведут из камеры, завяжут глаза и уведут. Куда? Не знаю. Но уверена – цена этого знания для меня слишком высока.

Отношение к похитителям не изменяется, я по-прежнему, без сомнений, подписалась бы под смертным приговором каждому из них, но с души сваливается камень, не дававший вздохнуть полной грудью.

Я понимаю, что это низко, даже подло, но щенячья радость буквально затопила меня. Может, удастся и за Нинку замолвить словечко…

29. Дневник

Растянувшись на кровати, Великая Екатерина велит опуститься у изголовья и массировать груди, втирая ароматное масло.

– Хорошо, – одобряет Старуха мои старания.

Призраки раздеваются.

Отвожу взгляд, невольно напрягаясь в ожидании продолжения. А оно может оказаться мерзким.

– Приступайте, – велит Старуха, широко разведя колени.

Плешивый Призрак опускается на нее. Второй помогает, направляя.

– Хорошо, – хрипло выдыхает Великая Екатерина.

Сосредоточиваюсь на том, чтобы не сбиться с ритма. Пальцы скользят по коже, мнут ее, задевают напрягшийся сосок.

В голове такой вихрь разных мыслей и образов, что невозможно выделить ничего конкретного, и от этого создается ощущение звенящей пустоты.

– О, Великая Екатерина, – стонет Призрак, извиваясь и дергаясь.

– Хорошо…

Задергавшись, лысый юродивый выгибается дугой и мгновение спустя уступает место своей более волосатой копии.

– О, Великая Екатерина.

– Хорошо.

Пальцы устали, но я продолжаю массировать груди.

Тело Старухи словно током пронзает, вздрогнув, она сжимает ногами Призрака, отчего последний болезненно пищит и внезапно обмякает, распластавшись по кровати.

Замерев, я осторожно убираю руки.

Призрак поспешно слезает со Старухи и позволяет напарнику орально довести дело до логического завершения.

Старуха, довольно улыбаясь, отключается.

Плешивый накрывает ее покрывалом.

Опустившись по обе стороны спящей Великой Екатерины, Призраки переглядываются.

– Иди туда, – указывает плешивый на небольшую комнату. Диван, широкоформатный телевизор на полстены и небольшой DVD-проигрыватель на подставке.

– Ложись и лежи, – добавляет второй.

– Телевизор не включай.

– И не ворочайся – скрипеть будешь.

– Иди. Дверь прикрой, но не замыкай.

Послушно киваю и следую в указанную комнату.

Аккуратно прикрываю дверь.

С опаской опускаюсь на диван. Против ожидания он не скрипит.

От масла руки липкие, и чтобы как-то очистить их, принимаюсь втирать его в ногу, затем во вторую. Отправиться на поиски подходящей тряпки не решаюсь.

Через пару минут смотрю – вроде бы лучше. Для очистки совести протираю их изнанкой халата.

Лучшего результата без мыла не добиться. Но по крайней мере не оставлю на диванной обшивке отпечатков.

Единственный доступный сейчас способ скоротать время – помечтать. И мечты эти об одном, о свободе. Сейчас мне вроде бы не грозит смерть, но нет ничего желаннее, чем выбраться из подземелья и оказаться далеко-далеко отсюда.

Рука проскальзывает в стык между пуфиками спинки и сиденья. Пальцы нащупывают уголок тетрадки.

Испуганно отдергиваю руку, но после непродолжительной борьбы любопытство побеждает. А вдруг это план подземелья?

Достав тетрадь, читаю на обложке рукописную надпись: «Мой дневник».

А «мой» – это чей?

Пролистав исписанную мелким корявым почерком тетрадку, возвращаюсь к началу и пытаюсь разобрать написанное.

Сегодня я начала дневник. Девочки говорят, что они тоже оставляют в своих дневниках разные мысли.

Это интересно. Рассказать о своих мыслях, но никто о них не узнает.

Я еще не решила, с какой мысли начать, поэтому ничего сегодня не скажу.

Только запомни, Дневник, меня зовут Принцесса. А тебя я буду называть Дневник. Нет. Буду называть Мой дневник. А ты… ты зови меня Моя Принцесса. Вот так.

На сегодня хватит.

Я придумала, какую мысль тебе сказать.

Но сегодня не скажу. Только, Мой дневник, не обижайся, а то в печку брошу. Я сама эту мысль еще подумаю, а завтра тебе скажу.

