Дом без хозяина - Генрих Бёлль

– Боже мой! Уйди ты наконец!

Кондитер попятился к двери.

Она задернула штору, легла на кровать, ногами к изголовью, и долго смотрела на фотографию улыбающегося фельдфебеля, висевшую перед ней. Справа на комоде стояли герои германских саг; их яркая раскраска видна была даже в сумерках. Она отыскала глазами своего любимца – мужественного и в то же время мечтательно-нежного Фолькера в красном камзоле, с зеленой лирой в руках. На планке он стоял рядом с Гагеном.

Она думала сейчас не о Лео и даже не о погибшем муже, а о нем, о другом, чья щека на миг коснулась ее шеи. Она понравилась ему! Наверное, он сейчас тоже думает о ней! Он все понял, он помог ей, и она полюбила его так, как не любила еще никого. Там, в прихожей, она случайно обняла его, но он прижал ее к себе чуть крепче, чем это сделал бы другой на его месте. Он еще вернется, привезет домой Генриха и Вильму, и она снова увидит его!

…Кондитер, не постучавшись, вошел в комнату и на цыпочках подошел к ней. Она в ярости закричала на него:

– Надо стучать, когда входишь! Уйди, оставь меня!

Кондитер покорно вышел из комнаты, пробормотав на пороге еще что-то о ванной, о цветнике на крыше.

Она встала с кровати, заперла дверь на ключ и снова легла. Улыбающийся фельдфебель был слишком молод. Ей даже как-то неудобно вспомнить теперь, что когда-то она спала с этим мальчишкой-шалопаем. Кусты за казарменным плацем, запах сапожной ваксы и склонившееся над ней нахмуренное, серьезное лицо юного ефрейтора. Ему первому она позволила все.

Снизу донесся резкий смех кондитерши.

Потом кондитер что-то сказал ей, и в его голосе звучала угроза и даже решимость. Злобно ворча, он поднялся по лестнице и рванул дверь.

– Отвори сейчас же! – закричал он.

Она не ответила ему – она думала о том, другом.

Она еще не знала его имени, но Эрих, Герт, Карл и Лео исчезли из ее памяти, словно растаяли на горизонте. А лицо кондитера она больше не могла себе представить, хотя он и стоял за дверью в двух шагах от нее.

– Откроешь ты или нет? – снова закричал он, но его угрожающий голос только рассмешил ее.

– Уходи, – тихо сказала она, – я не открою.

И он ушел.

Она услышала, как он спускался по лестнице, невнятно бормоча какие-то угрозы. Но она думала о другом – об Альберте, и знала, что он еще придет к ней.

22

Сначала они долго играли в футбол с деревенскими ребятами, которых пригласил дядя Вилль. Он обо всем позаботился: подстриг траву, починил сетки на воротах. Они играли с азартом, но потом Генрих вдруг сказал: «Надоело, не хочу больше». Он убежал на веранду, где за столом сидел Альберт, потягивал из кружки пиво и просматривал газеты. Но и оттуда Генрих вскоре ушел. Обойдя вокруг дома, он уселся на колоде у дровяного сарая. Рядом на земле лежал топор дяди Вилля.

Здесь Генриху никто не мешал. Вилль ушел в деревню исповедоваться, Альберт уткнулся в свои газеты – он мог читать их часами, не вставая. Вильму мать Альберта отвела на кухню. Добрая старушка пекла там пироги и, как всегда, при этом бормотала себе под нос забавные присказки. «Как испечь пирог на праздник, коли нет припасов разных?» – медленно говорила она и заставляла Вильму повторять. Но у той получалось только «сахар» и «яйцо», и мать Альберта весело смеялась. На кухне пахло горячим сдобным тестом, совсем как в подвале у кондитера. На подоконнике остывал противень с готовым песочным печеньем.

Потом Генрих услышал, что и Мартин закричал: «Не хочу больше! Надоело!» Деревенские ребята поиграли еще немного и разошлись. Голос Мартина доносился теперь с веранды – Альберт учил его играть в пинг-понг. Слышно было, как они передвигали стол, укрепляли сетку. Альберт говорил Мартину: «Становись сюда! Смотри, вот как нужно!» Запрыгали целлулоидные мячики. Их звонкое цокание сливалось с голосом матери Альберта: «Яйца нам нужны и сало – только этого нам мало; сахар мы возьмем, сметану и душистого шафрану», – говорила она, а Вильма кричала «сахар!», «яйцо!» – и старушка смеялась.

Хорошо здесь! Мячики так звонко цокают, и Вильма радостно кричит на кухне, а как только услышишь голос матери Альберта, так сразу поймешь, какая она добрая. И дядя Билль добрый, и сам Альберт – тоже. «От шафрана – пирог румяный», – донесся из кухни голос старушки. Славная какая присказка, «шафран» – слово само какое-то вкусное! Но что ни говори, а все это для детей! Его не проведешь – тут что-то не так!

