Красные и белые - Андрей Алдан-Семенов

— Знакомое рыло. Кажись, малмыжский поп Евдоким. Когда же он, пес, к краснюкам переметнулся? А ну-ка, приведите-ка попа в чувство, я с ним по душам покалякаю. — Скрябин ударил ногой в грудь отца Евдокима.

От острой боли священник очнулся, посмотрел уже отрешенными от жизни глазами на Скрябина, стараясь вспомнить, где и когда видел этого носатого, узкобородого человека. Растопырив пальцы, он прижал их к левой щеке: кровавые следы отпечатались на скуле.

— Отбегался, батюшка мой, — почти ласково сказал Скрябин и, наклонившись, вытер кровяную слюну с губ отца Евдокима. — Отвоевался? Оно конешно, акафисты в церкви полегше петь, чем из винтовки пулять, это верно. А где же красный палач Азин? А сколько у вас пушек-пулеметов? Ну и на прочие иные вопросы ответить надобно, батюшка мой.

Фигура Афанасия Скрябина двоилась, троилась, вырастала до чудовищных размеров, укорачивалась, исчезала, опять надвигалась, покрытая светлыми мигающими змейками.

— Так где же Азин? — повторил свой вопрос Скрябин.

До угасающего сознания отца Евдокима дошло наконец то, о чем спрашивал хлеботорговец. Он поманил его пальцем, Скрябин склонился над ним.

— Сожалею, что тебя Азин допрашивать не при мне будет. Не услышу, как отвечают христопродавцы, — прошептал отец Евдоким.

— Вот ты как поешь, долгогривая сволочь! Значит, невкусной стала житуха. Не горюй, батюшка мой, я тебе Азина для компании на тот свет пошлю.

Скрябин выстрелил в лицо отца Евдокима:

— Собаке собачья смерть. — Со свинцовым блеском глаз повернулся он к связному офицеру: — Ну, что еще?

— Красные просочились на базарную площадь. Там рукопашная схватка. Если не будет подкреплений… — начал связной офицер.

— У меня нет никого, кроме господа бога! — взбеленился Скрябин, суя наган в кобуру и не попадая в нее.

— Если не будет подкреплений, красные окружат штаб гарнизона, поджал губы офицер.

— Леший с ним, со штабом! — закричал было Скрябин, но спохватился. Хорошо! Отводите отряды к штабу. Скажите господину Граве — черноорловцы сделали все, что могли. — Скрябин подождал, когда связной офицер уйдет, и обратился к черноорловцам: — Разбегайтесь! Советую перебраться за Каму, на том берегу сойдемся.

Сопровождаемый небольшой группой офицеров, он прошел через дворы на улицу, ведущую к пристани. Укрытые полузатопленным дебаркадером, на реке стояли лодки и военный катер. Скрябин с двумя офицерами перешли на катер, остальные расхватали лодки…

Все складывалось не так, как хотелось командующему сарапульским гарнизоном.

Усилия Граве удержать Сарапул рассыпались песком. Красные легко разгромили два полка, прикрывавшие город по ижевской дороге. Серьезное сопротивление оказали только офицерские батальоны, защищавшие вокзал. Понадобилась лихая кавалерийская атака красных, чтобы выбить их из вокзала.

К удивлению Граве, с яростью дрались черноорловцы под командой Скрябина. Николай Николаевич даже не ожидал такой прыти от чистопольских, елабужских купцов, казанских, вятских помещиков, но именно они все еще защищают подходы к центру. Надолго ли хватит их упорства?

В штабе, расположенном в доме на углу набережной и базарной площади, уже не звонили лихорадочные телефоны, не раздавались повелительные голоса. Лишь осторожно побрякивали ножны шашек да постукивали о вощеный, заляпанный грязью пол каблуки. Штабные офицеры столпились в большой гостиной, тревожно переговариваясь. Ощущение надвигающейся беды испытывали все, у всех были серые, болезненные лица; каждому казалось, что чья-то невидимая рука вот-вот схватит за горло. Молоденький пухлогубый прапорщик неестественно засмеялся и спросил, ни к кому не адресуясь:

— Кто это говорил — идущие на смерть приветствуют тебя, император? Вот ведь черт, учился в классической гимназии, а позабыл…

Штабисты суетились, бегали, выглядывали в окна, выходившие на набережную. Кама, засеянная лодками, яликами, катерами, ботничками, дымы пожаров, подпирающие низкие тучи, трупы в канавах, переполненных дождевой водой, сливались в безрадостный ландшафт.

Из кабинета вышел Граве, офицеры молчаливо повернулись к нему.

— Господа! — сказал Граве. — Я не имею права напоминать сейчас о присяге, о воинском долге. Бывают минуты, когда неуместны самые святые слова. Каждый из вас волен решить свою судьбу, но лично я защищаюсь до последней пули. — Граве вынул из кармана «веблей».

