Приговоренный к власти - Александр Горохов

Быстрее бы наступил вторник, подумал Лешка, быстрее бы пришел вторник и пришла Лана, и отмахнуться на три дня от всех этих дерганых, суетливых безобразий каждого дня, забраться на аристократическую базу Феоктистова, и никого вокруг не будет, кроме Ланы. Отключить все телефоны, вырубить телевизор, занавесить окна, а обслуге запретить даже нос в двери совать, запереть эти двери тройным запором и — будто бы в мире больше ничего нет, да и самого внешнего мира не будет.

Рокотов лежал на диване, облаченный в темный узбекский халат, а ноги его покрывало деревенское лоскутное одеяло на вате, своеобразно гармонирующее со строгой обстановкой кабинета, выполненной в классическом тяжеловесном английском стиле.

При появлении Лешки, он снял очки, отложил в сторону журнал на английском языке и подал свою громадную, чистую и мягкую руку.

— Здравствуй, добрый молодец. Как видишь, укатали сивку крутые горки. Садись. Чаю, кофе, а может, огненной воды прикажешь?

— Мне все равно, — улыбнулся Лешка, сразу почувствовав себя легко и свободно, словно пришел навестить родного деда. — Вы серьезно приболели, или…

— Старость у меня, старость, — со злым раздражением ответил Рокотов. — Ее не минуешь, а повезет ли околеть молодым, или лучше тянуть до дряхлых лет, над этим вопросом философы мира бьются всю историю цивилизации. Таня! — Он громко крикнул в открытые двери. — Принеси юноше рюмку чая, пожалуйста!

— Сейчас, — ответила жена из глубины квартиры.

— О здоровье и погоде больше говорить не будем, — сварливо пробрюзжал Рокотов. — Ненужные и пустые это темы. Как, по твоим сведениям, прошел наш бенефис в Каменске?

— Они считают, что хорошо. Двое убитых, с полдюжины раненых, — ответил Лешка, стараясь догадаться, в какую сторону пойдет разговор.

— Печально. По моим данным, праздник прошел более чем хорошо. По-другому и не могло быть, когда за дело берутся профессионалы. В тебе есть хватка и организационное начало. Ты не боишься сцены, то есть трибуны, не боишься зрителя, то бишь толпы. Ты — лидер по складу души и характера. А потому слушай сейчас меня беспредельно внимательно.

В кабинет вошла Татьяна Васильевна — седая, аккуратная, костистая женщина — катила перед собой изящный столик, сервированный кофейником, чашками и парой графинчиков интеллигентного объема.

Остановила столик у дивана, между Лешкой и Рокотовым, улыбнулась и ушла.

— Спасибо! — гаркнул ей в спину Рокотов и подмигнул Лешке. — Наливай. Рюмку себе, рюмку мне. Быстренько.

Лешка не осмелился ослушаться приказа, и они сглотнули по рюмке коньяка и запили его не растворимым, а крепким, настоящим кофе. После этой процедуры голос Рокотова разом окреп, и заговорил он уверенно и наставительно.

— Значит, так, сэр! Вас ждут великие дела! Оглушу тебя разом, чтоб потом ты выпил, пришел в себя и мы поговорили спокойно. И по-деловому. Я снимаю свою кандидатуру на выборах в Государственную думу, имеющих место быть в городе Каменске. Вместо меня будут выбирать тебя! Стоп! Я предупредил, чтобы ты молчал. Мое решение не спонтанное, а результат долгих размышлений в бессонные ночи. Я, как многие большие и великие люди, в известной степени превратился в карикатуру на самого себя. Этой участи не миновал ни старец Лев Толстой, ни Черчилль, ни Вольтер, ни Мао Цзэдун, ни все те, кто долго зажился на белом свете и заболтался. Про героя гражданки Василия Ивановича Чапаева я уж и не говорю, сам слышал анекдоты. Так вот я тоже стал анекдотом. Студенты меня копируют, пока, насколько я знаю, — без злости, по-доброму. Но все впереди. Так вот, мое время ушло, и в креслах высокого российского парламента я буду являть собой чучело, каковых там и без меня достаточно. Во многом я уже не чувствую биения пульса современной жизни, многое мне непонятно, а что еще хуже — вызывает раздражение, злость и полное неприятие. Чисто стариковский синдром. А ты в пошлой и похабной грязи современной жизни купаешься, как лягушка в пруду. Спросишь — почему вместо себя я предлагаю именно тебя? Отвечу. Я живу в фальшивом, искусственном мире искусства. И все мое окружение лицедейское — тоже фальшивое. Страдания, притворство, вместо крови — клюквенный сок. В тебе я увидел нечто иное, что, на мой взгляд, и требуется для депутата Думы.

— Какой я депутат?! — взвыл Лешка. — Я же за решеткой сидел!

— Эка чем удивил! — гулко захохотал Рокотов. — По моим прикидкам, в нашем парламенте у половины депутатов рыльце в пушку, а есть и вполне откровенные воры, которых все знают, а они даже и не смущаются! За что сидел, кстати?

