Советская республика и капиталистический мир. Часть II. Гражданская война - Лев Троцкий

Мы вынуждены были начать войну, прежде чем мы приступили к созданию армии. Это есть в сущности единственный в мировой истории пример, когда трудовой народ в процессе войны с осаждающим его со всех сторон врагом путем напряженной силы, организованности, выдержки, упорства создает крепкую могучую армию. Мы не могли из центра эту армию располагать по фронтам, мы могли из центра получить только материал, и нашу армию мы создавали на фронтах, сначала на Восточном, потом на Южном. На юге история востока повторяется только в расширенном объеме. После наших крупных побед Деникин от кавалерийских партизанских налетов и уколов оказался вынужденным перейти к мобилизации широких крестьянских кругов, он, благодаря этой мобилизации, получил первые крупные успехи, у него в добавление к танкам и коннице была многочисленная пехота. Танки сделаны на лучших английских заводах, его конница хороша, но его пехота на девять десятых настроена против него: это скажется после первых наших решительных ударов, как это сказалось на востоке. Вы знаете, что и на юге мы не только задержали Деникина, но и перешли в наступление. Уже тот факт, что мы Деникина задержали, сам по себе был смертным приговором ему, ибо как только мы зацепились, откат наших расстроенных частей прекратился, мы получили немедленно возможность привести в движение незаменяемый, не поддающийся подделке аппарат передовых рабочих – организации коммунистической партии, профессиональных союзов. Вот аппарат гибкий, инициативный, отважный, самоотверженный, который мы имеем, какого нет и не может быть у нашего врага. Разумеется, Деникин мог рассчитывать на успех, на решающий успех только при одном условии: если он не даст нам остановиться и подкрепиться, если он своей конницей и танками будет гнать нас без конца до полного разрушения нашей военной технической и идейной связи. Вот единственная надежда, которая могла быть у него. Но как только мы остановились, у него началось неизбежное разложение в тылу, у нас – сосредоточение сил и средств. Теперь я скажу относительно крестьян Курской губернии, Воронежской и других: это теперь крестьяне, которых узнать нельзя. Я назвал самые отсталые в промышленном, а следовательно, и в политическом отношении губернии, эти губернии давали огромный процент дезертиров; это слово неточное: речь идет об уклоняющихся от явки по воинской повинности.

Мы туда, в глубины Воронежской губернии, не дошли почти нашим агитационным аппаратом. Молодой крестьянин, который в начале революции был подростком, юношей, если не мальчиком, он не прошел еще сознательно через опыты и уроки, через которые прошло многомиллионное трудовое население городов и деревень старшего поколения; он уклонялся от мобилизации, считался дезертиром, считался врагом Советской России. Где могли, его привлекали к ответу. И то сказать, крестьянин не получает, разумеется, и десятой доли того от Советской власти, что он должен был бы получать при нормальном строе хозяйственных отношений, при упроченном хозяйстве на новых началах: все это раздергивает, растаскивает война. Причин для недовольства у русского крестьянина вполне достаточно и сейчас, но, когда перед этим крестьянином становится выбор между Советской властью и между Деникиным или Колчаком, выбор становится ребром, тогда даже темный крестьянин, получая вести от беженцев из районов, захваченных Колчаком или Деникиным, говорит себе: При Советской власти мне трудно, ибо многого не хватает, но при власти Деникина и Колчака придет полная смерть, полная гибель… И что же? В этих губерниях – в Курской, Воронежской, Тамбовской, Рязанской – десятки, сотни и тысячи крестьян, которые раньше уклонялись от явки по мобилизации, они сами добровольно являются в волостные и уездные комиссариаты. Они не помнят, что они укрывались, уклонялись, или стараются об этом забыть; они говорят: Мы добровольцы. Товарищи, я был на собрании так называемых дезертиров в ряде южных губерний – в Рязанской, Тамбовской, Курской, Воронежской, – это крестьяне, впервые пробужденные к своему мужицкому революционному сознанию наступлением Деникина. На советских собраниях, на митингах там среди них, среди этих товарищей, к которым нередко обращаются: «Товарищи дезертиры», царит такое настроение, какое было в Петрограде в октябрьские дни 1917 г. Они впервые пробуждены, они впервые устами своими припали к чаше революции. И это теперь первоклассный революционный и боевой материал. Они дали для Южного фронта десятки тысяч первоклассных и самоотверженных борцов. Вот какое перерождение в южных губерниях вызвало наступление Деникина: решающий залог нашей полной окончательной победы над деникинской контрреволюцией и первый материальный успех, первый военный успех уже налицо. Мы перешли в наступление по всей линии Южного фронта, между Волгой и Днепром, мы по всей линии продвигаемся вперед. Вы знаете, что мы вернули Камышин, прошли на десятки верст к югу. Последних сведений я, к сожалению, получить не мог, ввиду того, что аппарат закапризничал между Петроградом и Москвой. Мы приближаемся к Царицыну, и он будет не сегодня-завтра, во всяком случае в ближайшие дни, в наших руках. (Аплодисменты.) Вы читали о том, как третьего дня разбита была целая неприятельская дивизия. Три тысячи пленных, материальная часть, штаб дивизии – все честь честью подобрано было на Царицынском наступлении нашими войсками. В движении на Харьковском районе мы наблюдаем успехи, менее очевидные на поверхностный глаз, но не менее решающие. Мы продвинулись к Харькову на 50 – 60 верст и там острым клином врезались врагу в самое для него опасное место; ему приходится опасаться того, что его растянутый фронт от Северного Кавказа до румынских или бессарабских границ будет перерезан пополам, что его легкие кавалерийские авангарды, при помощи которых он налетом, нахрапом захватывал на время важные пункты Украины, будут отрезаны от его базы, которая до сих пор сосредоточена на Дону, в. Кубани, в Новочеркасске, в Ростове, в Таганроге. Не надо давать себя запугивать успехом Деникина на Украине. На Украине у Деникина была легкая задача, ибо там не было сколько-нибудь организованных, крепких и устойчивых частей. Украинская Республика прошла через ту же болезнь, через которую мы проходили раньше: ибо мы теперь в советском смысле старше. Там деникинская конница встречала перед собой нестойкие части и действовала шахматным порядком, резала на важных узлах железных дорог, зная склонность партизан лепиться по линии железных дорог, их склонность к эшелонным войскам, неспособным действовать в открытой полевой войне. Украина похожа сейчас на советскую рабоче-крестьянскую страну, захлеснутую белогвардейской пеной, которую смести будет нетрудно. Как только мы нанесем удар в Харьковском направлении с одной стороны, в направлении Ростова – с другой, Деникин должен будет втянуть свою слишком высунувшуюся голову, конницу, ибо она останется без базы. Украинский вопрос решается только в курском, харьковском и царицынском направлениях и решается на этот раз не партизанскими отрядами, а хорошо сколоченной и организованной Красной Армией. Западный фронт сравнительно имел значение второго порядка уже по одному тому, что резервуар, из которого пополняется армия нашего врага на западе, слишком невелик; конечно, польская шляхта совместно с польскими социал-предателями Дошинского и его единомышленников может нанести нам отдельные удары, захватить Минск, продвинуться на 10, 15, 20, 50, даже 100 верст, но вопрос не в территории, а вопрос в живой силе; у нас живая сила есть, это показали мы на востоке, это показали мы на юге, мы будем чередовать нашего врага: разбив Колчака, мы говорим, что теперь очередь за Деникиным, задушив Деникина, мы все силы, освободившиеся на востоке и на юге, направим против румынской и польской шляхты, которая с запада будет покушаться на рабоче-крестьянскую страну.

