Пир плоти - Кит МакКарти

Всегда имей наготове запасной вариант.

Такой совет много лет назад дал ей отец, инженер, влюбленный в мотоциклы. Эта любовь и свела его в могилу, когда Беверли было всего четырнадцать.

Итак, все просто. Если один из вариантов — секс, то другой неизбежно — политика. Сексуальный пряник и политический кнут.

Все так же сидя в обнаженном виде за столом в гостиной, она приступила к разработке стратегии.

Это было несправедливо, это противоречило всем понятиям о добре и зле. Это заставляло предположить, что вселенная не только равнодушна к человеку со всеми его бедами и несчастьями, но вдобавок всячески стремится напакостить ему. Даже медсестры в палате, которые ежедневно видели, насколько злобна и мстительна эта самая вселенная, и потому, казалось бы, должны были к этому привыкнуть, и те признавали, что неожиданная смерть миссис Гудпастчер — это исключительно тяжелый удар. В первую очередь для ее мужа.

Она ведь уже понемногу начала приходить в себя после той ужасной катастрофы с сосудами: давление крови пробило нежное серое вещество мозга и уничтожило значительную часть его левой теменной доли. Способность говорить так и не вернулась к несчастной, но Гудпастчера заранее предупредили, разумеется очень мягко и тактично, что на это надежды нет. Однако двигательная функция к ней вернулась, и она с помощью ходунков начала перемещаться по палате — на первых порах медленно и неуклюже. И ей уже не мешала жевать эта кошмарная обездвиженная и обвислая правая половина лица, делавшая его похожим на тающий от жары серо-розовый воск. Все это было хоть какой-то компенсацией за огромную цену, которую заплатила миссис Гудпастчер.

Ужасную цену.

Ее муж смотрел на свою жену по сто раз в день, и всякий раз одна и та же мысль сверлила его мозг: это плата за него, за его вину. Бог покарал его через нее, заставив ее страдать, а его обрек ежедневно, ежечасно и ежеминутно наблюдать результат своих кошмарных поступков. Даже по вечерам, когда он оставался в одиночестве в их маленьком домике, уже не таком аккуратном и чистом, как прежде, он садился с чашкой горячего молока перед телевизором, но видел не перипетии сюжета очередной мыльной оперы и не чудеса природы, а отсутствующее, потерянное выражение в слезившихся глазах своей жены. Ее недоумевающий взгляд, взгляд невинного человека, который не может понять: почему.

Он-то знал почему.

Но как это исправить? Этот вопрос не давал ему покоя, мучая постоянно, словно пронизывающая до костей боль. Как ему искупить вину перед женой и перед Творцом?

Собственно говоря, он знал как, но решиться на это было очень трудно, а главное, убеждал он себя, пытаясь оправдать собственное бездействие, это только ухудшило бы все.

Но миссис Гудпастчер умерла — совершенно неожиданно, около девяти часов утра, когда за окном дул порывистый холодный ветер, а ей должны были принести картофельную запеканку на завтрак.

А он, когда это случилось, уже вышел из дому и направлялся к ней в больницу, и связаться с ним не смогли. Не удалось дозвониться и до ее сына Джема.

И когда он пришел к ней, то увидел задернутые занавески у постели и обеспокоенные, огорченные глаза медсестер, которые те пытались спрятать от него. Старшая сестра улыбнулась Гудпастчеру так, что у него внутри все похолодело, и повела его к себе в кабинет.

Он обернулся, бросив взгляд на занавески, и медсестры заметили промелькнувший в его глазах ужас.

Когда Айзенменгер утром следующего дня вошел в контору Елены, опоздав всего на четверть часа, Джонсон был уже там. За окнами лениво, как это и бывает в разгаре зимы, собирался дождь.

— Прошу прощения, — произнес Айзенменгер, но Елена ничего не ответила и даже не посмотрела на него. Он прошел в ее кабинет, и она молча проследовала за ним. — Привет, Боб.

— Выглядите усталым, док. Все в порядке?

— Ночью пришлось поработать.

— Кофе? — предложила Елена, которая стояла как раз возле кофеварки. Айзенменгер кивнул, и женщина, наполнив кружку, протянула ее доктору.

— С чего начнем? — спросил Айзенменгер, когда Елена расположилась за своим столом. Не получив ответа, он предложил: — Может быть, пусть сперва Боб расскажет, что ему удалось найти? — Сейчас Айзенменгер чувствовал себя так, словно председательствовал на врачебном консилиуме.

— Хорошо, — согласилась Елена.