— Показывал публике порнографические фильмы зарубежного производства. Потом эти фильмы крутили по всей Москве и даже показывали по телевидению! А я — сидел!

— Теперь по ящику такое показывают, что я в обморок падаю. Отсидка твоя — ерунда. Скорее всего попал под кампанию, сел, так сказать, за смех во время всеобщей мобилизации. Не комплексуй по этому поводу, молчи и слушай. Я тебя передам с рук на руки. На твою рекламу сил у меня еще хватит. Мой штаб в Каменске уже предупрежден, они тебя запомнили. По счастью, нас и по телевизору показали, отчего-то твоей личности там больше всех. Так что моя команда работает на тебя. Чтобы тебя выдвинуть в кандидаты, нужен всего один процент голосов от общего списка избирателей. Это получится что-то тысяч семь-восемь. Пустяк. Сбор этих подписей уже начали. Деньги на предвыборную кампанию найдешь?

Лешка все еще никак не мог прийти в себя.

— Смотря какие деньги, — после паузы в полном замешательстве ответил он. — Я работаю в банке, и думаю, что президента это заинтересует.

— Еще как заинтересует! Иметь своего человека в Госдуме!

Лешка сказал безнадежно:

— Я плохо вижу себя в этой роли.

— Но хотел бы? Только честно.

— Да… Пожалуй, хотел бы.

— А теперь выпей и искренне скажи — почему хотел бы? Не бойся ни меня, ни самого себя. Нет ничего плохого в тщеславии или в зависти успехам других. Это движущие силы любой творческой личности — тщеславие, славолюбие и зависть.

Лешка медленно выпил рюмку, допил кофе и сказал сосредоточенно:

— Видите ли, Михаил Михайлович, мне иногда кажется, что раз за разом к власти у нас приходят кондовые дураки. Просто дураки.

— Совершенно согласен с этой неоригинальной мыслью! — грохнул Рокотов.

— Просто все время хочется крикнуть — что вы делаете, ублюдки?! Ведь ваши решения и поступки совершенно неправильные! Ваши дурацкие программы и теории в живой жизни провалятся!.. Но кому кричать и зачем? Меня никто и слушать не будет, поскольку я есть полное ничтожество. Вы помните, Гулливер попал в страну великанов? Он сидел на ладони королевы, проводил глубокий анализ политики, распространялся о жизни, а великаны только смеялись, потому что для них он был только забавный говорящий попугай. Игрушка, идиотик, а не личность, внимания достойная.

Рокотов улыбнулся.

— Честно — ты считаешь себя самым умным? Смелей. Я лично считаю, что умней меня никого на белом свете нет.

— Вряд ли я самый умный. Но та дурость, которой сегодня переполнена Русь-матушка, уже ни в какие ворота не лезет. Дурость непроходимая, на всех уровнях. Сломать это вряд ли удастся, но хотя бы самому попищать и, может, быть услышанным мне очень хочется. У меня есть дружок, Санька Журавлев, вот уж мозг, так мозг! Вы знаете, Михаил Михайлович, он еще пять лет назад все для России предсказал наперед с абсолютной точностью! Угадал даже, что будет война в Чечне. Угадал разгул бандитизма, предсказал, что патриотические движения перекосятся к фашистам. Это ему бы сидеть в парламенте, но он созерцатель по природе, активности лишен начисто, тщеславия тоже, но ироничен, злоязык и ни хрена от жизни не хочет!

— Я таких людей знаю, — кивнул Рокотов. — Мощнейший мозг, как правило, скептического уклона, и полное пренебрежение к участию в жизни. Это — воры, Алексей. Грабят и себя, и людей.

— Может, и так, хотя какой Санька вор. Но мне активно хочется, чтоб в стране было по-другому. Получше. Как все изменить, я понятия не имею. Два мятежа у Белого дома за последние годы ничего, по сути, не изменили.

— Ну ж, ну уж, — усмехнулся Рокотов. — Здесь ошибка. Мещанская ошибка. Изменили, и очень многое. Сам уклад жизни изменили.

— Но настрой этой жизни остался таким же. Страна у нас дикая, нелепая, страшная и совершенно непонятная. Придумали для своего оправдания, что у нас в истории особое предназначение, особая миссия, что общей меркой нас не измерить и умом не понять. Конечно, умом не понять, потому что дураки! И нет у нас никакой миссии, нет никакого предназначения, если мы столетие за столетием всему миру ничего, кроме дурости, не демонстрируем! Мы не вправе учить мир жить по нашей схеме, по нашим идеям, по нашей изломанной вере. Людоед Сталин уже многих научил, да не в прок остальным. Кто наш следующий учитель? Война — наше нормальное, повседневное состояние, и Чечня тому пример. Бардак — вековечное, бытовое явление, с которым мы сроднились, и ни одного дня в истории любезного Отечества не было без бардака во всем и везде. Ни одного дня! А исходя из этого, что я смогу сделать в Госдуме, Михаил Михайлович, даже если и окажусь там?