Лёха - Николай Берг

Семенов немного пришел в себя. Спросил старательно облизывающего трофейную ложку, словно на ней поджарка мясная прилипла, Жанаева:

— Харчи все кончились?

Бурят кивнул. Но спрашивать ничего не стал, с пониманием человек. А городской шебутной Середа не утерпел:

— Вид у тебя, словно ты черта увидел. Не нашел деревню поблизости?

И тут же сконфузился. Потому что понял — одной фразой сморозил не одну, а несколько глупостей.

— Что ее искать, иди себе по дороге — так и упрешься.

— Поговорить не получилось?

— Почему не получилось. Очень хорошо поговорил. Старичок такой вежеватый попался, на телеге ехал. С лошадкой нашей по рукам ударили, много не даст, зараза, но сыты будем и кожушком разживемся. Я ему не сказал, что нас несколько, сказал, что один я.

— Умно — поощрил внимательно слушающий бурят.

— А то — без улыбки ответил Семенов.

Помолчали, причем боец заметил, что любопытство всех его товарищей ест поедом, но вопросы задавать не спешат, ждут, когда сам разродится. А он сам не знал, как внятно рассказать о том, что произошло, сам еще в себе не разобрался. Сначала-то все шло прекрасно, следы попутал на всякий случай, от детишек, которые в лесу грибы собирали, он благоразумно уклонился, решив, что с мелочью этой, тем более девчонками кашу не сваришь. Напугаются, дурехи, незнакомого человека только, визг не ровен час поднимут. Пропустил, сидя у дороги бабу, мордой ему не глянувшуюся, потом еще какого-то мужика в кепке и пиджаке, а вот к старичку благообразному вышел, оставив винтовку неподалеку, чтобы не пугать зря. Дедок оказался тороватым, спорили долго, торговались от души, словно с цыганами на ярмарке, потом ударили по рукам, объяснил старичок, как его дом найти, растолковал, как незаметно с задворок подобраться, чтобы соседям на глаза лишний раз не попадаться, договорились, что придет Семенов ночью, а дедок будет лучинку палить у окошка и дверь оставит незапертой. Даже табачком — самосадом угостил, опять же сала пообещал, помимо картохи и хлебца. В общем удачной получилась встреча, результативной, как говаривал покойный Уланов. Дальше Семенов опять же на всякий случай не пошел прямо к лагерю с товарищами, а закатил крюка, приговаривая про себя, что для бешеной собаки семь верст не крюк. И, уже, будучи неподалеку от лесного привала нарвался. Знал бы — седьмой дорогой обошел, но задним-то умом все крепки.

— Нашел я, когда обратно возвращался, откуда эта телега взялась. Ну, с покойниками-то — мрачно сказал Семенов.

— Медсанбат, что ли? — уточнил Середа.

— Нет. Медсанбат это ж считай как больница уже. А тут под парой елок лапник накидан слоем и ветки на елках обрублены сажени на две вверх. Да и раненых там было полтора десятка всего. Не медсанбат.

— Это что, получается нам о полутора десятках раненых заботиться надо? — испугался Середа.

— Чего о них заботиться, они как те, что на телеге. Только померли раньше и все сразу. И не сами, не от жажды или голода — внятно разъяснил боец.

— Не пойму что-то, мы ж по дороге видели таких чертову прорву? При нас же добивали. Ты и сам видал. А на тебе лица нет — осторожно вступился в разговор и Лёха. Горожане, что уж тут, все им торопыгам суетиться. А Семенову и хотелось рассказать и слов было подходящих не найти и не хотелось выглядеть неумехой бестолковой. Сейчас ругал себя, что унюхал все тот же запах гнусный и подумывая о вожделенных шинелках, свернул в сторону. Вонь конечно неприятная вещь. Но погибшим бойцам шинели, ремни и ботинки уже не нужны и хоронят даже без них, толковал помнится, старшина Карнач, что положено эти вещи снимать по приказу перед погребением, а от вони легко избавиться, если дурнопахнущую вещь закопать в землю на день-два, земля любой запах в себя возьмет.

Вот что сразу удивило бойца, так то что первый же попавшийся ему мертвец — молоденький светловолосый парнишка со стрижкой под ноль, был совершенно голым, даже подштанников на нем не было. Только бинты, да кровища. Вроде как немцы не раздевали так убитых, не видал такого, а тут вон как. Покружившись на месте, где во время боев явно был пункт сбора раненых, понял, что зря зашел, все, кто тут валялся на подстилках из пожухлого елового лапника, были обобраны до нитки, валялись голяком. Что тут произошло, никакой загадки не представляло, благо остались хорошо видные следы и от гусениц, наверное, танковых, потому как тяжело вдавило отпечатки в землю, да гильзы уже знакомые — длинненькие от немецких винтовок и коротышечные, маленькие — от автоматов, очень внятно рассказали, что тут случилось.

