Люблю, убью, умру… - Татьяна Тронина

— Лиза, ты чего? — удивленно спросила Вера.

Женщина лежала на снегу. Белый, мертвый, пронзительный цвет. Цвет, который как свет. Как зимнее небо.

Я наклонилась ближе и заметила еще одну знакомую деталь — над головой женщины было что-то вроде нимба, образованного выбившимися волосами, которые слегка отдавали в красноту — будто отблеск близкого огня.

Я и сама не замечала, что бормочу что-то, разглядывая картину.

— Тебе нравится? — обрадовалась Вера. — Ну и бери! Это наша прабабушка изображена. Ее наш прадедушка рисовал, потому что он тоже художником был. Очень неприлично, хоть и красиво. Я бы это точно на стену не повесила. А ты, знаешь, где-нибудь у себя в будуаре… У тебя ведь будет будуар, когда вы с Денисом поженитесь, да?

Милая Вера…

— Лиза, ну ты чего? — уже испуганно закричала она. — Да ты как будто не в себе!

— Вера, ты не понимаешь! — наконец смогла я прошептать. — Это же та самая картина. Та самая!

— Какая?

— Про которую Андрей Калугин в своем романе писал!

— Какой еще Андрей Калугин? — с недоумением спросила она.

Я тем временем искала подпись на картине.

— Как фамилия, как же его фамилия…

— Чья? — нетерпеливо воскликнула Вера.

— Ну, кто ее рисовал…

— Карасев! Я ж тебе говорю — известный портретист! У него две картины в Третьяковке.

— Наш с тобой прадедушка?!

— Да. А ты думаешь, откуда взялась наша фамилия? Папа отсек вторую половину, и получилось — Георгий Кар… Во-первых, «Карасев» казалось ему неблагозвучным, а во-вторых, путаница… Он не хотел, чтобы его путали с этим Карасевым. — Она рукой указала на картину, перед которой я ползала в пыли.

— Карасев… Кар… — Я никак не могла прийти в себя, и Вера смотрела на меня уже с откровенным страхом. Она, наверное, думала, что я сошла с ума. — Так это Дуся Померанцева!

— Наша прабабушка Евдокия, да… Сейчас я тебе водички принесу!

— Нет, Вера, нет… Ты знаешь, что она была актрисой?

— Да, вроде того… Я даже немного ее помню — она была очень старенькой, умерла на восьмом, нет на девятом уже десятке.

Я смотрела на красавицу, лежащую на снегу или парящую над ним, и все не могла понять, что же так поразило меня в этом открытии. Да, конечно, удивительно, что я оказалась родней Дусе Померанцевой, но было еще нечто такое… Саша!

— Любовь, — сказала я, сидя на полу. — Это — любовь. Ты знаешь, у нее такой причудливый путь, который невозможно проследить… «Моей весны неверная подруга! Придет ли день, когда в ином краю, где нет цепей, где не бунтует вьюга, тебе я песнь последнюю спою!» Ты знаешь, Вера, все дело, наверное, в наследственности, в генах… Богу было угодно, чтобы мы нашли друг друга, недаром я все последнее время пыталась разгадать эту загадку, но Бледный ангел помог мне!

Вера плюхнулась рядом и тихонько заплакала.

— Ты сошла с ума, — печально всхлипывала она, осторожно гладя меня по плечу. — Лиза, чего ты бормочешь, я ничего не понимаю!

— Все в порядке, Вера, — сказала я ей, дрожа, словно от приступа малярии. — Я тебе все объясню, и ты поймешь, что я совершенно нормальный человек… Он так любил ее, что эта любовь не могла умереть. Прах к праху… Но есть Саша, есть я — все повторяется, круг замкнулся!

— Да? — робко спросила Вера, вытирая рукавом слезы. — А при чем тут Саша?

— При том, что он любит меня. А я люблю его. Андрей Калугин верил, что когда-нибудь Дуся Померанцева откликнется на его чувства — и так оно и случилось, но не с ними, а с нами, их потомками. Этот день пришел, Вера!

Я принялась сбивчиво объяснять ей, кто такой Андрей Калугин, как ко мне попала его рукопись, что Саша — его прямой потомок, и прочую генеалогию…

Открыв рот, Вера слушала меня.

— Что же ты теперь будешь делать?

— Теперь я уйду от Дениса. Скажу ему, что не судьба. Что моя судьба совсем в другом месте.

— О господи! — застонала Вера, схватившись за голову. — Этак-то женихами бросаться… Ни одного не останется. Пойдем-ка попьем еще чаю!

Мы пили чай, и Вера тихонько пыталась привести меня в чувства — она хоть и поверила, что я не сошла с ума, но очень боялась моих рассуждений на тему Бледного ангела и любви, которая не умирает.

— Голубушка, да делай ты что хочешь! — под конец взмолилась она. — Только, ради бога, не ломай себе жизнь всей этой мистикой!

Она была на самом деле тихой, простой женщиной, далекой от декадентской экзальтации.

В конце концов, я пообещала ей, что еще несколько раз подумаю, прежде чем совершу что-либо.

Я ей пообещала, но с условием — она должна отдать мне эту картину.

— Бери, — сразу же согласилась она. — Мне такая мрачность в доме не нужна… Только не пойму, как он ее рисовал — ну, бабушку нашу…

— А что?

— Неужели она действительно на снегу лежала, когда позировала?!

«Не приходи ко мне, — сказала я ему. — Не приходи ко мне, потому что я не хочу тебя видеть». — «Лис, я тебя не понимаю. — Его холодный, тревожный голос в телефонной трубке. — Что-то случилось? Сейчас найду Пенькова и выезжаю!» — «Не приходи ко мне. Не приходи ко мне, потому что я не хочу тебя видеть».

Картина стояла у меня в спальне у стены — я еще не успела ее повесить.

Битых два часа я сидела в кресле напротив нее, смотрела и не могла насмотреться. В театральных мемуарах Семисветова-Глинского я видела поздние фотографии Евдокии Кирилловны Померанцевой, когда она, уже сильно пожилой дамой, играла мать вождя. Жесткое лицо в вертикальных морщинах, больше похожее на маску.

Но на картине была другая Померанцева — юная Дуся, неземное существо, способное свести с ума любого мужчину. Она была нереально, фантастически красива. Нагота ее не воспринималась как нечто фривольно-эротическое, Андрей Калугин был прав, когда написал в своем романе, что красота была Дусе вместо одежды.

Броня. Доспехи. Мантия. Некий невидимый флер, который не позволял смотреть на мою прабабку как на обычную женщину. Флер де Лис… Негоже лилиям прясть. Нет, не то, это другое. Мы с Дусей Померанцевой были совершенно не похожи, в нас не было ничего общего — во всяком случае, внешне.

«Зачем ты оттолкнула его? — мысленно обратилась я к женщине на картине. — Он так любил тебя… И ведь ты его тоже любила! Вы обручились. Немного по-детски — колечки из травы, застенчивый поцелуй на старом кладбище. Ах, Дуся, наверное, ты была счастлива, играя на сцене, только тебя все равно сейчас не помнят. Не помнят даже, как ты убедительно изображала мать вождя в старой пьесе времен соцреализма! Тебя помню только я — потому что Бледный ангел из прошлого прикоснулся ко мне. Зачем ты оттолкнула его?..»