Нахимов - Наталья Георгиевна Петрова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Скажите, как могли вы бросить больного офицера, не снабдив его всем необходимым?
— Было сильное волнение на море, — оправдывался тот, — я торопился уйти.
— Стыдно. Было бы простительно поступить так мне, человеку одинокому, у которого сердце должно быть черствее. А вы человек семейный, и у вас есть сыновья. Что, если бы с одним из них было так поступлено? Прощайте! Я ничего больше сказать не имею.
Вскоре Нахимов приказал перевезти больного в госпиталь Севастополя.
То, что у него совсем не чёрствое сердце, было известно всем офицерам и матросам 41-го флотского экипажа. А. Б. Асланбеков, много лет служивший под началом Нахимова, вспоминал: «Внимание его к своим ближайшим подчинённым... было неисчерпаемо. Он следил за ними не только в Севастополе, но и у Кавказского берега, и за границей; они могли обращаться к нему, как к родному отцу... Во всём Черноморском флоте не было ни одного матроса, который бы не знал, если не лично, то понаслышке, и не любил, хотя бы заочно, капитана “Силистрии”, Павла Степановича Нахимова. Никто не умел так понимать их нужды, так говорить с ними, и потому они были слепо ему преданы».
Была в кавказских походах и «доля поэзии», как с иронией говорили моряки о борьбе с контрабандистами. «Медленно поднимаясь на хребты волн, быстро спускаясь с них, приближалась к берегу лодка. Отважен был пловец, решившийся в такую ночь пуститься через пролив на расстояние двадцати вёрст, и важная должна быть причина, его к тому побудившая! Думая так, я с невольным биением сердца глядел на бедную лодку; но она, как утка, ныряла и потом, быстро взмахнув вёслами, будто крыльями, выскакивала из пропасти среди брызгов пены; и вот, я думал, она ударится с размаха об берег и разлетится вдребезги; но она ловко повернулась боком и вскочила в маленькую бухту невредима. Из неё вышел человек среднего роста, в татарской бараньей шапке; он махнул рукою, и все трое принялись вытаскивать что-то из лодки; груз был так велик, что я до сих пор не понимаю, как она не потонула. Взяв на плечи каждый по узлу, они пустились вдоль по берегу, и скоро я потерял их из вида» — так описал Лермонтов в «Тамани» «романтику» жизни контрабандистов.
Поймать их было нелегко и скорее представлялось делом случая, удачи, нежели запланированным результатом. Лазарев предложил использовать азовских казаков, которые имели богатый морской опыт и в предприимчивости не уступали контрабандистам. Специально для фортов построили по одному-два мальтийских баркаса с фальконетами[44] и каронадами на носу, которые переходили между укреплениями и могли высаживать десант на берег. Все эти меры вкупе с крейсерством давали хороший результат.
Нахимов на «Силистрии» крейсировал каждый год, его команда дважды решительно пресекала действия контрабандистов. В октябре 1840-го с берега между Анапой и Новороссийском заметили огромный бриг контрабандистов. Начальник Черноморской береговой линии выделил отряд из 280 человек Тенгинского пехотного полка и 80 человек Черноморского линейного батальона, придали им гаубицу — горный единорог. Десант посадили на пароход «Могучий», на буксир взяли лодки и выделенный Нахимовым с «Силистрии» полубаркас. Едва контрабандисты увидели приближающийся к ним десант, как подняли тревогу и начали стрелять. Чтобы сберечь людей и выиграть время, командиру парохода было приказано сжечь бриг. В донесении императору военный министр граф А. И. Чернышев сообщил, что командир парохода «исполнил это в одно мгновение». Решительные действия помогли избежать потерь в составе десанта и дали контрабандистам хорошую острастку. Всем офицерам, участвовавшим в операции, — среди них первым назван Нахимов — было объявлено «монаршее благоволение».
Вторая операция проходила в июле 1844 года. Лейтенант с «Силистрии» записал эту историю со слов очевидца, через два дня после «дела», как говорили тогда о боевых столкновениях. Посланцы от Шамиля, предводителя восставших Чечни и Дагестана, прибыли к форту Головинский и стали подстрекать местных горцев к его захвату. Агитация удалась: те поклялись уничтожить гарнизон, набрали отряд в семь тысяч человек, дождались новолуния и окружили форт. Комендант через разведчиков уже знал о готовящемся нападении, но сомневался, что горцы способны пойти на приступ. Однако и артиллеристы, и пехота были приведены в боевую готовность.
«Ночь нападения была тёмная с ветром, — писал И. Сущов. — С рассветом свистнуло несколько винтовочных пуль, — и столько же часовых легло на валу. Потом верный залп с одной стороны положил на месте до половины артиллеристов, вслед за тем меткий беглый огонь с другого фаса согнал остальных с вала и расстроил резерв... В одно мгновение засевшие черкесы с визгом вбежали на вал, приняли в шашки незначительный резерв, скоро его рассеяли и, довольные успехом, бросились на грабёж в цейхаус (цейхгауз, кладовая для хранения оружия и амуниции. — Н. П.), магазины и церковь. А другие толпы поднимались на вал».
Казалось, Головинский постигла участь фортов Лазарева и Вельяминова; горцам оставалось лишь поделить добычу и увести пленных. Однако рота гренадеров, несмотря на внезапность нападения, успела разобрать ружья и построиться, офицеры остановили бегущих, и живая стена во главе с комендантом пошла в штыки.
Нападавшие в это время были заняты грабежом, ссорились между собой за добычу, кричали и бранились, так что внезапная атака застала их врасплох. Увидев перед собой гренадеров с примкнутыми штыками, они бежали за вал; казаки преследовали их и рубили саблями.
...В штыки,
Дружнее! Раздалось за нами.
Кровь загорелася в груди!
Все офицеры впереди...
Верхом помчался на завалы
Кто не успел спрыгнуть с коня...
«Ура» — и смолкло. — Вон кинжалы,
В приклады! — и пошла резня.
И два часа в струях потока
Бой длился. Резались жестоко,
Как звери, молча, с грудью грудь,
Ручей телами запрудили.
Хотел воды я зачерпнуть...
(И зной и битва утомили
Меня), но мутная волна
Была тепла, была красна...
Так описал схватку участник Кавказской войны М. Ю.