— Знаешь. Если что-то такое произошло гадкое — так скажи, не надо в себе держать. Лучше сразу станет — заметил потомок.

— Ну, как скажешь. Мне так и не понятно — зачем было им девчонке — медсестричке палку загонять в женскую мякотку? Они же мужчины, солдаты, крестьяне-рабочие. Такие же вроде люди по виду. А она девчушка совсем. Они ж ее так сказнили, она перед смертью от боли землю грызла. Почему? Зачем? Не могу понять… — глухо ответил Семенов и остальные тоже заткнулись. Даже потомок офигел.

Вообще последнее время он что-то слишком уж часто офигевал, не сказать сильнее. Так и было отчего. Старая, никому уже не нужная история, чисто вымороченная, бумажно-киношная, без вкуса, цвета и запаха, прочно обосновавшаяся во всяких сериалах, где целлулоидные актеры играли довольно бестолково целлулоидные ходульные ситуации, зачем-то напялив на себя странно сидевшие на них гимнастерки. Фальшивая даже на неискушенный взгляд эта военная чушь Лёхе никак не нравилась, он всегда телевизор переключал, увидев волосатых красноармейцев и красноармеек, больше похожих на обычных хипстеров, у которых вдруг крыша съехала или мода поменялась. Ну, разве только когда у актрисок были хорошие ножки — все красноармейки носили оченно рискованные мини — юбки.

Вживую все было совершенно не так и поневоле брало за душу железными крючковатыми когтями. Ледяными до озноба.

— Может сходить ее закопать все-таки? — не очень напористо спросил после долгого молчания Середа.

— Ей уже все равно, да и лапником я ее прикрыл — отозвался Семенов.

— Воевать надо — заметил бурят, сделавший какие-то свои выводы из услышанного.

— Да. Потому харчи нужны — кивнул дояр. И посмотрел внимательно на потомка. Тот в этот момент как-то слишком живо представил, что и он мог так вот лежать, покалеченный, а потом его пришли и, шутя и смеясь, прибили к земле штыком, и пока он умирал, на его глазах насиловали симпатичную, душевную и заботливую к раненым медсестричку, не давая умереть спокойно, мучая кроме боли еще и бессилием спасти. Супчик в желудке как-то странно зашевелился, вроде как собираясь долой. Лёха сглотнул слюну, борясь с тошнотой, спросил:

— Похоронить мы их не можем, но мы могли бы туда сходить, поискали бы бумаги, откуда убитые, потом сообщили бы… — под взглядами товарищей речь усохла и кончилась.

— Там документов не было. И бумаг вообще. Никаких, считай. Насрано, правда было, но там какая-то немецкая газета. Нужна тебе пользованная немецкая подтирка? — хмуро спросил дояр. Менеджер пожал плечами.

— Кому какая надобность была все бумажки собирать? Мы ж когда шли в колонне, мертвецов валялось до дури и рядом с каждым — бумажонки из карманов. Немцы ума лишились? Они ж не китайцы, те вроде все бумаги подбирают.

— Не немцы — уверенно сказал бурят. Потом явно работая на публику, достал свои курительные принадлежности, многозначительно показал Лёхе квадратик бумажки и ловко свернул цыгарку. Закурил, держа ее в кулаке, чтоб огонек не был виден, пыхнул дымком.

— Если не немцы — то тогда кто? — не понял менеджер.

— Местные селяне, богоносцы и хранители — иронично отозвался артиллерист.

— Да ты гонишь! — удивился Лёха.

— Тебе ж Жанаев наглядно показал. Без бумажки не покуришь, а козью ножку из чего-то сворачивать надо. Газет-то в деревню нынче никто не потащит. Деревенские — они жадные и рачительные. Нашел кто-то тутошний место побоища и сгреб себе всякое. В хозяйстве все пригодится.

— И бумажки?

— И бумажки — кивнул Середа уверенно: — Помянутый хитрый селянин соскучился явно по куреву. И что-то не нравится мне это.

— Мне тоже — признался нехотя Семенов.

— А я думал ты своих защищать будешь — удивился артиллерист.

— Да какие они мне свои — пожал плечами колхозник.

— Ну, ты ж тоже из сельской местности — подначил Середа. Бурят внимательно поглядел на говорившего. А Лёха понял, что на нервах не только он, чувствует себя его бойкий сосед так же погано, вот его и разбирает словесный понос.

— Это у вас, городских, все на блюдечке с голубой каемочкой, булки на деревьях растут — ввернул в отповедь слышанное как-то Семенов.

— А у вас? — подначил его Середа.