Поспорь на меня (СИ) - Эн Вера

Но меньше всего на свете он ожидал ее вызова в полдесятого утра. Получалось, что у Лизы сейчас еще только семь тридцать, и Рома поднял трубку с ощутимым беспокойством: что там могло случиться?

Напряженный голосок младшей сестры поначалу подтвердил самые нехорошие подозрения.

— Доброе утро, Ромочка, — поприветствовала она великовозрастного брата, и Рома велел себе успокоиться: кажется, особых неприятностей все-таки не произошло. — Прости меня, пожалуйста, — продолжала между тем бесконечно вежливая Лиза, — но папа очень просил меня позвонить тебе. Ему очень нужно с тобой поговорить.

Рома передернул плечами: вот это новость! А Лизка — молодец, держит слово: так и не дала родителю Ромин телефон, сама номер набрала. Роме, пожалуй, стоит у нее поучиться дипломатии.

— Хорошо, Лиз, спасибо, что предупредила, — глупо отозвался он, пытаясь представить, что вдруг понадобилось родителю до такой степени, чтобы он снизошел до просьбы к дочери и до звонка отвергнутому и освистанному бывшему сыну, и каким добрым словом встретить его желание пообщаться. Однако Денис Денисович избавил его от этих мук.

— Катя Сорокина — знаешь такую? — не тратя время на приветствие, поинтересовался он. У Ромы брови поползли вверх.

— Знаю, — согласился он. В голове крутилась сотня вопросов и сотня же язвительных замечаний, но он промолчал, желая как можно скорее услышать продолжение. К Кате Сорокиной у него не получалось быть равнодушным.

— Звонила вчера, — вполне миролюбиво продолжил отец, а Рома оторопел. Катюха? Звонила его отцу? Кой черт дернул ее на подобный полоумный поступок? — Интересовалась, где может тебя найти. Что ей передать?

— Катюха? — тупо переспросил Рома, не веря, что отец говорит правду. Но лгать тот себе никогда не позволял. — Искала меня?

— Искала, — все тем же странным, непривычно душевным тоном подтвердил отец. — Чудная девочка. Позвонила на Светин телефон. Назвала меня старым дураком и велела немедленно с тобой помириться. Сам понимаешь, что в такой просьбе невозможно отказать.

Рома ошеломленно плюхнулся на диван, вообще не понимая, что происходит. Ему и в самом фантастическом сне не приснилось бы, что Катя станет его искать. Да не просто искать, а звонить его родителям и вправлять отцу мозги по поводу его отношения к сыну. Нет, последнее как раз было очень похоже на Сорокину, но с чего вдруг? Спустя почти месяц после их расставания? Да вообще — с чего? Она забила на Рому, выкинула его из своей жизни и явно больше не желала с ним знаться, и Рома не сомневался, что между ними все кончено. Собственно, у него были все основания так думать. Но отец точно не стал бы сочинять. Черт, он вообще не позвонил бы, если бы не случилось что-то из ряда вон выходящего, и разговор с Катюхой, кажется, оказался именно таковым. Она заставила Дениса Денисовича Давыдова отказаться от своих принципов и первым пойти на примирение — это просто уму не постижимо! Зачем? Грехи Катька замаливала? Или, может, узнала, что Строев Рому из универа турнул и решила снова облагодетельствовать, несмотря на ссору? Вот это было ближе к истине. Снова жалость. И ничего стоящего.

— Так что ей передать? — повторил отец предыдущий вопрос, и Рома глубоко, трудно вздохнул. Надо было принимать решение. Слишком непростое, чтобы справиться с ним кавалерийским наскоком.

— Я сам с ней свяжусь, пап, — пообещал он и, закрыв глаза, то же самое пообещал себе. — Спасибо, что позвонил.

— Добро! — согласился отец и, не прощаясь, закончил разговор.

