Горечь - Юрий Хазанов

Я не стал делать всего этого, потому что не верил и не верю в действенную силу любых навязываемых примеров. В лучшем случае, их действие импульсивно и скоротечно, а значит, малоэффективно. И когда, отвечая на вопрос простодушного читателя «делать жизнь с кого?», знаменитый поэт рекомендует: «С Дзержинского»; или когда, без всякого запроса с нашей стороны, нам внушают, что мы должны брать пример с Ленина-Сталина (Жукова-Ворошилова), — я не очень беспокоюсь, полагая, что по чужому примеру действовать почти никто не будет. А если будет, то исключительно по собственному желанию. И поступать по примеру Христа или Франциска Ассизского тоже без собственного побуждения никто не станет.

Разумеется, я не принялся все эти премудрости тут же доводить до сведения своих посетителей, а просто согласился с ними, что положение, в самом деле, сложное, и рекомендовал не торопиться и не действовать нахрапом. То есть, по существу, не дал никакого вменяемого совета и не укрепил, а наоборот — поколебал внушённую им с рождения веру в то, что писатель — существо, которое знает всё… Ну, почти всё… После чего вспомнил о детективной составляющей моего задания и спросил, не известна ли им таинственная личность по кличке «Чёрный Бен».

Судя по реакции, они даже обиделись, что после серьёзного разговора услышали такой дурацкий вопрос. Одна из девочек так прямо и выразилась:

— Эх, вы, а ещё писатель! Жить нас должны учить, а вы…

Я тоже немного полез в бутылку и, не без обиды, ответил, что, если и учил кого-то чему-то, то лишь английскому языку, когда работал в школе, а ещё всех нас учила таблица умножения, утверждая, что дважды два равняется четырём, и также закон Архимеда — о том, что тело, погружённое в жидкость, теряет в своём весе столько, сколько весит вытесненная им жидкость.

Слушатели были так огорошены моим откровенным признанием, что простили мне глупый вопрос и членораздельно ответили, что никакого Бена не знают — ни чёрного, ни красного, мультика такого не видели, в книжках не читали… А зачем он вам, этот Бен?

Я тоже поостыл и коротко поведал про письмо с рассказом, полученное в «Пионерской правде», и что автор подписался непонятным именем, а своего адреса не оставил. Меня спросили: каким именем?

— Какой-то Гело. Он же и главный герой рассказа. А ещё там имя девочки — Янат. Это, может быть, казахские имена?

Дружный смех был мне ответом. Когда он стих, Наташа скомандовала:

— Переверните!

— Кого?

— Гело! И Янат!

И тут я понял: Гело — это Олег, Янат — Таня. Олег и Таня… И значит…

— Значит, он никого не спасал? — спросил я, а вернее подумал вслух.

— Конечно, всё выдумал! Прославиться захотел, врун несчастный!

Осуждение было единогласным. Однако я вступился за Олега и в его защиту привёл такие доводы: он ведь не упомянул ни одной настоящей фамилии, не подписался своим именем, не сообщил адреса. И, значит, его рассказ не похвальба и не враньё, а фантазия. Сказка, другими словами. Автор пишет не про то, что произошло на самом деле, а про то, что могло произойти… О том, что он сам мечтал бы совершить. А за мечту зачем же ругать? Тем более, если она никому ничего плохого не принесла…

Я не сказал ребятам, что завтра у меня, возможно, состоится встреча с Олегом (он же — Гело, он же — Чёрный Бен), — побоялся, что они могут помешать ему увидеться со мной, отговорить…

Около четырёх дня я был возле памятника Миши Гаврилова. Собственно, не совсем возле, а немного в стороне — чтобы наблюдать издали. И я его увидел. Определённо, это был он! Только не в треуголке, не в камзоле и не с чёрной повязкой на глазу, а в коричневой шапке-ушанке и лыжных брюках. Действительно, ростом не очень вышел, а так совсем ничего…

Мы долго бродили по улицам, побывали на реке, у того места, где он хотел бы доказать всему свету, какой он верный друг… Но ведь ему всё равно не верят, его жалеют, хотя он никого об этом не просит, даже смеются над ним. А значит, и над Таней… И взрослые тоже… Так зачем продолжать, если все такие?..

