Капитализм: Незнакомый идеал - Айн Рэнд

В военное время мораль страны имеет первостепенное значение. Во время Второй мировой войны британский Лорд Гав-Гав вполне обоснованно считался предателем - за то, что преступным образом пытался разрушить мораль британских солдат, распространяя по радио жуткие истории о непобедимости нацистской Германии. Сегодня, во время холодной войны, работу Лорда Гав-Гава исполняют наши собственные общественные деятели. Тошнотворные страшные истории об «эскалации», о нашем страхе войны были бы поводом для стыда, если бы им предавались лидеры какого-нибудь Монако или Люксембурга. Но когда этим занимаются лидеры самой могущественной державы мира, «стыд» - неподходящее слово для их характеристики.

Если государство понимает, что оно не может вступить в войну с другим государством, оно не вступает с ним в войну. Если государство действительно слабо, оно не кидается в бой с криком: «Пожалуйста, не воспринимайте меня всерьез, я не буду заходить слишком далеко!» Оно не оповещает всех о своем страхе в качестве доказательства своего стремления к миру.

Лишь в одном смысле этот отвратительный феномен может быть классифицирован как не-война: Соединенные Штаты ничего от этого не выигрывают. Войны - это второе из самых больших зол, которые могут случиться с человеческим обществом. (Первое - это диктатура, порабощение государством своих же собственных граждан, что и является причиной для войн.) Когда нация вступает в войну, это делается ради чего-то, у нее есть за что сражаться, а единственная действительно оправданная причина для войны - это самооборона. Если хотите увидеть самое последнее, экстремальное проявление альтруизма в международном масштабе, посмотрите на войну во Вьетнаме - войну, в которой американские солдаты гибнут вообще без всякой причины.

Именно в этом - самое страшное зло вьетнамской войны, в том, что она не служит никаким американским национальным интересам, что это чистый пример слепой, бессмысленной, альтруистической, жертвенной бойни.

Никому из нас не известно, зачем мы вступили в войну, как мы оказались замешаны в этом и что может нас теперь спасти. Как бы ни пытались наши общественные деятели объяснить нам ситуацию, они лишь еще больше запутывают дело. Они одновременно утверждают, что мы сражаемся за интересы Соединенных Штатов и что у Соединенных Штатов нет никаких «личных» интересов в этой войне. Они говорят нам, что коммунизм - это наш враг, и при этом они атакуют, осуждают любых антикоммунистов в этой стране. Они говорят нам, что необходимо сдерживать распространение коммунизма в Азии - но почему-то не в Африке. Они говорят нам, что необходимо противостоять коммунистической агрессии во Вьетнаме - но почему-то не в Европе. Они заявляют, что мы должны защищать свободу Южного Вьетнама, - но почему-то мы не должны делать этого в Восточной Германии, Польше, Венгрии, Латвии, Чехословакии, Югославии, Катанге и других странах. Они убеждают нас в том, что Северный Вьетнам угрожает нашей национальной безопасности - но ей при этом почему-то не угрожает Куба. Они говорят, что мы должны защищать право Южного Вьетнама на «демократические» выборы и на то, чтобы его народ сам выбрал, кого ему угодно - пусть даже коммунистов, то есть мы сражаемся не за какие-либо политические идеалы, принципы или справедливость, но за безграничную власть большинства, а цель, за которую сражаются американские солдаты, должна быть определена чьим-то чужим голосованием. Кроме того, нам говорят, что мы должны убедить Южный Вьетнам включить коммунистов в состав коалиционного правительства; а ведь именно таким путем мы отдали коммунистам Китай, правда, об этом нынче никто не упоминает. Они говорят нам, что мы должны защищать право Южного Вьетнама на «национальное самоопределение», но что любой, кто поддерживает национальный суверенитет Соединенных Штатов, - изоляционист, что национализм - это зло, что наш дом - это вся Земля и что мы должны быть готовы умереть за любую ее часть, за исключением североамериканского материка.

И разве удивительно, что больше никто не верит в то, что говорят наши общественные лидеры - ни у нас, ни за рубежом? Наши антиидеологи начинают уже об этом беспокоиться. Но - в свойственном им стиле - они не говорят, что кто-то лжет, они называют это «кризисом доверия».