Офицеры все так же молча достали свои револьверы, разобрали валявшиеся по диванам гранаты.

— Поручик, — позвал Граве связного офицера, — на вас возлагаю последнюю обязанность: возьмите мой катер, отправляйтесь к железнодорожному мосту. Пока не поздно, взорвите мост, поручик. Он заминирован, а вы единственный здесь кроме меня знаете, в каком пролете.

— Я взорву камский мост. — Придерживая шашку, связной офицер покинул штаб.

— А-а, вспомнил! Это же гладиаторы говорили, — аве цезарь, мори-тури! — знобящим смешком зашелся пухлогубый прапорщик.

— Придержите язык, — остановил его Граве. — Ого! Вот и они…

Окна гостиной заволокло пороховым дымом: офицеры стреляли не целясь, гранаты швыряли наугад. На улице послышались торжествующие вскрики:

— Петькя, дай прикурить господам!

— Подсыпь им Краснова перцу!

Офицеры перезарядили оружие.

— Внимание, внимание! — раздался на улице зычный, уверенный голос. Предлагаю сдаться без боя. Обещаю сохранить жизнь. Две минуты на размышление…

Граве осторожно посмотрел в окно: на ступенях магазина стоял толстый высокий мужчина в полушубке. Прикрывая ладонями рот, снова выкрикнул свой ультиматум. Граве выстрелил.

— Молодец! Метко бьешь, — насмешливо похвалил его все тот же голос. Одна минута!

— Зачем я Цицерона штудировал? Не понимаю, зачем? — Прапорщик перегнулся через подоконник. — Не стреляйте, сдаемся!

Граве одним прыжком очутился около прапорщика, схватил его за ноги, перебросил через подоконник.

Снизу сухо затрещали винтовочные выстрелы, брызнули осколки оконного стекла, по железной крыше забарабанили пули. Красные карабкались по водосточным трубам, исчезали в лестничных проемах, перекрывали двор, проникали в подвал.

Дериглазов взлетел на площадку второго этажа. Размахивая уже пустым маузером, подбежал к приоткрытой резной двери; кто-то выстрелил в него. Промазал и скверно выругался. Дверь захлопнулась, Дериглазов со злостью заколотил маузером по бронзовой ручке. Потом ударом ноги распахнул дверь; вдоль стены, подняв руки, стояли офицеры, в проеме окна торчал Шурмин с гранатой, похожей на крупное серое яблоко.

— Входи, командир. Господа офицеры — они уже смирные, — Шурмин спрыгнул с подоконника.

— Кто тут старший? — спросил Дериглазов капитана с черной повязкой на левом глазу.

— Я не обязан отвечать на ваши вопросы.

Утробный тяжелый гул ворвался в разбитые окна: весь дом содрогнулся. За далекой речной излучиной, клубясь и развертываясь, выросла дегтярная туча.

— Молодец поручик! Успел-таки подорвать мост, — сказал офицер с черной повязкой.

— У вас храбрецы — одни поручики. А вы, по-моему, капитан? — съязвил Дериглазов.

За окном блистала лунная ночь, по спящей мостовой ползли речные испарения, часовые у штаба походили на темные статуи.

Лихорадочно застучал «юз», из аппарата поползла узкая лента, призывая и требуя:

«Сарапул — Азину. Говорит Агрыз! Белые перешли в наступление крупными силами. Северихин».

С телеграфной лентой Шурмин кинулся к спящему Азину.

Сквозь отлетающий дым плясала луна, мелькали звезды, ветер хлестал в солдатские лица: Паровоз и платформа пошатывались и гремели, мимо проносились сосны, хлебные скирды, откосы, заросшие вереском.

Азин, едва отрезвевший ото сна, помогал кочегару подкидывать в топку уголь, машинист, подняв до предела пары, опасался, что взорвется котел.

Телеграмма о нападении мятежников на Агрыз застала врасплох Азина: на неоседланной лошади он прискакал на станцию. Посадил на платформу взвод бойцов и помчался в Агрыз. Он не рискнул оголить только что освобожденный Сарапул, но и не мог допустить мысли о падении Агрыза.

А мятежники бросили на Агрыз несколько тысяч солдат. Внезапность ночной атаки принесла успех: в первые же минуты они сбили передовые части Северихина и стали обходить его с флангов. Ночные бои всегда сумбурны и полны случайностей. На этот раз у Северихина началась паника. Красные сперва отступали, потом побежали, натыкаясь на неожиданные засады, попадая под перекрестный огонь. Северихин потерял связь с командирами рот; он гнал к ним связных — те погибали в пути. Пушки были захвачены, пехотный батальон, прикрывающий станцию по ижевской дороге, уничтожен. Прошло больше трех часов, как Северихин отправил телеграмму Азину, умоляя о помощи. Азин не появлялся…