- - Максимов Анатолий Борисович

И Валентина Николаевна назвала несколько цифр об участии граждан городка в войне и в войнах мирного времени.

— На 1200 наших жителей, по газетным данным суворовской районной газеты «Светлый путь», мы на девяносто пятый год имели живыми 55 участников войны, 25 инвалидов ее, девять солдатских вдов и 65 вдов фронтовиков, умерших после войны. У нас два афганца. Много это или мало? Судите сами…

Мы двигались в глубь городка минут десять. Вышли к небольшому одноэтажному домику, возможно, еще позапрошлого века, вросшего кирпичной кладкой в землю. Сзади дома виднелся ухоженный сад, но без хозяйской руки начинавший уже зарастать сорняком.

Маленькие окна дома смотрели на мир чистотой стекол и аккуратными переплетами беленьких рам. Дверь была темно-коричневая, как бы из старого дерева. И только подойдя ближе, я понял: она пропитана отработанным машинным маслом (мне это было понятно — сам так делал). С двух сторон — от угла до угла — простиралась узкая застекленная веранда. На внешней стороне дома царил налет аккуратности и четкости в линиях, а в окраске — сдержанность тонов. Даже традиционное слабое место частников — забор блистал строго вертикальными штакетниками.

Во входной двери замки были стандартными, но один из них — под крупный и нестандартный ключ. Когда мы вошли, то почувствовался стойкий запах нежилого помещения со следами лекарств.

Не спрашивая разрешения, я снял обувь и с удовольствием прошелся по цветным дерюжным дорожкам в большую, метров на пятнадцать, комнату, как называют ее в этих краях «залу».

Вошел и застыл: на меня со стены в упор смотрел Олег Владимирович Пеньковский — его хрестоматийный портрет в форме участника Парада на Красной площади в честь Великой Победы над гитлеровской Германией. Пять орденов, медали… И строгий с еле заметной теплинкой взгляд, чуть пухлые упрямо сжатые губы. Ему было тогда двадцать шесть лет — типичное лицо русского человека, полноватое, овальное с крупным носом и волевым подбородком.

Перехватив мой взгляд и, видимо, озадаченная моей окаменелостью перед портретом, Валентина Николаевна указала на фотографию на комоде. Там человек с чертами Пеньковского был снят рядом с пожилой женщиной, вернее всего, его матерью.

Как мне хотелось быть правым в моей версии? И теперь казалось, что я близок к ее разгадке.

— Этот человек, — сделал я паузу и, глядя в глаза Валентине Николаевне, молвил, — Пеньковский!

Она удивленно подняла и широко раскрыла глаза. И, видимо что-то с трудом вспоминая, с расстановкой сказала:

— Как? Тот самый? Суд в начале шестидесятых?

Я кивнул. А она, помолчав, добавила:

— Эту фотографию-портрет он повесил здесь, в гостиной, незадолго до смерти. С шестидесятых прошло почти сорок лет… Вот и не узнала…

— Да, Валентина Николаевна, это — он. Я изучаю его «дело» более двадцати лет. Вы ведь помните: я говорил, что занимаюсь историей моей спецслужбы?

Она кивнула, помолчала и с укоризной спросила:

— Значит, ваш приезд сюда неслучаен?

— И да, и нет, — коротко ответил я, но, видя просьбу в ее глазах, продолжил: — Стечение обстоятельств… Но лучше я помолчу, хотя сгораю от любопытства. Приеду к вам завтра и кое-что покажу… Согласны?

Она с какой-то покорностью кивнула головой, мы молча вышли на улицу и покинули, можно сказать, исторический домик в три комнаты, одна из которых была вместилищем его книг и кабинетом. Это я заметил, бросив взгляд из гостиной.

Да, ключ к разгадке «феномена» был где-то здесь.

По дороге к автобусу директриса поглядывала на меня, но посчитала нужным молчать, предоставив инициативу общения с ней мне. Как мне показалось, расстались мы довольно сдержанно. Я не настаивал с расспросами, отдав ход событий в руки фактов и размышлений из области моей версии. И все же я надеялся, что все сделанное мною по Пеньковскому до сих пор будет моей спутницей понято правильно.