В каких же терминах обсуждается у нас война во Вьетнаме? Здесь нет никаких заявленных целей, никаких интеллектуальных проблем. Есть лишь две противоположные стороны, которые отличаются друг от друга не какими-то конкретными идеологическими концепциями, а лишь образами, более подходящими для примитивной эпистемологии варваров: это «ястребы» и «голуби». Однако при этом «ястребы» воркуют, оправдываясь, а «голуби» отчаянно лают на противника.

Те же группировки, которые во время Второй мировой войны придумали термин «изоляционист» для определения каждого, кто считал, что международные дела других государств не должны входить в сферу ответственности Соединенных Штатов, - те же самые группировки теперь кричат о том, что Соединенные Штаты не имеют никакого права вмешиваться в международные дела Вьетнама.

Никто не ставил такой цели, которая бы при ее достижении должна была бы положить конец войне во Вьетнаме, - за исключением президента Джонсона, который предложил в качестве платы за мир миллиард долларов; не миллиард долларов, который должен был бы быть выплачен нам, а миллиард долларов, который должен был быть выплачен нами на экономическое развитие Вьетнама; то есть мы сражаемся за привилегию превратить всех американских налогоплательщиков в рабов, которые часть своего времени трудятся на благо вьетнамских господ. Однако демонстрация такой иррациональности не стала монополией одних лишь Соединенных Штатов: Северный Вьетнам отказался от этого предложения.

Нет, у проблемы войны во Вьетнаме нет никакого приемлемого решения: это война, в которую мы вообще не должны были вступать. Продолжать ее бессмысленно, а выход из нее сейчас станет очередным актом примирения в нашей длинной и постыдной истории. Конечным результатом политики примирения оказывается мировая война, как уже было продемонстрировано на примере Второй мировой войны; в сегодняшнем контексте это может означать ядерную мировую войну.

То, что мы позволили загнать себя в подобную ловушку, - результат 50 лет самоубийственной внешней политики. Никто не может изменить последствия, не меняя причины; если бы такие катастрофы могли бы быть разрешены «прагматически», то есть одномоментно, тогда бы государству вообще не была бы нужна внешняя политика. И это обоснование того, почему нам нужна политика, основанная на долгосрочных принципах, то есть на идеологии. Но сегодняшние антиидеологи не решаются провести такую ревизию нашей внешней политики, начиная с самых ее основ. Чем хуже оказываются ее результаты, тем громче наши политические лидеры провозглашают ее двухпартийность.

Верным решением было бы избрать таких членов правительства - если это возможно, - которые начали бы проводить совершенно иную внешнюю политику, защищающую американские права и национальные интересы, и отказались бы от всякой помощи другим государствам и любых форм международного самопожертвования. При такой политике мы смогли бы тут же уйти из Вьетнама, и наш уход был бы правильно понят всеми без исключения. Но таких государственных деятелей на данный момент у нас не существует. В сегодняшних условиях единственной альтернативой остается продолжать эту войну и выиграть ее как можно скорее. Должны появиться новые государственные деятели с новой внешней политикой, прежде чем старые загонят нас в очередную холодную войну, точно так же, как с помощью холодной войны в Корее нас загнали во Вьетнам.

Ввязываться в подобные безответственные авантюры нашим лидерам дает возможность институт призыва на военную службу.

Вопрос о призыве сегодня, вероятно, самый важный из обсуждаемых сегодня. Но понятия, которые используются при его обсуждении, - всего лишь печальное проявление нашего антиидеологического «мейнстрима».

Из всех тоталитарных нарушений прав личности при смешанной экономической системе призыв на военную службу, наверное, самое страшное. Это надругательство над правами. Военный призыв отрицает фундаментальное право человека - право на жизнь - и устанавливает основной принцип тоталитаризма, согласно которому жизнь человека принадлежит государству, и государство может потребовать пожертвовать ею в войне. Если принимается этот принцип, все остальное - лишь вопрос времени.

Если государство может заставить человека рисковать жизнью или здоровьем в войне, которую объявило по собственной прихоти, цели которой он не может не то что одобрить, но даже понять, если для того, чтобы послать его на нечеловеческую муку, не требуется его согласия, тогда, в принципе, в этом государстве отрицаются все права, и его правительство не является защитником граждан. Что же в таком случае оно защищает?