Балтийская трагедия: Агония - Игорь Львович Бунич

«Звезда», откуда его и взяли зав. отделом печати горкома партии. В Таллинн Зонин прибыл, поскольку именно там находилось Политуправление КБФ. где ему была подготовлена новая и весьма интересная должность инструктора-литератора ПУРа Балтийского флота.

Как известно, тогда в СССР никакой цензуры, считавшейся одной из самых страшных гримас «проклятого прошлого», не было. Были инструкторы-литераторы.

Из Таллинна литературный отдел политуправления КБФ должен был уходить на «Виронии». Но на «Виронию» все они опоздали и устроились на «Казахстане». Задремав в пружинном кресле салона, Зонин с удовольствием подумал о том, что самое большее через двое суток он снова будет в Ленинграде...

А в другом конце огромного транспорта лейтенант Абрамичев, увидев, что «Казахстан» наконец отвалил от стенки, работая локтями, протиснулся в помещение, где лежал раненый политрук Зарубин.

Голова и лицо Зарубина были полностью забинтованы. Только глаза смотрели из бинтов.

— Уходим, — радостно сообщил ему Абрамичев. — Скоро будем в Питере. Потерпи...

«Казахстан» прогрохотал якорной цепью на траверзе острова Найссаар, оставив по правому борту горящий Таллинн.

23:55

На борту ещё стоявшего у стенки Минной гавани штабного судна «Пиккер» адмирал Пантелеев пробежал глазами последний рапорт об обстановке:

«Положение на 0 часов 28 августа. Все транспортные суда и боевые корабли покинули гавани, сосредоточившись в районе островов Найссаар и Аэгна, формируясь в походные конвои.

В гаванях временно, для выполнения специального задания, остались: ЭМ «Гордый», СКРы «Циклон», «Снег» и «Буря» и полудивизион катеров МО. Их выход на рейд ожидается до 8 часов утра.

В гаванях и по близлежащим бухтам осталось также некоторое количество каботажных и малотоннажных судов, принадлежавших Эстонскому и Латвийскому Государственному Морскому пароходству. Причины разные: от аварий до откровенного нежелания уходить. Способов принуждения их к уходу в нашем распоряжении уже не имеется. Предполагается, что часть этих судов завтра на рассвете будет потоплена огнём сторожевых кораблей и катеров МО...»

Далее шёл длинный список транспортов с указанием количества принятых на борт военнослужащих армии и флота. Как обычно, с точностью до 1000 человек. Даже беглого взгляда на этот список было достаточно, чтобы убедиться, что в Таллинне пришлось бросить на произвол судьбы примерно 15 тысяч только военнослужащих. То есть около трети личного состава.[14]

28 АВГУСТА 1941 ГОДА, ЧЕТВЕРГ

00:10

Командир крейсера «Киров» капитан 2-го ранга Сухоруков, дождавшись смены вахт в 0 часов, спустился в свою каюту. Нужно было немного привести себя в порядок перед прибытием на крейсер командующего флотом со своим походным штабом и поспать хотя бы пару часов.

Приказав к 2 часам ночи вызвать в каюту матроса, исполняющего на крейсере обязанности парикмахера, а его самого разбудить на 15 минут раньше, Сухоруков снял китель и ботинки, улегся на диван, надеясь сразу же заснуть мертвым сном. Все-таки он даже не вздремнул в течение почти полутора суток.

Но сон не шёл. Почему-то вспомнились события двадцатипятилетней давности, когда также в конце августа, но 1916 года, он, крестьянский паренек из забытого Богом села Купасовка Курской губернии, приехал в скопище железнодорожных вагонов, палаток и сараев, из которых постепенно вырастал город Романов на Муроме, позднее названный Мурманском. Там Сухорукову удалось устроиться подручным кочегара на паровозе.

Шла война и в 1917 году Сухорукова призвали на флот. Пройдя предварительную подготовку в Архангельском полуэкипаже, он был назначен строевым матросом на тральщик (№23), конвоировавший пассажирские и грузовые суда на пути между Архангельском и Мурманском. В 1918 году Сухоруков был переведен на легендарный линкор «Чесма» — бывшую порт-артурскую «Полтаву», выкупленную из японского плена и совершившую переход с Дальнего Востока с тем, чтобы попасть в плен вторично — на этот раз к англичанам. Вместе с линкором в плен попал и 20-летний Максим Сухоруков.

В мае 1919 года по настоянию правительства Чайковского англичане отпустили пленных и Сухоруков снова вернулся к своим обязанностям строевого матроса на линкоре «Чесма». После ухода белых и англичан и занятия Архангельска Красной Армией, Сухоруков продолжал служить на «Чесме», ржавеющей в Архангельском порту, и лишь весной 1921 года был переведен на знаменитую яхту «Ярославна», позднее переименованную в «Боровский» и бывшую тогда самым крупным из действующих боевых кораблей на Севере. К этому времени Сухоруков служил уже старшиной роты.

В декабре 1921 года 23-летний моряк был послан в Петроград на учёбу в подготовительное Военно-Морское училище, где опытным морякам давали главным образом общее среднее образование. В 1924 году всех курсантов подготовительного училища зачислили в Высшее Военно-морское училище им. Фрунзе, где вместе с Сухоруковым в одной группе учился и нынешний нарком ВМФ адмирал Кузнецов. Окончив училище в 1926 году, Сухоруков был назначен вахтенным офицером на линкор «Марат», а затем после короткой службы на спасателе «Коммуна» снова был направлен на учёбу на штурманский факультет ВСКОСа.

В 1929 году служба штурманом на эсминце «Яков Свердлов», а с 1 июня 1931 года — флагманским штурманом бригады эсминцев Балтийского флота.

В 1932 году он становится командиром эскадренного миноносца «Войков», ещё четыре года назад носившего имя «Троцкий», на котором совершает беспримерный в то время переход Северным Морским путем во Владивосток. Далее следует период службы на Тихоокеанском флоте: командиром дивизиона сторожевых кораблей, начальником штаба бригады эсминцев и с 8 октября 1940 года — командиром строящегося в Комсомольске-на-Амуре крейсера «Калинин», существовавшего тогда только в днищевом наборе. 26 декабря 1940 года Сухорукова внезапно отозвали на Балтику и назначили командиром крейсера «Киров».

Крейсер ремонтировался после посадки на мель, за что собственно и был снят его прежний командир капитан 2-го ранга Волков.

Не успел Сухоруков освоиться на новом месте, как грянула война.

Военная обстановка и приказы командования постоянно ставили крейсер «Киров» на грань гибели, которая временами казалась просто неминуемой. Только воля и мастерство Сухорукова спасали корабль, и когда его волоком тащили через Моонзундский пролив, и в двухмесячном страшном хороводе со смертью под ливнем снарядов и бомб на рейде осажденного Таллинна.

Сегодня крейсеру предстояло новое испытание: пройти почти 200 миль по Финскому заливу, оба берега которого захвачены противником, фарватеры завалены минами, а в небе безраздельно господствует вражеская авиация.

Та истерия, поднятая в Москве относительно крейсера «Киров», была в достаточной степени известна Сухорукову, чтобы понять, что его голова снова поставлена на кон, как в Моонзунде, когда ему совершенно недвусмысленно дали понять какая его ждет судьба, если крейсер придется бросить в Рижском заливе. Правда, тогда ответственность как бы делилась с адмиралом Дроздом.