До завтра.

Привет, Мой дневник!

Вчера не получилось, поэтому расскажу сегодня.

Мне нравится мальчик. Его зовут Толик. Только не ревнуй. Ему я мысли говорить не стану. Только тебе. А с ним я целоваться буду.

Вот только придумаю как.

Все, пойду уроки учить. А то эта классная, училка моя, говорит, я тупая.

До следующих мыслей…»

Заложив тетрадь пальцем, опускаю ее так, чтобы в любой момент успеть засунуть между пуфиками. Прислушиваюсь.

Храпит Великая Екатерина, посапывают Призраки.

Все спокойно. Возвращаюсь к чтению. По-детски корявые буквы проплывают перед глазами, а воображение рисует курносую, рыжеволосую девочку с круглым лицом и сбитыми коленками. Отчего-то мне кажется, что это дневник дочери Старухи, которую убили. Судя по родству, думается, было за что.

Ура! То есть здравствуй.

Я сегодня такая счастливая!!!

Ты рад?

Конечно, Мой дневник, ты должен быть рад за свою Принцессу.

Я целовалась.

Что значит с кем?

При чем тут Толик?

А…

Нет, он мне уже неинтересен. Я поцеловала Витю.

А он сжал мою коленку и засунул палец туда…

Куда, куда? Какой ты несмышленый. В трусики.

Теперь это наша тайна.

Правда, Галка видела, но она не скажет, а то я расскажу, как она со своим братцем курила за трансформаторной будкой. Влетит им…

Пока.

Привет.

Милый Мой дневник.

Мне так плохо…

Галка – зараза, зараза, зараза… ну и визжала же она, когда тетка Верка хворостиной по заднице охаживала. Будет знать, как трепаться своим языком. Курва.

Один ты мой верный друг. Ты ведь наши секреты никому не расскажешь?

Нет, не расскажешь. Я знаю. А то быстро в печку засуну. Будешь на углях корчиться, как та кошка, что самосвал переехал.

Ладно, пока. Почему мне так плохо, расскажу в следующий раз, а сейчас побегу на огород, пока дед со смены не вернулся. А то опять учить будет… не хочу…

Перевернув страницу, затаиваюсь. Стараясь не дышать, обращаюсь в слух. Храп и сопение. Подозрительных звуков нет. Не хотелось бы, чтобы меня застукали за чтением. Кто знает, как Старуха отнесется к этому. В некоторых вопросах она совершенно непредсказуема. В том смысле, что ни за что не предскажешь, какое гнусное наказание предусмотрит.

Читаю дальше.

Это я, Мой милый дневник.

Приветушки!

Мамка возле свинарника, Хрюшу желудями с ложки кормит. Дурная, как будто свинье не все равно, как жрать. Дед с каким-то приятелем на рынок поехали зерно продавать. Опять пьяный вернется. Орать будет…

Я уже говорила, что он, как узнал, что я с Витей целовалась и он в трусы лазил, рассердился. Выпивши был, со смены вернувшись. А тут Галкина мамка ему и рассказала.

Повырастали курвы, только и знают, как перед мужиками ноги раздвигать», – орал на меня.

Мамка в угол забилась, натянула платье на голову. Испугалась, значит.

От этого дед только сильнее разозлился. Сорвал с мамки трусы, стал пальцем тыкать.

Спрашивал, у меня такие же заросли?

Ответила, что нет.

Полез проверять. Дергал за волоски.

Потом снял штаны.

Таким большим я его раньше не видела. В душе он маленьким был.

Засунул мамке между ног и принялся толкаться.

Спрашивал, хочу ли я так.

Велел подойти.

Я испугалась, закричала, что нет, и убежала.

Вернулась ночью, дед уже храпел, а мамка пела песенку и качала подушку, спать укладывала.

Ладно, Мой верный дневник. До встречи. Храни наши секреты. Никому ни-ни…

Привет.

Дед опять пьяный со смены пришел.

Песнь пел, Полкану о юности своей рассказывал. Как друга его елью привалило, как они вертухая, я так и не поняла, что за зверь, с голодухи сожрали…

У мамки мозги включились, она жалела меня, по голове гладила, на кухне прибрала, каши с борщом наварила, сейчас в огороде полет.

Побегу помогать, бывай…

Опустив тетрадь, прикрываю глаза. От всматривания в неровные строчки они заболели.