Диссиденты 1956–1990 гг. - Александр Широкорад

Возьмем, к примеру, Константина Симонова. В 1937 году он пишет поэму «Победитель» (о Николае Островском), в 1939 году – поэму «Павел Черный», посвященную строителям Беломорско-Балтийского канала, в 1938 году – поэму «Ледовое побоище» и т. д.

В 1939 году Симонов тоже добровольно едет в Монголию. Там он проявил особое рвение. В поэме «Баин-Цаган» он писал о безграмотной танковой атаке комкора Жукова:

Японцы прямой наводкойСтреляли на сто шагов,Но танки стальной лавинойОбрушились на врагов.Летели на воздух пушки,Люди, грузовики,Трупы горой лежалиНа берегу реки.Нате вам, получайте!Раз война, так война:Ни одного японцаНе оставим на семена!

А в «Записной книжке» Симонов писал:

Мы всякую жалость забудем в бою,Мы змей этих в норах отыщем,Заплатят они за могилу твоюБескрайним японским кладбищем!

Уверен, что за высказывание «ни одного еврея (белоруса, русского) не оставим на семена» любого германского гауляйтера повесили бы в Нюрнберге.

А Константин Симонов получил ордена и вышел в люди. Ну а после 1956 года он как интеллигент и порядочный человек начал обличать Сталина.

А этих стихов о японцах нет в Интернете. Их изъяли из библиотек. Хорошо, что у меня есть издание 1940 года, а то бы обвинили в клевете.

В журнале «Источник» № 3 за 1997 год опубликован удивительный документ – письмо, отправленное И. В. Сталину в 1943 году. Оно поражает своей черствостью, жестокостью и бездушием: «… в стране образовалась обширная группа детей, моральное разложение которых внушает мне большую тревогу. Эти разложившиеся дети являются опасной заразой для своих товарищей по школе. Между тем школьные коллективы далеко не всегда имеют возможность избавиться от этих социально опасных детей».

И приводятся примеры: «Сережа Королев, ученик 1-го класса „В“, занимался карманными кражами в кинотеатре „Новости дня“… Школьники во время детского спектакля, воспользовавшись темнотой, стали стрелять из рогаток в актеров… В зоологическом саду я видел десятилетних мальчишек, которые бросали пригоршни пыли в глаза обезьянкам».

Что же предлагает автор письма делать с такими детьми?

«Для их перевоспитания необходимо раньше всего основать возможно больше трудколоний с суровым военным режимом. Основное занятие колонии – земледельческий труд. Во главе каждой колонии нужно поставить военного. Для управления трудовыми колониями должно быть создано особое ведомство. При наличии колоний можно провести тщательную чистку каждой школы, изъять оттуда социально опасных детей и тем спасти от заразы основные кадры учащихся…

Прежде чем я позволил себе обратиться к Вам с этим письмом, я обращался в разные инстанции, но решительно ничего не добился. Зная, как близко к сердцу принимаете Вы судьбы детей и подростков, я не сомневаюсь, что Вы при всех Ваших титанических и огромных трудах незамедлительно примете мудрые меры для коренного разрешения этой грозной проблемы».

Да, хоть и очень трудно представить себе это, но выдвинул данный чудовищный проект не кто иной, как автор «Мойдодыра» и доброго «Айболита», литературовед, доктор филологических наук – Корней Иванович Чуковский. О том, как буквально боготворил Чуковский И. В. Сталина, рассказывает его дневник.

Вот в июне 1930 года (К. И. Чуковский. Дневник 1930–1969) там появляется запись: «В историческом аспекте Сталин как автор колхозов величайший из гениев, перестраивающих мир. Если бы он кроме колхозов ничего не сделал, он и тогда был бы достоин называться гениальнейшим человеком эпохи».