Рома бросил трубку на диван и потер лицо руками. Пообещал — надо выполнять. Это, наверное, будет самая сложная встреча в его жизни, но все лучше, чем гадать на кофейной гуще, придумывая поступку Сорокиной самые невероятные объяснения. Пусть скажет ему все в лицо: пожалуй, давно стоило это сделать, а у Ромы все не хватало мужества. Если очередная игра — что ж, тогда можно будет наконец поставить точку и не пускать слюни на заполненную его именем страницу альбома. А если все-таки вдруг что-то изменилось…

Он вытянул с заставленной учебниками полки тот самый альбом с Катюхиными рисунками и уже в который раз вгляделся в ее наброски. Тонкие четкие штрихи, выстраивающиеся в аскетичные, но ухватывающие самую суть картинки — они удивительно верно отражали Катюхину суть. И только на форме хоккеистов были неожиданные узоры. У одного — волны внизу свитера, у второго — языки пламени по бокам, у третьего — ровные шестиконечные снежинки на рукавах. И вот эти-то снежинки и показались неожиданно знакомыми. Рома абсолютно точно видел их раньше и даже, кажется, помогал рисовать.

Он перелистнул альбом в самое начало и резко вздохнул. Вот они — и снежинки, и языки, и волны. Лизка пробовала свои силы в рисовании, а Катя вписала ее каракули в форму Роминых хоккеистов. Не поленилась, заморочилась, придумала. Наверняка уйму времени потратила просто для того, чтобы… сделать ему приятное?

Сумасшествие какое-то!

Ведь сама же отказалась, сама Карпоноса предпочла! И даже говорить с Ромой не захотела!

А потом искала, и отцу позвонила, и заставила его на мировую пойти. Что Рома упустил? Где неправильно понял?

По телу вдруг прошлась горячая вдохновляющая волна, какой он не чувствовал уже почти месяц. Вот идиот: не ясно же еще ничего и никаких, по сути, особых надежд сегодняшний разговор с отцом не должен был внушить. Но внутри против воли все оживало, и дышать становилось проще, и тучи за окном согревали лучше вчерашнего солнца.

Он скучал по Катюхе. Черт, он безумно по ней скучал, слишком привыкнув за два с половиной года к ее постоянному присутствию в своей жизни. Даже если они не виделись в каникулы по несколько недель, Рома знал, что она где-то рядом, и словно бы чувствовал это. А тут почти целый месяц — без весны в ее глазах и без света в ее улыбке. Будет ли Катя еще когда-нибудь улыбаться ему, Рома не знал. Сможет ли сам улыбнуться ей — не имел представления. Думать об устроенном Сорокиной спектакле было по-прежнему мучительно больно. Рома несколько раз пытался разобраться во всем полоумии того дня, но останавливался ровно на том месте, когда Катя от него сбежала, чтобы следом броситься на шею Карпоносу. Смотреть на их лобзания было сродни приступу аппендицита. Рома сам за пару часов до этого целовал Катюхины губы и просто загибался от ревности при одном лишь воспоминании о ее вероломстве. Только признание Карпоноса в том, что у них с Сорокиной ничего не было, позволяло хоть как-то смириться. Олегу Рома почему-то верил: тому, на самом деле, не имело смысла ему лгать. В отличие от Катюхи. И вот чему верить, когда дело касалось ее, он совершенно не знал.

А сейчас вдруг показалось, что доверие вернулось. Вернулось, когда отец сказал, что Катя на него наехала. Это не поддавалось никакой логике, но в отношении Катюхи ту искать никогда и не следовало. Ни одна нормальная девчонка не решилась бы — да и не додумалась — назвать Дениса Денисовича Давыдова старым дураком, но Рома и влюбился в ненормальную. И не сумел разлюбить, как бы ни храбрился и каких бы обещаний себе ни давал. Но, быть может, иногда и стоило их нарушать? Чтобы потом не кусать локти за упущенные возможности?

Рома посмотрел за запястье. Так и тянуло завязать новый браслет на еще одну встречу с Катюхой, но данное отцу слово, пожалуй, было ничуть не менее крепким. Это обещание Рома выполнит, чего бы оно ему ни стоило. Слишком много накопилось вопросов. И слишком мало ответов, чтобы не перелистывать якобы чистую страницу своей жизни раз за разом назад.

Он еще раз провел ладонями по лицу и резко поднялся. Давай, Давыдов, откапывай в себе гусара и вперед, в бой, пока знаменитый предок не сгорел в гробу от стыда за нерешительного потомка. Гусары не знают страха и не пасуют перед дамами сердца. Тем более когда те исписывают их именем весь свой альбом.

Рома улыбнулся и потянулся за ветровкой. Но в этот момент за стеной раздался звонок, возвещающий о начале рабочего дня. Все верно, десять утра. А значит, в следующие десять часов отлучиться никак не получится.