Бессмертная жизнь Генриетты Лакс - Ребекка Склут

«Нет, — резко ответила она. — Он же нам сказал, что у больницы не было денег, чтобы ухаживать за черными».

Она шла у меня за спиной и из-за плеча следила, как я читала, затем быстро просмотрела страницу и указала на несколько слов: «Отвратительные? Страшные палаты для черных?»

Больница в Краунсвилле, в которой умерла Эльси, была куда хуже, нежели Дебора могла себе представить. Больных доставляли из близлежащего заведения поездом. В 1955 году — в год смерти Эльси — население Краунсвилла достигло рекордно высокой отметки и составляло более 2700 пациентов, — то есть почти на восемьсот человек больше максимальной вместимости больницы. В 1948 году — единственном, по которому были доступны данные — на одного врача приходилось в среднем 225 больных, и уровень смертности был намного выше процента выписавшихся. Пациенты были заперты в плохо вентилируемых палатах со стоком в полу вместо туалета. Черные мужчины, женщины и дети со всевозможными заболеваниями — от слабоумия и туберкулеза до «раздражительности», «недостатка уверенности в себе» и эпилепсии — занимали любое имеющееся пространство, включая подвальные комнаты без окон и запертые веранды. Если и были кровати, то на них, как правило, на двухместном матрасе спали по двое или больше, головой к ногам. Обитателям больницы приходилось пробираться через море спящих тел, чтобы добраться до своих кроватей. Их не делили по возрасту и полу, и среди них часто попадались половые преступники. Случались бунты, попадалось самодельное оружие. Непослушных пациентов привязывали к их кроватям или отселяли в запертые комнаты.

Позже я узнала, что, когда Эльси находилась в Краунсвилле, ученые часто проводили на пациентах исследования без их согласия, включая исследование под названием «Изучение пневмоэнцефалограмм и рентгена черепа 100 больных эпилепсией». Техника пневмоэнцефалографии была разработана в 1919 году для получения снимков мозга, окруженного жидкой средой. Эта жидкость защищает мозг от повреждений, однако усложняет выполнение рентгеновского снимка, потому что изображение сквозь жидкость получается туманным. Технология пневмоэнцефалографии предполагает сверление дырок в черепе подопытных, спуск жидкости, окружающей мозг, и накачивание в череп воздуха или гелия вместо жидкости, чтобы получить четкий рентгеновский снимок мозга через череп. Побочные эффекты — сильные головные боли, головокружение, припадки, рвота — длятся до тех пор, пока организм не восстановит естественным образом внутричерепную жидкость за счет ликвора; обычно на это требуется от двух до трех месяцев. Поскольку пневмоэнцефалография может вызвать долговременное повреждение мозга и паралич, в 1973 году она была запрещена.

Нет доказательств, что ученые, проводившие исследования над пациентами Краунсвилльской больницы, получали согласие от самих пациентов либо от их родителей или опекунов. Позднее Лурц сказал мне, что, судя по числу подопытных больных, указанному в исследовании пневмоэнцефалографии, и по годам его проведения, в нем, по всей вероятности, был задействован каждый ребенок, больной эпилепсией, включая Эльси. То же самое касается как минимум еще одного исследования под названием «Использование глубоких височных отведений при исследовании психомоторной эпилепсии», при проведении которого в мозг пациентов вводились металлические зонды.

Вскоре после смерти Эльси в Краунсвилльской больнице сменился директор, и начали выпускать сотни безосновательно госпитализированных пациентов. В статье в Washington Post были процитированы его слова: «Самое худшее, что можно сделать с больным человеком, — это запереть дверь и забыть о нем».

Когда я прочла вслух эту фразу, Дебора прошептала: «Мы не забыли о ней. Моя мать умерла… никто мне не сказал, что сестра была здесь. Я бы вытащила ее».

Когда мы собрались уезжать из Краунсвилла, Дебора поблагодарила Лурца за информацию: «Я ждала этого дня долго, очень долго, доктор». Он спросил, в порядке ли она, и Дебора ответила: «Как я всегда говорю своим братьям: если собираешься узнать историю, нельзя делать это с ненавистью в душе. Нужно помнить, что времена были другие».

Выйдя на улицу, я спросила Дебору, точно ли она нормально себя чувствует, но она лишь рассмеялась в ответ, будто я сошла с ума. «Отличная была идея сделать здесь остановку, — сказала она, после чего поспешила на парковку, влезла в машину и опустила стекло. — Куда дальше поедем?»

