Гренландский меридиан - Виктор Ильич Боярский

облике, но, посчитав их недостаточно убедительными, совершенно хладнокровно, как, наверное, сделал бы настоящий волк, сожрал свои постромки, и мне пришлось выдать ему новые.

Подзадоривая Банту и Куку своим упругим бегом, я не забывал периодически откатываться назад к нартам, чтобы перевести дух. С правой стороны нарт рядом со мной шагал закутанный, как француз под Москвой, Дамиан. Скорее всего, нашему Феллини вполне хватило героических сцен, отснятых во время вчерашней круговерти, и потому он сегодня, во всяком случае во время перехода, не дергал свою бригаду, чему те были, вне всякого сомнения, рады.

Лагерь ставили уже проворнее, несмотря на то что ветер не ослабевал, – сказалась вчерашняя тренировка. Ночью проснулся от наступившей внезапно тишины – стих ветер! Я буквально замер в спальном мешке, стараясь не спугнуть так неожиданно свалившееся счастье, но, увы, тщетно: наутро ветер свистал с новой невиданной силой, правда, сквозь облака проглядывало солнце, что заметно улучшало настроение. Второй заход Джефа на утренний кофе оказался менее удачным – кофе достался видавшему виды серому куску нейлона, заменявшему в нашей палатке пол. Обычно сдержанный Джеф позволил себе по этому печальному поводу высший в Британской империи ругательный термин. «Shit!» – сказал он и начал одеваться с выражением мрачной решимости на своем не вполне удовлетворенном сорванным завтраком лице.

Сомнений в том, идти или пережидать непогоду, не было вовсе. До первого мая, когда мы по графику должны были выйти на траверс столицы Гренландии Готхоб, оставались считанные дни, в то время как до самого Готхоба еще было около 150 миль.

25 апреля

Четвертые сутки нам ветер навстречу,

И белою мглою размыт горизонт,

В собачьих глазах нет тоски человечьей,

Но в наших собачья порой промелькнет…

Действительно все, как в известной песне, где «четвертые сутки пылают станицы», с той лишь разницей, что у нас четвертые сутки не прекращается непогода. Причем примечательно, что утром до того, как мы выходим из палаток, и вечером, когда мы заканчиваем переход, ветер, как будто заканчивая свою работу, заметно стихает. Возможно, конечно, что нам это только кажется. Действительно, когда сидишь в палатке, ветер кажется слабее. Но все мы практически без исключения считали, что Ее Высочество Гренландия таким образом выражает свое неудовольствие по поводу нашего вторжения в ее владения и всячески дает нам понять, чтобы мы побыстрее убирались восвояси. Увы, при всем нашем уважении к ней самым коротким путем домой для нас был тот, по которому мы шли, – путь на север.

Вчера нам удалось пройти по этому пути ни много ни мало, а целых 18,5 мили, и пока это абсолютный рекорд с момента нашего старта. Такому славному прогрессу способствовала достаточно твердая поверхность снега, поэтому нарты, да и сами лыжники скользили легко. Весь день впереди шли попеременно Джеф и Жан-Луи. Моя упряжка прочно утвердилась на второй позиции. Учитывая печальный опыт предыдущего дня, на этот раз я экипировался понадежнее: поверх своего замечательного розового комбинезона я надел многократно испытанную в предыдущих антарктических экспедициях сшитую из парашютного шелка и потому не продуваемую штормовку, капюшон которой плотно сидел на голове. Кроме того, на этот раз я нацепил огромные горнолыжные очки, именуемые по-английски «goggles», так что я чувствовал себя вполне защищенным от встречного ветра и мог спокойно, не щурясь, следить за всеми фокусами Куки и Банту, постоянно стремящихся отвернуть в сторону от ветра и покинуть опостылевшую колею. Это их стремление было вполне объяснимым: в отличие от нас, им нечем было прикрыть глаза и морды, кроме как повернуться спиной к ветру, что они при первом удобном случае и старались сделать. Отсутствие солнца и постоянно дующий ветер со снегом грозили большими неприятностями нашим собакам, которым никак не удавалось освободиться от сковывавшего их по передним и задним лапам снега. Испробовав, наверное, все известные ему возможности, как то: энергичное от холки до хвоста встряхивание всем телом или катание на спине по снегу в редкие минуты остановок, – Кавиа приступил сегодня к «хирургической операции» по удалению снега из шерсти. Он принялся зубами выдирать плотные как камень, местами превратившиеся в лед комки снега. Однако увлекшись, он в результате этой операции ободрал себе левую заднюю лапу до крови, что только усугубило его страдания. Реально мы ничего с этим поделать не могли, оставалось только уповать на радикальное улучшение погоды. В упряжке Джефа тоже возникли проблемы:

Содапоп – чрезвычайно нервный и возбудимый пес – раньше остальных не выдержал этого тяжелого испытания непогодой и до крови выгрыз себе шерсть на спине. Особенное неудобство собакам доставляли постромки. Обледеневшие и жесткие, они натирали им грудь и мешали освободиться от забившего шерсть снега. Каждый вечер, устраивая собак на ночлег, мы сталкивались с необходимостью выбора: оставить постромки на собаке или снять их на ночь. С одной стороны, если собака спит в постромках, то, согретые теплом собачьего тела, к утру они сохраняют хоть какую-то гибкость, с другой – возрастает вероятность того, что некоторые из них не доживут до утра, поскольку будут просто-напросто съедены. Уже за этот сравнительно короткий срок нашего пребывания в экспедиции мы выяснили, кто из собак особенно охоч до своих постромок, сделанных Патти Стигер из совершенно, на первый взгляд, несъедобного материала. Разумеется, о вкусах не спорят, особенно с собаками, и все же отороченные искусственным мехом ленты очень прочного, напоминавшего «чертову кожу» материала пользовались большим спросом у таких гурманов, как Егер и Тим из упряжки Стигера, Слайдер из моей и Содапоп из упряжки Джефа. Эти деятели освобождались от своих постромок каждый вечер без всяких колебаний. Что же касалось остальных, то здесь была своего рода лотерея, в которой не было победителей: и мы, и наши собаки в конечном счете проигрывали, лишаясь очередных постромок, запас которых был, естественно, ограничен. Было еще одно обстоятельство, из-за которого при прочих равных условиях мы предпочитали оставлять постромки на собаках на ночь. Дело в том, что их было не так-то просто снять: они местами смерзались с шерстью настолько, что их было невозможно отодрать, не говоря уже о болезненности этой операции для наших лохматых друзей. Словом, утром всегда оставалось место празднику, если все оставленные постромки были целыми. Те же из них, которые ночевали отдельно от собак, за ночь превращались в некое подобие арматуры, которой было необходимо придать соответствующую форму, прежде чем надевать ее на собаку. В качестве наковальни при отковке постромок чаще всего использовалась свободная поверхность нарт, ящик с