Я заверил, что не все, что люди, вообще-то, очень разные. Ему привелось услышать тех, кто считает так, а другие считают по-другому. Но главное не то, как думают, говорят или пишут разные люди, а как он сам — думает и чувствует…

Я говорил, понимая, что произношу совсем не те слова, какие хотел бы, что это всё та же безвкусица, банальность, которых я страшусь пуще всего. Потом попробовал утешить его (и себя), заговорив о более определённом, и сказал, мысленно осуждая себя за ложь, но в то же время оправдывая тем, что она «во спасение»… Сказал Олегу, что рассказ он написал очень неплохой, его даже хотели напечатать, но ведь автор не указал ни своей фамилии, ни адреса… А теперь уже не напечатают, поскольку стало известно, что того, о чём написано, на самом деле не произошло, и редакции будет неловко и стыдно, если это раскроется. Да и автору тоже…

Расстались мы друзьями. Я посоветовал ему, когда Таня вернётся домой, обязательно возобновить с ней дружбу — если у него не пройдёт желание, и не обращать внимания на всех, кто судит и рядит, сидя на дворовой скамейке или в любом другом месте…

Возвращаясь в гостиницу, я вдруг понял очень простую вещь, и мне сделалось (на время) легче: понял, что, помимо моих злоключений и бед, которые, как любой нормальный человек, считаю, конечно, самыми ужасными на свете, существуют и другие — серьёзные или пустячные, однако для тех, с кем приключились, вырастающие подчас в подлинные трагедии. Иными словами, не только любви, но и мучениям «все возрасты покорны». И панацеи, увы, тут нет, остаётся удовлетворяться старинным речением: «врачу — исцелися сам» или фразой, приписываемой Бетховену: «Человек, помоги себе сам». Чему, судя по его биографии, композитор не очень-то следовал.

Что же касается Гело-Олега, то для собственного «исцеления» он почти бессознательно прибегнул к попытке мифологизации того, что происходило в его душе, и в этом следовал по пути мириадов людей и целых формаций, которые во все века мечтали и фантазировали, облекая свои мечты и фантазии в мифы и сказки, а порой и в научные труды, и пытались таким образом уйти от непривлекательной яви в чудесные умозрительные эмпиреи. Однако никто туда не дошёл — ни одиночки, ни, тем более, страны…

2

После знакомства в Малеевке мы продолжали встречаться с Борей Балтером в Москве. Он приходил к нам, познакомился с Риммой, с Капом и на обоих произвёл самое благоприятное впечатление. Кап, видимо, сразу пронюхал, что у Бори тоже есть собака — крупная сибирская лайка по имени Гек, белая с чёрными подпалинами, — и проникся к нему доверием. Обычно сдержанная Римма уже вскоре после знакомства пожаловалась Боре, что ей зверски надоела юридическая работа на Московском холодильнике, которая, в основном, заключалась в составлении актов по поводу кражи продукции: главным образом, замороженных батонов колбасы — как известно, лучшей закуски к спиртным изделиям. А недавно, рассказывала Римма, у них произошёл из ряда вон выходящий случай: попытка вынести через проходную целую тушу. И не просто в виде замороженной глыбы свинины — нет! Изобретательные воры напялили на неё то, что обычно носят работяги-грузчики: тёмный халат, поверх него телогрейку, на ноги, или как это назвать, каким-то образом укрепили сапоги, голову перевязали так, словно у грузчика отчаянно болят зубы, и нахлобучили на неё огромную шапку — и это удивительное существо, этого гОлема из древних мифов, только отнюдь не глиняного, нахально волокли по двору, а потом через контрольно-пропускной пункт трое примерно так же одетых мужичков, только зубы у них, очевидно, не болели. Они тащили тушу, словно своего пьяного дружка, хватившего лишку, и с помощью не слишком большого запаса хорошо известных всем бранных слов неплохо изображали возмущение его состоянием. Однако на беду талантливых постановщиков и исполнителей этого действа степень опьянения дежуривших охранников была ещё не слишком велика, и артистов разоблачили и задержали. А Римме предстояло составлять очередной протокол, заводить очередное судебное дело, которому, скорей всего, не будет дан ход, чтобы не увеличивать и без того немалый процент хищения продуктов, которыми, насколько она знала, их комбинат снабжал не столько городские магазины, сколько спецраспределители, кормящие высокое начальство. И даже самое высокое: например, замороженных молоденьких телят регулярно доставляли к столу маршала Ворошилова. (До тех пор, пока Хрущёв, придя к власти, не назвал этого человека «кровавым убийцей» или кем-то в этом роде и этим внёс изменения в его меню…)

— И сам начал питаться этими телятами, — заключила Римма и ещё раз повторила, что просто мечтает уйти с этой работы, но куда? И сюда-то по чистой случайности устроилась: подруга случайно помогла.