Поцелуй Однажды: Глава Мафии (СИ) - Манилова Ольга

— Ты так хочешь знать зачем. Зачем, зачем, зачем. Будто не знаешь, зачем. Что именно сподвигло тебя попереться почти ночью в магазин в том районе? Ты вообще думаешь о ком-то иногда, кроме себя?

Она сама не знает, как долетает до него. Пощечина разносится по комнате не только звонким сопротивлением плоти, но и стоном-криком Киры. Ее тело защищается от боли, как может.

— Еще, — тихо говорит Карелин, поворачивая голову обратно.

Ей плевать на очевидные слезы застывшие у нее в глазах. Унижение сильнее уж точно невозможно. Хочется, чтобы ее и впрямь разорвало на куски от обиды и злости, и чтобы его всего залепило. Чтобы Карелин утонул!

Она не сразу понимает смысл его однословной просьбы.

Ладонь сама по себе скукоживается у грудной клетки. Свободной ткани ее толстовки достаточно для наполнения кулака. От бессилия. Сейчас должно успокоиться, сердце должно умаяться, вот только бы не смотреть на него, не смотреть, не смотреть…

Карелин внимательно следит за ее судорожными движениями. К ужасу Киры, он шепчет «еще» снова.

— Что ты… Какое тебе дело до моих дел! Ты самоудалился! Нет, давай прямо, — она слышит собственный голос, словно со стороны. — Ты бросил меня. Кинул. Ушел. Все. Что ты теперь хочешь?

— Я никогда, — он отлучает ее ладонь от ее же сердца, но Кира вырывается, — не бросал, не кидал тебя и не уходил.

Она смотрит в него, во все глаза. Будто карту мира только что перед носом повесили, и оказалось, что за ночь распластанная поверхность Земли полностью поменяла свою форму.

— Так это твое оправдание. Долго думал? Ты сумасшедшей решил меня выставить? Если ничего не было сказано, то и ничего! Ты… ты — мерзавец, ты знаешь? Ты передумал или нет, НЕВАЖНО, — орет она на него. — Мне плевать. Никогда не прикасайся ко мне. Никогда не подходи ко мне! Молчи, как и дальше. Молчи, молчи! Молчи!

Кира отскакивает от стола, когда Карелин снова протягивает в ее сторону руку. Что-то не так в этом скованном движении…

Он заводится столь молниеносно, что теперь сердце у нее ухает вниз уже от страха.

— Мои сомнения стоили бы очень много. Всего! Твоей жизни, Кира! Потому что… ты… вот что бы ты сделала, — он хватается за стол снова, — так это заразила бы меня сомнениями. Ты… ты… ты… ты не отправилась бы, признай, сюда добровольно и сразу. Признайся, что нет!

Ложь не выдавливается наружу словами, хотя Кира даже не знает наверняка, ложь ли это. Может быть и отправилась бы! От гнева губы дрожат.

— Так ты меня еще теперь и виноватой делаешь? — новый заход одышки спиралью кружит ей голову. — Типа, я сама на себя накликала… ты…

— Это моя слабость. Кира.

Он выдыхает неожиданно громко, когда ему наконец-то удается сжать хрупкие предплечья в своих руках. Повторяет ее имя. Кира парализована его голосом и словами, касаниями и близостью.

Пускай у меня больше ничего не останется, пускай это будет все, что будет — но это все сейчас, все происходящее будет только моим. Никаких принципов не останется.

Он дышит, будто марафон выигрывает. Блуждает болезненными глазами по лицу.

— Кира. Посмотри на меня, — его голос надламывается и ее разрывает изнутри, а снаружи ничего не видно, — Кира…

— … это моя слабость. Мне нельзя было проявить слабость. Я… не мог. Я… не мог говорить с тобой. Стоило бы много. Ты слушаешь меня? Слушаешь! Или нет! Стоило бы много.

— Отпусти меня. Отпусти.

Она не знает в какую сторону повернуть, чтобы обойти мощный разворот плеч. Мечется то в одну сторону, то в другую. Не поднимает глаз.

Не мог он говорить. Да она за неделю будто в бетономешалке прокрутилась раз двести. Он думает, Кира — безотказная что ли? Сегодня можно строить планы вместе, а завтра просто исчезать, а послезавтра возвращаться. Она так и знала, что Карелину нельзя доверять.

Они — не на равных.

Не на равных.

— Нет! Кира…

— Что… что это?

