Нуар - Андрей Валентинов

— Сталин все равно победит.

— Пусть! — равнодушно бросил Фёдор. — В любом случае, Совдепия уже обескровлена. Мы свою войну выиграли, Родион! А в перспективе я согласен с Гарри Сергеем Труменом, да. Ты, кстати, заметил, как он трогательно скрывает свое русское происхождение? Трумен прав, помогать надо слабейшему, но победу Гитлера нельзя допустить в любом случае. Так?

Я молча кивнул. Теоретически все правильно — если бы не сталинские юнкера, умирающие сейчас под Подольском. Толпы, сдававшиеся в плен в июле, никаких эмоций не вызывали, таких и вправду должно резать или стричь.

Людей — жалко.

Ничего, конверты иногда тоже взрываются!

— Мсье?

Из темноты вынырнул неясный силуэт в сером плаще и шляпке. Очередная Лили Марлен вышла на охоту.

— Если мсье скучно…

Вопреки всем опасениям, вблизи она смотрелась очень даже прилично. Видать, из свеженьких. Акцента нет, значит, беженка из Франции. Голос не слишком уверенный, глаза прячет… Лет сколько? Хорошо, если восемнадцать.

Достав бумажник, я вынул банкноту покрупнее.

— Поужинайте, мадемуазель.

Липка, спохватившись, тоже полез в карман.

— Да, конечно. Возьмите!

Протянула руку. Замерла. Всхлипнула.

— Я не прошу милостыню, мсье! Я… Я шлюха.

— Не выдумывайте! — поморщился я. — Нужна работа — приезжайте в Эль-Джадиру, это недалеко. Найдете аптеку Ричарда Грая, она в самом центре. Много не обещаю, но на хлеб хватит.

Порывшись в бумажнике, достал визитную карточку:

— Вот, там адрес.

Ее пальцы на миг коснулись моей ладони. Негромко щелкнул замок сумочки.

— Спасибо…

— Не поможет, Родион, — вздохнул Липка, когда Лили Марлен растворилась во мраке. — Скоро твоя Офелия будет купаться в пруду… Но ты прав, надо пускать хлеб по водам, да. Сколько наших русских девушек сгинуло в проклятых Стамбулах и Парижах!..

Вынул из кармана портсигар, долго выбирал папиросу, наконец клацнул зажигалкой.

— Я на нее смотрел, и знаешь, кого видел? Нашего Лёву. Он тоже проститутка, только старая, битая и трепанная. Просыпается ближе к вечеру, охая и причитая, мажется косметикой, припудривает синяки. А потом меряет шагами асфальт и строит глазки клиентам. И мерзко, и жалко, да. Клиенты могут обидеть, даже побить, но надо терпеть и стараться. Потом она плачет на грязной простыне…

Я едва не подавился.

— Липка! Так и убить можно. Кто плачет? Лёва?! Когда мы в последний раз с ним напились, он гоготал, как целое стадо гусей. А потом долго объяснял, как надо работать с толпой злобных, обиженных судьбой дегенератов — это он про своих читателей, если ты не понял. Наш Царь Зверей считает себя чем-то вроде главврача в психбольнице…

— Вот только директором там — Адольф Гитлер, — перебил Липка, точным движением отправляя окурок в ближайшую урну. — Смешно, но нас с тобой могут пощадить и те, и эти. Шпионы — они без лиц, и без имен, кроты и землеройки, существа мерзкие видом, но весьма полезные. А Лев — пташка певчая, соловей-соловушка, у всех на виду. Таких и вешают, да. Недаром господин бывший прапорщик прописался в Испании, а не поехал в Рейх!

Я вспомнил Лёву, каким он был после Галлиполи — худым, несчастным, вечно голодным тюленем. Сейчас он, конечно, толстый и, судя по виду, вполне счастливый. Разве что диабет звоночки посылает.

— Повесят — жалко будет. Помнишь, он про наш полк написал? Про Богдановку, где почти все алексеевцы остались?

Бессильная, в последний раз,пехота, встань!Пускай растопчет мертвых наста пьянь и рвань.Кто жив еще, вставай сейчас,пока мы есть...А кто родится после нас —Бог весть.

— Oh, ja,[46] — вздохнул Липка. — Тогда наш Лев еще не пристрастился к сребреникам. Эти стихи, насколько я помню, даже хотели сделать полковой песней. Жаль, композитора не нашлось.

Но нам плевать, что нам лежатьв грязи, в крови,лишь только ты, Россия-мать,лишь ты живи!Хоть мертвым нам, но дай ответ,не в ложь, не в лесть:жива ты нынче или нет?Бог весть...