В мансарде под крышей ночь я провел тревожно. Точнее — в бессоннице. Все время подбирал весомые аргументы для убеждения директрисы: я искренен в истории с Пеньковским. Почему-то мне казалось, что именно в этом может сомневаться милая женщина-директриса?!

С семичасовым автобусом я отправился в путь и где-то около девяти часов был в Лихвине. Валентину Николаевну застал в огороде ее дома. Она встретила меня настороженно, но согласилась выслушать.

Не говоря ни слова, я передал ей мое интервью в газете «Век», где достаточно обширно излагалась версия о Пеньковском, как подставе Западу со стороны нашей госбезопасности. Мне нужно было сделать это еще и потому, что там говорилось обо мне, как разведчике, и был помешен мой портрет. А это уже «визитная карточка», или, говоря языком криминалистики, идентификация личности.

Моя собеседница — учитель и представитель местной общественности, уважаемый среди горожан человек, погрузилась в чтение.

По мере чтения, напряженность в ее лице спадала. Время от времени она поглядывала на меня, словно убеждалась, что это интервью мог дать газете именно я.

Когда она закончила просматривать статью, то глубоко вздохнула и произнесла:

— Я рада, что дожила до этой минуты… Его вещие слова: «кто-нибудь придет…» сбываются. Я знала его только с лучшей стороны. И еще…

Я не дал ей договорить, а передал мои личные документы: паспорт, военное пенсионное удостоверение и… книгу «Операция «Турнир». Перевернув ее, указал на портрет. Она внимательно прочитала текст под портретом и вслух произнесла: «…ветеран внешней разведки, почетный сотрудник госбезопасности…». А получив из моих рук еще и удостоверение члена Ассоциации ветеранов внешней разведки, внимательно ознакомилась с ним и с остальными документами. Возвращая документы — эдакие мои «верительные грамоты», наконец-то Валентина Николаевна приветливо улыбнулась.

— Давайте двигаться в нашем деле дальше. Я сейчас зайду в школу за оставленными Олегом Владимировичем свертками. Точнее — за одним, большим. Содержимое другого, меньшего, мне известно — там ордена и завещанные музею документы. В музее уже есть экспозиция другому герою войны — Саше Чекалину.

…И вот мы снова в знакомой гостиной. Расположились за круглым столом старинной выделки, над которым висела не менее старинная лампа с пузатым плафоном. Последнее убежище ветерана «трех разведок» выглядело уютным гнездом.

Я с трепетом помог Валентине Николаевне вскрыть объемистый пакет, который Олег Владимирович добросовестно упаковал в несколько слоев оберточной бумаги. Внутри были две папки — прочные и удобные для хранения бумаг, с тремя завязками.

На одной, что поменьше, было написано крупно и выведено не очень твердой рукой: «История семьи Пеньковских в фотографиях и документах». На другой: «Личная рукопись Пеньковского Олега Владимировича» и в скобках: «не предателя, не разоблаченного, не судимого, не расстрелянного».

Сделав паузу и поглядывая на папки, мы приступили к их просмотру. Начали с малой. И сразу стало ясным: человек, собравший все это, был аккуратистом.

Сверху лежало фото со стены — в парадной форме. Затем фотографии и документы близких, военный и партийный билеты, листовка о двоюродном деде — генерале, документы и групповое фото из Киевского артиллерийского училища еще довоенных лет, фотографии с фронта и среди них — вместе с будущим маршалом артиллерии…

Много фотографий жены и дочерей. Здесь же документы послевоенного периода: об окончании военно-инженерной академии, копия удостоверения офицера Министерства обороны.

И по работе «под крышей» в Государственном Комитете по Научным и Исследовательским Работам. Справки, подтверждающие, что Пеньковский сопровождал группы советских специалистов в Лондоне и Париже. Даже визитные карточки и спутники разъездов по странам — буклеты и открытки из-за рубежа и с нашего Юга.

В отдельном пакете — удостоверения и знаки об окончании училища и академии. Совсем почерневшие значки ОСОАВИАХИМ и ГТО. Знаки отличия артиллериста, золотые и красные нашивки о ранениях. Фотографий с товарищами по последней работе было мало — все-таки это была разведка.