Джонсон вытащил из нагрудного кармана свои записи. Поерзав на стуле, он расправил плечи и прокашлялся. Ему, несомненно, представлялось, что он находится в зале суда на свидетельской скамье. Бывший сержант полиции уже открыл было рот, но тут его прервал Айзенменгер:

— Нет необходимости читать все подряд, Боб. Лучше расскажите нам вкратце своими словами о том, что вы установили и к каким выводам пришли.

Джонсон, чуть удивленный, помедлил. Затем обратился к Елене:

— Вы встречались с родителями Никки. Наверное, у вас сложилось свое представление о том, что за девушкой она была.

Елена неуверенно кивнула.

— С вашего разрешения, я попробую отгадать. Она была способной — это видно хотя бы по тому, как она училась. И необыкновенно красивой, какой осталась даже после того, что с ней сделали. Она была полна жизни, общительна, весела, но вместе с тем рассудительна. Примерно так описали ее родители?

— Более или менее. Но чего еще можно было от них ожидать?

— Большинство студентов и сотрудников школы, с которыми я встречался, придерживаются того же мнения. Исключительно привлекательная, энергичная, умная и общительная. На первый взгляд она пользовалась популярностью в студенческих кругах…

— Вы говорите, «большинство» и «на первый взгляд»? — переспросил Айзенменгер, воспользовавшись паузой.

— Постепенно из бесед с разными студентами я убедился, что чем ближе они знали Никки, тем хуже отзываются о ней.

— Включая Джейми Фурнье? — поинтересовалась Елена.

Джонсон усмехнулся:

— Ну, Джейми был влюблен в нее.

— А любовь слепа?

— Точнее, терпима. Но до определенного предела. Даже он, по-видимому, понял, что красота Никки была чисто внешней.

— Вы хотите сказать, что в ней было что-то неприятное?

— Более того, — решительно покачал головой Джонсон. — Никки Экснер была самой настоящей хитрой и жадной дрянью.

Столь емкое определение удивило Елену.

— Объясните, что вы имеете в виду, — пробормотал Айзенменгер.

— Наверное, будет лучше, если вы последовательно расскажете нам, что вы узнали, — предложила Елена.

Джонсон вкратце поведал собравшимся все, что ему рассказали однокурсники Никки, в чем признались Фурнье и Джеймс Пейнет, как отзывались о ней остальные.

— Думаю, нет никаких сомнений, что она регулярно употребляла наркотики. А поставлял их — по крайней мере в большинстве случаев — Билрот.

— Вряд ли это поможет снять с него обвинение в убийстве, — заметил Айзенменгер.

— Как сказать, — отозвался Джонсон. — Вы побывали в доме ее родителей? — спросил он Елену.

— Один раз.

— И что он собой представляет? Дом, я имею в виду. Ее родители состоятельные люди?

Елена покачала головой:

— Да нет. У них половина дома, и та не слишком шикарная. Ее отец, кажется, инженер-строитель или что-то вроде этого.

— А между тем Никки снимала отдельную квартиру, разъезжала на «БМВ», вместо лекций болталась по магазинам и покупала столько наркотиков, сколько хотела.

— И где же она брала деньги? — спросил Айзенменгер, хотя вопрос был скорее риторическим. Один тот факт, что в ней была обнаружена сперма троих мужчин, говорил о многом.

— Зарабатывала своим телом. Я думаю, наркотики она получала у Билрота в награду за секс и часть их продавала.

— И это известно точно? — спросил Айзенменгер, записывавший все, что говорил Джонсон. — Кто-нибудь признался, что покупал у нее наркотики?

Джонсон ответил, что таковых, к сожалению, найти не удалось.

— Но как иначе она могла доставать деньги? — бросила Елена.

— Вообще-то есть еще один способ, — медленно произнес Джонсон. — Шантаж.

— И это подкреплено какими-либо свидетельствами? — поднял голову Айзенменгер.

— Есть показания одного из бывших студентов. — И Джонсон рассказал о Джеймсе Пейнете.

— Да-а, тогда понятно, почему вы назвали ее дрянью, — протянула Елена.

— А этому Пейнету можно верить? — спросил Айзенменгер. — Может, он все это выдумал?

Джонсон уверенно покачал головой:

— Ручаюсь, он сказал правду.

— И вы говорите, у него есть алиби?

Джонсон кивнул:

— Как, в общем-то, и у Фурнье. Он просидел с приятелями в пабе до одиннадцати часов и к тому времени, по их словам, практически не держался на ногах. Они под руки довели парня до дома. Нет, он не способен на убийство. По крайней мере, не был способен в тот вечер.