Глава 39

Невесомым касанием, словно дымкой, ее пальцы дотрагиваются до выпуклости на руке, скрытой под толстовкой. И случайно нащупывает еще одну. Перехватывает ее кисть он быстро, но Кира теперь поднимает вторую руку.

— Это же не те ранения. Откуда… новые? — ногтями перехваченной ладони впивается в мякоть его пальцев. — Это повязки. Откуда это?

— Неважно. Пока ты не посмотришь на меня. Я был… неправ. Я хотел… Ты хоть… имеешь хоть малейшее представление чего это все мне стоило?

Кира отдирает свои пальцы от назойливых клешней, и наконец-то встречается с Карелином взглядом.

Знобит, как в чревоточине солнцепека, но посреди холодной-холодной пустыни. Она могла бы прочертить до нанодеталей каждый свой сосуд. Сейчас они, все как один, бьются током. Импульсом вибрирует каждая клетка.

Импульсом ужаса и страха. За него. Что он наделал?

Она силой вырывает кисть из хватки — он вынужденно отпускает девушку, но не сдвигается.

— Нет, — яростно отвечает она. — Ты вообще думаешь о ком-то другом, кроме себя? — повторяет за ним один в один.

— Я был неправ, — с нажимом повторяет Карелин, и теперь это он не знает с какой стороны подступиться. — Но если вернуться обратно. Время вернуть. Я поступил бы точно так же. Ты жива и здорова, понимаешь? Мне пришлось заплатить за это. И я заплачу снова.

— Тебе пришлось заплатить, — прищуривается Кира и качает головой вверх-вниз, осматривая комнату. — Ты видимо не заметил, что нас в отношениях было двое. Было. Понял? Ты закончил эти отношения. И ты…

— Ничего я не заканчивал, — рычит он от досады. — Что закончилось? Что я не звонил неделю, не виделись? И это все? Ты что, ждала, когда они уже закончатся! Я не знал, что меня ждет завтра. Ты вообще не должна была быть втянутой в это все. Тогда, в машине… Я не досмотрел это.

— Одно сообщение. Достаточно было одного сообщения.

Он молчит, и она растирает лицо обеими ладонями. Когда его громоздкое тело, как на инстинкте, поддается вперед, Кира отскакивает. Предупреждает не приближаться вытянутой рукой.

Взбешенный и неуклюжий, он заметным усилием воли старается утихомирить самого себя. Ее тело так и рвется к нему, по привычке, и Кира вынуждена отступить еще назад.

— Достаточно? — горько морщится Роман. — Достаточно было бы? Ты веревки из меня вьешь. Я на пороховой бочке живу. Я каждую минуту только и думаю, что может с тобой приключиться. Ты сказала, что не хочешь больше меня слушать. И я. Не смотрел. Твой телефон. И я. Все равно. Не давил на тебя. Ты имеешь хоть малейшее представление, чего это мне стоило?

— Ты поставил охрану мне тогда. Да ты всего в конечном итоге добился, что хотел. Я живу твоей жизнью! Жила! А потом ты отбросил меня. Как игрушку!

— Тогда что ты здесь делаешь, если я отбросил тебя? Тебя вел лучший наемник страны. Лучший наемник континента! Я хотел, чтобы Кулак увидел демонстративный вывод тебя из ситуации. Этот язык ему понятен.

— Ты — трус, — произносит Кира медленно, поворачиваясь к столу обратно, как в гуще тумана. — Ты промолчал, потому что струсил. Твоя гордость тебе дороже, чем… Можешь убить меня после этого. Злись. Буянь. Какая теперь разница. Ты… сделал мне… ты сделал мне… сделал мне…

Она пытается сказать это слово, но каждый раз, оборот за оборотом, возвращается к началу. Укрывает горло рукой — будто поможет.

Из глубины, из комка рванных ран, из месива страха и одиночества, рвутся наружу всхлипы. Словно ее сейчас и впрямь вырвет плачем.

Бросается она в уборную, сломя голову, и Карелин срывается с места сразу же за ней.

В спасительной темноте можно зажать голову между ладоней. Она хапает и хапает кислород, чаще и чаще.

Он врубает свет, и она вскрикивает.

— Нет! Выключи! Оставь меня.

Мгновенная темнота помогает поднести заклинившую дерганьем руку ко рту.

— Кира, — хрипит он так измученно, что она качает и качает головой, не желая слушать, — я не знаю, что случится дальше. Но я никогда так не сделаю больше. Я придумаю что-то до критической ситуации. Пожалуйста, развернись ко мне. Ну повернись ко мне. Я не могу жить без тебя.