Вот литератор описывает, как появился Сталин с членами Политбюро на X съезде комсомола 22 апреля 1936 года, куда Корней Чуковский и Борис Пастернак были приглашены в качестве гостей: «Что сделалось с залом! А ОН (так в тексте) стоял немного утомленный, задумчивый и величавый. Чувствовалась огромная привычка к власти, сила и в то же время что-то женственное, мягкое. Я оглянулся: у всех были влюбленные, нежные, одухотворенные и смеющиеся лица. Видеть его – просто видеть – для всех нас было счастьем. К нему все время обращалась с какими-то разговорами Демченко (24-летняя звеньевая украинского колхоза „Коминтерн“, инициатор соревнования за высокий урожай сахарной свеклы – Л. Б.). И мы все ревновали, завидовали – счастливая! Каждый его жест воспринимали с благоговением. Никогда я даже не считал себя способным на такие чувства. Когда ему аплодировали, он вынул часы (серебряные) и показал аудитории с прелестной улыбкой. Все мы так и зашептали: „Часы, часы, он показал часы!“ – и потом, расходясь, уже возле вешалки вновь вспоминали об этих часах. Пастернак шептал мне все время о нем восторженные слова, а я ему, и оба мы в один голос сказали: „Ах, эта Демченко заслоняет его!.. Домой мы шли вместе с Пастернаком, и оба упивались нашей радостью“. (Чуковский К. Дневник. 1930–1969. М., 1995. С 141)»[72].

Трудно сказать, кто из поэтов больше славил Сталина. Но Борис Пастернак в любом случае был одним из первых.

В 1942–1943 годах Пастернак в эвакуации в Чистополе. В 1943 году поэт пишет Сталину письмо. О чем? Нужна трехкомнатная квартира в Москве. Председатель ГКО находит время ответить и удовлетворяет просьбу. Ну а Борис Леонидович, в свою очередь, не только славит вождя, но и пишет хвалебные оды по самым малым поводам. Ну, к примеру, вышел указ об учреждении ордена Ушакова, и вот вам ода:

Непобедимым многолетье,Прославившимся исполать!Раздолье жить на белом свете,И без конца морская гладь.…И вот на эту ширь раздольяГлядят из глубины вековНахимов в звездном ореолеИ в медальоне – Ушаков…

Ну а потом был «Доктор Живаго» и исключение из Союза писателей СССР. Любопытно, что из Союза писателей Бориса Леонидовича исключили, а при главной кормушке Союза – в Литфонде – оставили.

Сам Александр Трифонович Твардовский считал, что он начался «как литератор с поэмы „Страна Муравия“ (1936 год)».

Работая над поэмой «Страна Муравия», поэт пишет в своей рабочей тетради: «Речь Сталина глубоко потрясла. Отступление (имеется в виду лирическое отступление) о Сталине развертывается под непосредственным впечатлением его речи»[73]. А в марте 1953 года на смерть любимого вождя Твардовский напишет такие строки:

В этот час величайшей печалиЯ тех слов не найду,Чтоб они до конца выражалиВсенародную нашу беду…

Ну а после XX съезда Александр Твардовский становится рьяным обличителем Сталина. Он пишет вариант «Теркин на том свете».

«Твардовский носится со своей поэмой „За далью даль“, как с писаной торбой, не смея без высочайшего дозволения Хрущева опубликовать ее даже в своем журнале „Новый мир“ (где он работал главным редактором). Невозможно читать без чувства брезгливости те унизительные записи, которые содержатся в его рабочей тетради. Вот неоднократный лауреат Сталинских премий обращается к помощнику Хрущева В. Лебедеву с нижайшей просьбой передать „самому“ главы из поэмы, а также в высшей степени подхалимское письмо, которое заканчивалось словами: „Ваше доброе отеческое внимание ко мне в труднейший период моей литературной и всяческой судьбы, давшее мне силы для завершения этой книги, позволяет мне надеяться, что и эту мою просьбу, дорогой Никита Сергеевич, Вы не оставите без внимания“. Даже помощник Хрущева рекомендовал Твардовскому переписать его: „Нет, это не то, не нужно все это писать“.