...Да поможет мне бог - Феликс Джексон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Не знаю, — отрезала миссис Шеппард. — Может, через несколько недель, а может, через несколько месяцев. Она очень много пережила.
— Но что сказал врач?
— Доктор говорит одно, а я говорю другое, — взвизгнула миссис Шеппард. — Врачи ничего не знают, а я мать и знаю своего ребенка. Я не допущу, чтобы мою дочь убили, так же как ту, другую девушку из вашей конторы.
— Миссис Шеппард...
— Я не могу больше разговаривать с вами, у меня что-то горит на плите. Извините, — и миссис Шеппард бросила трубку.
Спенсер все еще держал трубку в руке, когда вошел Ред и впустил Майлса.
— В чем дело, Донован? — остановился Майлс. — У вас такой вид, словно вас только что стукнули по голове.
— Да, меня действительно стукнули. Ред, вы знаете миссис Шеппард, мать Мэри?
— Мы встречались, сэр.
— Ну и женщина!
— О, да! — с глубоким убеждением сказал Ред и вышел, закрыв за собой дверь.
Майлс положил шляпу и зонтик на подоконник.
— Надеюсь, ничего серьезного?
— И да, и нет. Кажется, мать моей секретарши не хочет, чтобы ее дочь возвращалась на работу.
Старик вздохнул.
— У меня давно сложилось убеждение, что секретарши не должны иметь матерей. Возьмите, к примеру, мою секретаршу — Беатрис. Она сирота, неудачно вышла замуж и потому вполне меня устраивает.
В комнате стало светлее. Дождь, по-видимому, перестал.
— Вас захватила гроза? — спросил Спенсер.
— Почти нет, — ответил Майлс. — Я очень быстро нашел такси. Конечно, я всегда ношу с собой зонтик, хотя только небу известно зачем. Если в Нью-Йорке идет дождь, то подымается такой сильный ветер, что зонтик почти невозможно открыть. — Он сел в кресло у стола и без всякого перехода продолжал: — Донован, я сегодня буду совершенно откровенен с вами. Вчера вы спросили меня по телефону... Это было вчера?
— Да, — ответил Спенсер.
— Вы спросили, верю ли я вам. Я ответил: да, верю. Ваш вопрос произвел на меня странное впечатление. Я мыслю аналитически, и голова у меня работает еще довольно прилично. Из вашего вопроса я понял, что вы сами знаете о некоторых... ну, скажем, противоречиях в вашем поведении за последнее время. Когда мы с вами обсуждали сложившуюся обстановку, у меня — правда, временами, не всегда — возникало тревожное ощущение, что вы играете со мной в прятки. Я никогда не был хорошим игроком — в молодости я играл в шахматы, иногда партию в бридж, и только, но я совершенно не терплю легкомысленного, несерьезного поведения, когда затрагиваются очень серьезные вопросы, как в данном случае, Донован.
Майлс подался вперед в своем кресле и решительно взмахнул руками, как бы подчеркивая важность сказанного.
— Вера в человека, Донован, основывается на определенных фактах, как почти все в жизни. На протяжении ряда лет ваши действия и ваши поступки заставляли меня верить в вас — я основывался на фактах. Но человек может измениться, а если он меняется, то меняются и факты. Ваши действия, или, скажем, не столько действия, сколько ваше поведение в процессе всей этой истории — я не подберу другого слова, — выглядело неубедительно. Если бы мне пришлось составить о вас мнение только на основании последних впечатлений, я пришел бы к выводу, что вы или коммунист или сумасшедший. Зная, что вы ни то, ни другое, я по- прежнему верю вам, но теперь эта вера основывается на вашем прошлом, на моих собственных воспоминаниях, а не на фактах последнего времени. Факты последнего времени говорят против вас.
Еще не дослушав Майлса до конца, Спенсер начал напряженно обдумывать ответ. Он понимал, что должен быстро принять решение. Он мог сказать Майлсу правду, рискуя в том случае, если реакция Майлса окажется отрицательной; но он мог также по-прежнему играть роль невинной жертвы. Спенсер испытывал огромный соблазн открыться перед Майлсом. Он уважал старика так, как не уважал никого другого, к тому же Майлс доказал, что является его настоящим другом. С самого начала Спенсер ненавидел себя за то, что был скрытен и неискренен с Майлсом, хотя тот пришел, так сказать, с распростертыми объятиями, с неподдельным желанием помочь. Сейчас больше, чем когда бы то ни было, Спенсер чувствовал себя виноватым, что поступает с ним так низко. Но вместе с тем Спенсер понимал, что Майлс никогда не одобрил бы его плана; он не согласился бы с ним и теперь и не позволил бы осуществить его. Сейчас, почти добившись цели, Спенсер не мог рисковать своим замыслом. С грустью в сердце он решил, что будет честен с Майлсом, насколько это возможно, но не скажет ему о своем письме.
— А что вы, собственно, называете фактами последнего времени? — спросил Спенсер. — Вы можете сказать точнее?
Майлс нахмурился.
— Могу, — ответил он, — но вряд ли есть такая необходимость. — Он помолчал. — Главное, что меня беспокоит, — ваше нежелание действовать, оправдываться, но, — он развел руками, — но почему я должен вам это объяснять? Вы и без меня знаете.
— Я думал, что объяснил вам причины. — Спенсер встал и начал ходить по комнате.
— Да, вы объяснили, — поспешно заметил Майлс, — и не будем к этому возвращаться. Вы говорили об очень высоких материях, вроде основ американского правосудия и так далее и тому подобное, но, сказать по правде, Донован, такие разговоры ставят меня в тупик. Никто не отрицает этих принципов и идеалов, больше того — никто, по-моему, не в силах отрицать их. Можно спорить только о практическом применении некоторых принципов или идеалов в рамках нашей повседневной жизни.
— Вы хотите сказать, что человек не может себе позволить руководствоваться одними только принципами?
— Я бы не сказал, что не может, но определенно скажу, что не должен, — ответил Майлс. — Есть только один Иисус Христос на два с половиной миллиарда или сколько там людей живет на нашей планете? На два с половиной миллиарда Арбэттов и Майлсов. Но не забудьте, что и Христос был распят на кресте.
Майлс неожиданно поднялся и вышел в другую комнату, оставив дверь открытой. Арт стоял у письменного стола Мэри и, опираясь на него руками, наклонив голову, читал газету. Он только удивленно посмотрел на Майлса, когда тот, буркнув: «Извините, сэр», — вырвал у него из-под носа газету и побежал в кабинет