И нет сомнения, что этот поворот фронта на запад мы сделаем своевременно. Но есть на западе участок, где мы не можем подаваться назад ни на одну версту, где мы не можем уступать врагу ни одного кв. вершка территории. Этим участком является Петроградский фронт. Питер и сейчас остается нашим глазом, устремленным в Западную Европу у Балтийского моря. Мы не можем ослепнуть на питерский глаз, мы должны оставаться зрячими; мы не можем и не хотим позволить, чтобы здесь, где враг особенно близок к такому величайшему нервному узлу нашей страны, как Петроград, чтобы здесь нас дальше тревожили, тормошили и нам угрожали. Вам, товарищи, говорили не раз, и это выражало ваши собственные мысли, и вы переводили их на язык ваших резолюций, – вам докладывали не раз, что мы не стремимся сражаться с Маннергеймом и его нынешним заместителем Стольбергом, как у нас нет стремления ввязываться в борьбу с буржуазной Эстляндией. У нас есть другие дела, другие заботы. И та борьба, какую мы ведем – борьба мировая, борьба в мировом масштабе, она, разумеется, разрешится не на финляндском квадрате, не на эстляндском квадрате, она разрешится на поверхности всего земного шара: как себя покажут рабочие Великобритании, Франции, как себя покажут угнетенные массы Азии, Китая, Персии, Афганистана, Индии. Вот от каких величайших факторов зависит судьба той тяжбы, в которой мы противостоим великобританскому империализму, как самому еще сильному, самому опасному и хищному. Мы знаем, что вопрос о судьбе Финляндии и о судьбе Эстляндии будет разрешен попутно. Мы знаем, что финляндская буржуазия, как и эстляндская, держится только потому, что ее своей рукой, своими щупальцами поддерживает великобританский осьминог империализма. В тот момент, как удар будет нанесен по Лондону, по Парижу, по Индии, по Персии, по Китаю – в этот момент эти мелкие вопросы эстляндские и финляндские разрешатся сами собою. Вот почему, отнюдь не из симпатии или из миролюбия по отношению к Стольбергам, по отношению к нынешним владыкам на час Эстляндии, Финляндии, Литвы, мы говорим, что затевать войну с Эстляндией мы не хотим. Более того. Теперь, когда мы подошли к границам Эстонии, мы открыто и официально предложили эстонскому буржуазному правительству заключить с нами перемирие и приступить к переговорам о мире.[105] Вы знаете прекрасно, что мир, когда мы его заключали, никогда не шел во вред нашему здоровью. Наши враги, которые были покрепче эстонской и финляндской буржуазии, они ныне покоятся на кладбище, а мы с вами живы и здоровы. (Аплодисменты.) Наш Брест-Литовский контрагент отошел в историю, а Советская власть существует.