Мессалина - Виолен Ванойк

— Я и вправду забыла о нем, но не потому, что неблагодарна. Так уж в жизни выходит, и трудно сказать, почему в какое-то время хочется видеть тех или иных людей, а потом от них отдаляешься. Но расскажи мне об Азиатике. Он расстался с Поппеей?

— Некоторое время он с ней не виделся. Правда, он долго был на родине, в Галлии, и еще в Германии. Говорят, раздал немалые суммы легионам, которые там размещены.

— Вот как! И для чего же?

— Не имею ни малейшего представления. Как бы то ни было, а с Поппеей он помирился. Похоже, он даже больше влюблен, чем прежде. Любопытно, что, судя по его разговорам с Симоном, он все более обращается к делам духовным и все дальше отходит от удовольствий плотских.

— Тогда возникает вопрос, что влечет его в компанию Симона, который торгует своей женой и погряз в разврате, — заметила Мессалина.

— А то, что Симон — платоник. Через обладание Венерой общедоступной он возвышается до Венеры небесной, любовь плотская ведет его к любви божественной. Так он утверждает, по крайней мере.

— А ты, мамочка, достигла божественной любви?

— Пока нет, мудрость приходит с годами.

— Мне думается, что мудрость, о которой ты говоришь, не что иное, как усталость от жизни, которая наступает после истощения чувств.

— Очень может быть. Во всяком случае, мои чувства еще никоим образом не истощились, и меня радует мысль, что я еще долго буду получать от жизни удовольствие. Полагаю, то же можно сказать и о тебе, мое дорогое дитя.

— Не знаю. Внутри меня горит сильный огонь, он меня пожирает. Я так жажду наслаждений, что иногда боюсь превратиться в пепел.

— Правда? Прямо-таки в пепел?

— Должно быть, как та птица, которую греки зовут Феникс.

— Но эта птица возрождается из пепла… Я думаю, что Азиатик вновь сошелся с Поппеей благодаря Симону. Они встречаются в доме у него и еще у двух римских всадников… Мне известно только их прозвище.

— Ты их видела?

— Нет, слышала о них краем уха. Однако бедняге Симону страшно не везет. Между ним и Азиатиком вспыхнула крупная ссора, уж не знаю, из-за чего, но только они удалились в отдельную комнату и оттуда слышались их громкие голоса. Потом Симон вернулся один, красный от злости.

— Он ничего не сказал о причине ссоры?

— Ничего, сказал только, что отныне не сможет числить Азиатика среди своих друзей. Еще он добавил, что эти богатые римляне все одинаково неблагодарны и платят злом за добро.

Когда мать ушла, Мессалина с удивлением обнаружила, что вновь думает об Азиатике, о котором уже некоторое время не вспоминала. Она думала о том, что он ее всегда отталкивал, о его презрении к ней, об обиде, которую он ей причинил, велев сказать, что он в Байях, она поверила и помчалась туда, как безумная. Ей вдруг захотелось его увидеть. Мысль о том, что человек, посмевший так ее унизить, продолжает спокойно жить, тогда как за несравнимо меньшую обиду она погубила своего отчима, — эта мысль причинила ей настоящую боль. Надо, чтобы он сдался и сам пришел просить прощения, умоляя принять его, — иначе ему придется умереть.

Обуреваемая этим чувством, она решила отправиться к Симону, рассудив, что императрице нет нужды действовать через третьих лиц, чтобы получить к магу приглашение. Она распорядилась приготовить носилки и двинулась по Аппиевой дороге в сопровождении вооруженных рабов и нескольких преторианцев.

Мессалина велела носильщикам остановиться у дома и послала начальника охраны постучать в дверь. Увидев преторианцев, привратник встревожился.

— Беги за господином, императрица почтила его своим визитом, — сказал начальник.

Привратник поклонился и торопливо ушел, оставив дверь открытой. Мессалина спустилась с носилок, за нею — Ливия. Императрица прошла в переднюю, оттуда — в атрий, где увидела Елену, шедшую ей навстречу. Мессалина нашла, что за пять лет, что они не виделись, Елена потолстела и утратила блеск в глазах, а может, ей только так показалось: Елена, застигнутая дома врасплох, была без грима и без прически.

— Мессалина! — воскликнула она, делая довольное лицо. — Это большая честь для нас — принимать супругу цезаря. Симон тоже очень обрадуется.

Мессалина выслушала приветствие с величественным и вместе с тем дружеским видом. Затем она спросила:

— Симон здесь?

— Готовит свои ароматы. Я его сейчас позову.

Елена удалилась, и Мессалина с особенным интересом принялась осматривать статуи варварских богов, которые Симон показывал ей в тот, первый, ее приход с матерью. Потом она стала разглядывать статую богини Исиды, о которой маг говорил, что она являет собой мировую душу и всеобщую родительницу, когда в проеме двери, ведущей в залитый солнцем сад, появился Симон.

— Елена только что сообщила мне о твоем приезде, Мессалина, — сказал он. — Я призываю на твою голову благословение всех богов и рад видеть тебя увенчанной славой цезаря.

— Симон, я приехала исправить оплошность. Мое новое положение действительно не оставляет мне свободного времени, но я должна была найти время и для тебя.

— Императору и его супруге нет нужды перед кем-либо оправдываться. Я понимаю, что дела империи заставили тебя забыть о презренном маге.

Говоря так, он склонил голову, не отрывая, однако, от Мессалины пронизывающего взгляда. Он, как и прежде, был восхищен ее красотой, а она испытывала чарующее воздействие его темных, бездонных глаз.

Некоторое время они стояли так друг против друга, потом он пригласил ее в комнату, выходящую в сад. Каждый устроился на ложе. Вошла Елена в сопровождении рабов, несших блюда с фруктами и вина; по знаку Симона они удалились.

— Симон, — заговорила Мессалина, — я хотела бы поблагодарить тебя за твое участие, благодаря которому я стала супругой Клавдия. Скажи, каких милостей ты ждешь от своей императрицы.

— По правде сказать, Мессалина, я хотел бы от тебя одну лишь милость, но именно ее ты не сможешь мне оказать.

— Ты меня интригуешь, Симон.

— Разве только для этого ты удостоила мое жилище своим посещением? — спросил он, не удовлетворяя ее любопытства.

— А разве это не достаточная причина?

— Я признаю ее.

— Еще мне стало известно, что ты поссорился с Валерием Азиатиком.

Он сомкнул веки, словно для того, чтобы на мгновение уйти в себя. Он слышал о страсти, которую Мессалина испытывала к Азиатику. В тот же миг он принял решение.

— Я полагаю, Мессалина, что боги привели тебя сюда, чтобы я поведал тебе, кто такой в действительности этот Азиатик.

— Что ты имеешь в виду?

— Да будет тебе прежде всего известно, что он не более чем лицемер, который изображает из себя философа. На самом же деле он влюбился в потаскуху и готов ради нее совершать всякие глупости.