Убей страх: Марафонец - Сергей Абрамов

— Чего? — неприветливо спросил толстый.

— К Младенцу, — в том же тоне ответил Доктор.

— Нельзя.

— Надо.

Толстяк нехотя отошёл. Чернова позабавил этот содержательный диалог: «нельзя — надо». Или это самое «надо» было сказано суперубедительно, или это что-то вроде пароля. А может, просто рисовка перед забежалым гостем, который уйдёт и унесёт с собой короткую память о мудром Докторе. А ведь мудрого Доктора беспрекословно слушались его немногочисленные подданные…

Ещё коридоры, ещё низкие потолки, ещё ступеньки, только уже в сопровождении тяжело сопящего толстого усача. Очередная дверь, очередная комната…

— Пришли, — буднично сказал Доктор.

Пришли в тесное полутёмное помещение, освещаемое тусклыми производственными фонариками-бра на стенах. На полу — истёршийся во многих местах ковёр. На потолке — ребристый червь вентиляционной трубы. Одной стены нет — вместо неё тонкая непрозрачная, плотная занавеска, поверх которой пробивался свет.

— Ждите, — бросил толстяк и скрылся за этой занавеской.

Чернов прислушался: оттуда доносился приглушённый разговор. Говорили двое — толстяк и ещё кто-то… маленькая девочка, что ли? Или мальчик… Тоненький плаксивый голосок, принадлежавший, видимо, тому, кого здесь называли Младенцем, если можно имя или кличку понять буквально. Толстяк выглянул из-за занавески:

— Заходите.

В этой части комнаты всё было по-другому. Мягкий свет заливал чистые белые стены, потолок разрисован под голубое небо с облаками. Ни дать ни взять — детская комната. Тем более что посерёдке стоит самая настоящая кроватка для младенца — с бусами, висящими игрушками и решёточкой, чтобы, значит, дитя не выпало на пол, не дай Сущий. А в кроватке лежало, собственно, само дитя. Но какое! Чернов с трудом заставил себя не отвернуться, мгновенно вспоминая информацию, полученную от разговорчивого Доктора, что мутирует здесь все и вся. И мутации, оказывается, принимают самые жуткие формы.

Экзоскелет.

Чернов вспомнил некогда вычитанный в фантастике термин, применявшийся, правда, для описания каких-то инопланетян. Экзоскелет — значит наружный скелет. Перед Черновым был не инопланетянин, а человек, хоть и назвать таковым ЭТО было затруднительно. Жёлтые полоски рёбер обхватывали бледно-розовое тельце, врастая в него на боках. Страшненькие, тонкие, недоразвитые руки безвольно разметались по простыне. Там, где должны быть ноги, растёт некое подобие хвоста с загадочными костяными наростами. Венчала всё это уродство огромная даже по взрослым меркам лысая голова с выпуклым лбом, глубоко посаженными глазами и неожиданно розовыми щеками.

— Здравствуй. Я и есть Младенец, — неожиданно произнесло существо плачущим детским голосом.

— Здравствуй. Я и есть Бегун, — ответил Чернов, усиленно подавляющий в себе отвращение вперемежку с удивлением.

При всём своём невеликом и неотточенном умении маскировать переживаемые эмоции, он боялся, что сейчас на его лице отображается абсолютно всё. А это всё, как точно знал Чернов, по меньшей мере неприлично.

— Некрасиво, понимаю, — проплакал Младенец, — но, согласись: понятие «красота» относительно в любом мире. Наверняка и в твоём тоже.

— Соглашусь.

Младенец был абсолютно прав. Красота скандинава, пигмея или опять же японца — несопоставимы. Как относительно и уродство, о чём Младенец не сказал.

— Вот и договорились. — Младенец улыбнулся совершенно по-младенчески — открыто, беззубо, игриво. — Доктор, спасибо, что привели Бегуна. Теперь оставьте нас. Мне хочется побеседовать с человеком, о котором я так много слышал.

Говорящие и, похоже, авторитетные младенцы, лечение наложением рук, старички, на раз отличающие ложь от правды… Что же это за мир такой — либо гениально скроенный, либо гениально вывихнутый? Это один Чернов вопросы задал. А другой, гнусно-прагматичный, сразу ответ дал: а ты поживи, поживи здесь годик-другой — даже сил спрашивать не останется…

— Ты можешь читать мысли? — нагловато, скрывая неуверенность, спросил Чернов Младенца.

— Почему такой вопрос?

— Не знаю. Просто подумал. Ты должен уметь это делать. Здесь у многих такие мутации… Мне кажется, все могут читать чужие мысли, только скрывают своё умение от остальных. От тех, кто не умеет. Верно?

— Ты прав. Умеют не все, но многие. И почти все, кто умеет, скрывают. Ради собственной же безопасности. Кому охота общаться с человеком, который видит тебя насквозь?

— Охота невеликая. Страшновато, противно… Начинаешь суетиться, пробовать экранировать себя… Извини за прямоту, Младенец.

— Не за что. Я понимаю тебя. Если хочешь, я не стану читать твои… Отключу эту свою функцию на время, пока ты рядом.

— Ты и это умеешь?

— Ты же умеешь зажмуривать глаза? Логично.

— Ещё наглый вопрос — ты Зрячий?

— Какой ты быстрый, Бегун! — Младенец засмеялся. — Да, я Зрячий. Но почему именно наглость? Как же пафос, как же изумление, как же преклонение, наконец?

— Ну, если ты привык, что Бегуны, встречающиеся с тобой, всё время изумляются и преклоняются, то извини, не на того напал. Я тебе прямо скажу: мне твой мир исключительно противен, понимаешь, я хочу побыстрее отсюда смыться. Так что не буду тратить время на условности. Для экономии времени.

Изумился-таки. Собственной дерзости. И преклонения не миновал: перед терпением Младенца.

— Бегун один. Ты. И я очень горд встрече с тобой. Хочу, чтобы ты это знал. Наша встреча для меня очень важна. Может быть, она — моё главное предназначение: вот закончится, ты уйдёшь на свой Путь, а я могу перестать беречься… Знаешь, я выживаю только благодаря Большому… это тот человек с усами. Он обеспечивает охрану, уход, заботу. О таком, как я, надо беспрестанно заботиться… А я в свою очередь отплачиваю ему тем, что занимаюсь пророчествами.

— Ещё и пророчества?

— Ещё и они. Поверь, я не шарлатан, я действительно умею предвидеть будущее, и только это меня и кормит. Приходят люди и за деньги слушают, что я им скажу. Если я не буду приносить деньги Большому, он перестанет меня кормить, и я закончу свои дни на какой-нибудь радиоактивной помойке. А я действительно ждал тебя. Давно. Услышал — и с тех пор ждал.

— От кого услышал?

— Не знаю. Говорят о каком-то Сущем, но мне не довелось опознать Его. Я просто слышу внутри себя разные голоса: как будто кто-то с кем-то всё время беседует. Отсюда — моё умение предсказывать будущее, недалёкое, правда… Порой я представляю себя обычным радиоприёмником, нечаянно поймавшим какую-то волну с чужими разговорами… Однажды я услыхал разговор о твоём приходе. И понял, что причастен к этому тоже. Поэтому встреча с тобой — это то немногое по-настоящему МОЁ, что есть в моей жизни. По большому счёту, мне теперь больше нечего ждать… Только если ты забежишь к нам на каком-нибудь другом Пути… Но это маловероятно: тогда я слышал, что Бегун является смертному только раз в жизни. А если ты и попадёшь сюда повторно, то Зрячий — смертный! — уже будет другой.