Генрих знал теперь, что кондитер вовсе не такой добрый, как казалось вначале. Когда мама сказала, что они переедут к нему, он подумал сначала: «Вот здорово». Но потом понял, что это вовсе не здорово! Кондитер похож на тех «добрых» учителей в школе, которые еще хуже, чем злые: такие приходят в ярость в самый неподходящий момент.

С другой стороны, кондитер все же лучше, чем Лео. Одно-то уж, во всяком случае, ясно: денег у них наверняка будет больше.

Зажигалка дяди Эриха, мамины часы – подарок Герта и брезентовый чехол, в котором Карл носил котелок, были в его памяти неотделимы друг от друга, словно они лежали на одной полке. Теперь он положил на эту полку и пилочку для ногтей, принадлежавшую Лео. В суматохе сборов мать случайно сунула ее в свою шкатулку с нитками. К особым запахам Эриха, Герта и Карла прибавился еще запах Лео – запах одеколона и помады. На кухне старушка, смеясь, говорила Вильме: «Сорока-белобока кашку варила, пирог пекла, гостей созывала…» Генрих представил себе, как она месит там желтое сладкое тесто, бормоча свои присказки, словно добрая волшебница заклинания: «Этот пальчик – дрова рубил, этот – печку топил, этот – воду носил, этот – муку покупал, а мизинчик мал, ничего не покупал, пришел и все съел!» Вильма смеялась звонко и радостно.

Из-за дома выглянул дядя Вилль и внимательно посмотрел на него. Потом Генрих услышал, как он поднялся на веранду и спросил Альберта:

– Что это случилось с парнишкой?

– Оставь его, – ответил Альберт.

Они говорили негромко, но Генрих слышал каждое слово.

– Нельзя ли чем-нибудь помочь ему? – снова спросил Билль.

– Можно-то можно, – сказал Альберт, – но лучше оставь его сейчас в покое. В главном ты ведь ему не поможешь!

В деревне зазвонили колокола – печально и нежно. Генрих понял, почему разошлись ребята, игравшие в футбол. Звонили к обедне, а все они были служками в деревенской церкви.

– Ты пойдешь со мной? – крикнул Мартину Билль.

– Да, да, – ответил Мартин.

Цоканье мячиков сразу оборвалось. Генрих услышал, как Билль еще что-то спросил у Альберта про него.

– Не нужно, оставь его, – ответил Альберт и, помолчав, добавил: – Идите, я здесь посижу.

Глухо и протяжно звонили колокола. На кухне снова радостно запищала Вильма: ее кормили яичком всмятку. Хорошо здесь, все гладенько – без сучка, без задоринки, но все это не для него. Больно уж гладко! И запахи здесь один лучше другого. Пахнет свежей древесиной, печеньем, свежим тестом, но и запахи эти чужие: слишком уж хорошие!

Он выпрямился, прислонился к стене сарая и стал смотреть в открытые окна. В зале ресторанчика за столами сидели люди, они пили пиво, ели бутерброды с ветчиной. Девушка-кельнерша то и дело подносила бутерброды и опять уходила на кухню. Там она резала хлеб, ветчину, делала новые бутерброды. Генрих увидел, как девушка, отрезав кусок ветчины, положила его в ротик Вильмы. Та начала жевать, недоверчиво нахмурив бровки. Забавно было смотреть, как постепенно морщинки на лбу ее разгладились и она одобрительно заулыбалась. Потом, разжевав кусок как следует и проглотив его, Вильма просияла. Мать Альберта и кельнерша так и покатились со смеху. Улыбнулся и Генрих – это и впрямь было забавно. Но улыбка получилась усталой. Он и сам знал, что улыбается нехотя, как обремененный заботами взрослый человек, которому не до смеха.

В этот момент к дому подъехало такси из города, и он испугался: наверное, сейчас что-то случится, если уже не случилось. Из машины вышли бабушка и мама Мартина. Бабушка, не вынимая изо рта дымящейся сигареты, громко сказала шоферу: «Подождите здесь, голубчик», – и побежала к крыльцу. Лицо у нее было красное, сердитое.

– Альберт! Альберт! – закричала она на весь двор.

Люди в ресторане повскакали с мест, бросились к окнам. В окне кухни показались испуганные лица кельнерши и матери Альберта, а сам Альберт выбежал во двор с газетой в руках. Увидев бабушку, он нахмурился и, медленно складывая газету, пошел ей навстречу. Мама Мартина подошла к окну кухни и заговорила с матерью Альберта с таким видом, будто бы это ее совершенно не касается.

– И ты ничего не хочешь предпринять? – сказала бабушка, яростно стряхивая пепел с сигареты. – Тогда я сама поеду туда и убью его собственными руками! Поедешь ты со мной или нет?

– Поеду, поеду, успокойся! – устало сказал Альберт. – Но что в этом толку?