Лурц упомянул, что все прочие сохранившиеся старые записи больницы в Краунсвилле хранятся в Аннаполисе, в Государственном архиве Мэриленда, примерно в семи милях от больницы. Он полагал, что у них ничего не осталось с пятидесятых годов, но не помешало бы выяснить это точно.

«Едем в Аннаполис посмотреть, есть ли у них еще медицинские записи о моей сестре».

«Не уверена, что это хорошая мысль, — ответила я. — Передохнуть не хочешь?»

«Ни в коем случае! — крикнула Дебора. — Нам еще нужно кучу всего узнать, мы только напали на след!» В машине она издала боевой клич, улыбнулась и помахала мне в окно новой фотографией своей сестры, пока я прыгала в свою машину, чтобы следовать за ней.

Где-то десять минут спустя, когда мы остановились на парковке Государственного архива, Дебора скакала на сиденье своей машины, а музыка в стиле госпел гремела так громко, что я могла слушать ее за закрытыми окнами своей машины. Когда мы вошли внутрь здания, она прямиком отправилась к стойке администратора, вытащила из сумки медицинские записи своей матери и помахала ими над головой со словами: «Они назвали мою мать HeLa! Она во всех компьютерах!»

Я облегченно вздохнула, когда архивариус сообщил, что медицинских записей Эльси у них нет. Не знаю, сколько еще могла вынести Дебора, и меня пугала мысль о том, что еще мы могли бы найти.

Остаток дня прошел как в тумане. Всякий раз, когда мы останавливались по пути в Кловер, Дебора выпрыгивала из машины, прижав груди новую фотографию своей сестры, и совала ее в лицо каждому встречному: какой-то женщине на перекрестке, мужчине, заправлявшему нас бензином, пастору в небольшой церкви и нашей горничной. Каждый раз она произносила: «Привет, меня зовут Дебора, а это — мой журналист. Наверное, вы слышали о нас, моя мама вошла в историю из-за этих клеток, и мы только что нашли вот эту фотографию моей сестры!»

Каждый раз реакция людей была одинакова: полнейший ужас. Однако Дебора этого не замечала. Она лишь улыбалась, смеялась и говорила: «Я так счастлива, что наши поиски продвигаются так успешно!»

В тот же день история с этой фотографией мало-помалу стала обрастать деталями. В какой-то момент Дебора заявила: «Она немного опухшая от слез, потому что скучает по моей матери». В другой раз она сказала одной женщине: «Моя сестра расстроена, потому что искала меня, но не могла найти».

Время от времени она останавливалась на обочине и жестом предлагала мне остановиться рядом, чтобы поведать разные идеи, которые пришли ей в голову, пока она вела машину. В какой-то момент она решила, что ей нужно обзавестись сейфом в банке для хранения ценностей, чтобы класть туда Библию ее матери и локон ее волос; в другой раз спросила, стоит ли оформить авторские права на подпись Генриетты, чтобы никто не мог ее украсть. На автозаправке, пока мы стояли в очереди в туалет, она достала из своего рюкзака молоток и произнесла: «Мне бы хотелось, чтобы семья отдала мне дом-пристройку, где я могла бы устроить историческое место. Но они не дадут, поэтому я заберу дверную ручку, чтобы у меня осталось хоть что-нибудь на память».

Была минута, когда она вылезла из своей машины, чуть не плача. «Я с трудом следила за дорогой, — пожаловалась она. — Все время смотрела на фотографию моей сестры». Она вела машину, положив обе фотографии Эльси на пассажирское сиденье рядом с собой, и одновременно смотрела на них. «Не могу выкинуть все эти мысли из головы. Все время думаю, через что она должна была пройти за все эти годы, прежде чем умерла».

Я хотела забрать у Деборы фотографию, чтобы она перестала мучить себя, но попытайся я — она бы не позволила. Вместо этого я продолжала повторять, что, может быть, нам стоит вернуться домой, что эти два дня были очень насыщенными и, возможно, она не готова для столь обширных расследований за одну поездку. Но каждый раз Дебора отвечала, что я сошла с ума, если полагаю, будто она теперь остановится. И мы продолжали двигаться вперед.

Несколько раз в течение дня Дебора говорила, что мне стоит взять медицинские записи ее матери в свой номер в гостинице, когда мы остановимся на ночлег. «Знаю, что тебе нужно читать каждую страницу, делать пометки и все такое, потому что тебе нужны все факты». Наконец, когда около девяти вечера мы зарегистрировались в гостинице где-то между Аннаполисом и Кловером, она дала мне эти записи.