Полузабытые строки всколыхнули прохладный вечерний воздух, отозвались гулом дальней канонады, еле слышным треском пулеметных очередей, конским ржанием, предсмертным хрипом раненых. Мертвые сраму не имут! Вечная слава сталинским юнкерам, умирающим в эти минуты под Подольском. Вечная слава Алексеевскому полку, погибшему под Богдановкой в далеком 1920-м. Но что делать выжившим? Мы потому и зубоскалим над толстым старым Лёвой, потому что сами ничем не лучше. Ради чего прожил Липка? Не русский, не германец, ни Родины, ни будущего. Помогал нам, эмигрантам, теперь готов рискнуть жизнью ради Совдепии, которую ненавидит всем сердцем.

Мне проще — в чужой реальности я никому ничем не обязан. Если что и сдерживает, то разве что остатки совести и элементарная брезгливость. Даже во сне мы стараемся лишний раз не мараться. С тем же успехом я мог бы записаться в большевики, для моих исследований особой разницы нет. Но есть какой-то предел даже для «чистой» науки. «С волками площадей — отказываюсь выть». Пусть и во сне.

К сожалению, далеко не всегда удается следовать собственным принципам. Будь я дома, я бы наверняка ужаснулся. Но мало ли что может присниться перед рассветом?

Главное, работа почти завершена. Несколько десятков надежно зафиксированных «склеек» — подобного материала не было ни у одного из учеников Хью Эверетта. Скорее бы проснуться, снять шлем, послушать «July Morning», написать письмо Юрию Александровичу Лебедеву. То-то он удивится!..

— Может, все-таки сходим? — я кивнул на горящую неоном вывеску кафе. — Для своих там и казино есть, правда, никто еще больше ста долларов не выигрывал, кроме местного начальника полиции.

Липка еле заметно дернул губами. Улыбаться он так и не научился.

— О, да! Сходим, распугаем буржуйчиков. Продемонстрируем им русский чертогон, помноженный на тевтонскую ярость… Родион, сам я приезжать больше не смогу. Пакеты буду пересылать дипломатической почтой прямо в здешнюю нашу миссию. Это очень быстро, самолеты летают почти каждый день, да. Проблема в том, кто тебе их будет передавать.

Задумался, вновь достал портсигар, щелкнул ногтями по серебряной крышке. Достал папиросу, закурил.

— Есть один майор. Нацист, карьерист, сволочь и дурак. Это, как ты понимаешь, достоинства, да. Я ему прикажу от имени моего начальства, и он не посмеет отказать. Недостаток: патологический стукач. На всех подряд доносы пишет, его за это в Африку и отправили с глаз подальше, ja. Два пакета передаст, а потом напишет в Берлин, что у тебя еврейские черты лица. И у меня тоже.

Я на всякий случай провел ладонью по помянутому лицу, ткнул пальцем в кончик носа. И в самом деле!.. А если к Липке присмотреться?

— Говоришь, карьерист? А какая карьера может быть у немецкого офицера в Касабланке?

— Для фронтовика — никакая. Для разведчика тоже, ничего тут интересного нет. А вот для тыловой шкуры… Берлин требует от французов выдачи нескольких тысяч беженцев из европейских стран. В основном, евреи, но хватает и всяких левых, социалистов, анархистов, коммунистов, да. Кроме того, начальство настаивает на аресте всякой подозрительной публики из числа французских граждан. Опять-таки коммунисты, анархисты, сторонники де Голля. Но местная власть не слишком старается. Самых глупых и нерасторопных, понятно, взяли, но большинство раздобыло новые документы, попряталось, а сейчас и вовсе за море подалось. Есть тут один подозрительный тип по кличке Ночной Меркурий.

Теперь и я не удержался от улыбки. Имеется, как же. Оч-чень подозрительный! Пока, правда, удалось переправить не слишком много, но пути уже проложены. Надо прикупить еще пару катеров, договориться со здешними друзьями Марсельца…

— Майор рвет и мечет. Готов сам бегать голым по пляжу и ловить беглецов сачком для бабочек. Из Берлина ему уже намекнули, что в Дахау имеются свободные места для коммунистов и прочих врагов Рейха. Но если таковых не окажется, туда отправят нерадивых служак, у которых враг уходит из-под носа, да.

Он поглядел в мою сторону. Я отвернулся.

— Отдай ему коммунистов, Родион! Собери отдельную партию, пообещай переправить к нейтралам — и сообщи этому мерзавцу. Ты станешь ему даже не другом, а отцом родным, да. Не забывай, что мы с тобой помогаем тем, кто борется с Гитлером, но с большевиками мира не заключали. Кстати, несколько удачных арестов и мне здорово помогут… Но больше всего помогут Сталину, мы ведь для него стараемся. Думаешь, Усатый не расплатился бы парой сотен голов за тот конверт, что я тебе передал?

Липка, конечно, прав — мне и самому здешние «красные» поперек горла. Подполье расколото, деморализовано, а эти горлопаны лезут командовать. Отправить бы их всех под Подольск…