Эра Дракулы - Ким Ньюман

Запущенного вида человек подошел к сэру Чарльзу и начал с ним разговор. Годалминг тут же заинтересовался и неспешным шагом подошел к ним на расстояние, достаточное, чтобы все слышать. Потрепанный пришелец появился с хромающим спутником, который стоял в дюжине ярдов поодаль, вампирским старейшиной, чье лицо осунулось настолько, что готово было упасть с черепа. Холмвуд предположил, что незнакомец служит в Карпатской гвардии, так как англичанином тот определенно не был.

— Маккензи, — закричал сэр Чарльз. — Что вы хотите этим сказать? Где вас носило?

— Я взял след, сэр.

— Вы пренебрегли своим долгом. Вы освобождаетесь от своего чина и подвергнетесь суровому дисциплинарному взысканию.

— Сэр, если вы меня выслушаете…

— И посмотрите на себя, вы позорите полицию! Чертовски позорите!

— Сэр, посмотрите на это…

Маккензи, который, как понял Годалминг, являлся инспектором, подал комиссару листок бумаги.

— Еще одно из этих дурацких писем, — воскликнул сэр Чарльз.

— Так и есть, но оно не закончено, не отправлено. Я знаю, кто является его автором.

Теперь Годалминг понял, что это чрезвычайно важно. Нечестивый свет вспыхнул в зрачках сэра Чарльза.

— Вам известна личность Джека-Потрошителя?

Маккензи улыбнулся, глаза его были безумны.

— Я такого не говорил. Но я знаю, кто сочиняет письма, подписанные этим именем.

— Тогда найдите Лестрейда. Это его дело. Несомненно, он поблагодарит вас за выдачу еще одного безумца, мешающего полиции.

— Это дело первостепенной важности. Оно имеет отношение к случаю в парке той ночью. Оно имеет отношение ко всему. К Джону Джейго, динамитчикам, Потрошителю…

— Маккензи, вы бредите!

Годалмингу казалось, что оба полицейских пребывают на грани сумасшествия. Но в этом листе бумаги крылось что-то. Он подошел ближе и взглянул на него.

— «Искренне Ваш, Джек-Потрошитель», — прочитал Артур вслух. — Это тот же почерк, что и в других посланиях?

— Я бы поставил на это десять гиней, — заявил Маккензи. — А я — шотландец.

Теперь их уже окружала толпа. Рядом сгрудились люди в униформе, а также несколько праздношатающихся. Старейшина тоже присоединился к общему столпотворению. «Новорожденный» констебль встал позади Маккензи по стойке «смирно», готовый к действию.

— Сэр Чарльз, — сказал инспектор, — это вампир. Тут измена, заговор. Динамитный заговор. У меня есть основания верить, что нас все это время водили за нос. Здесь замешаны самые высочайшие интересы.

— Вампир! Ерунда. Потрясите клетки с крестоносцами, и вы получите нашего человека. И это будет «теплый» парень.

Маккензи вскинул руки от разочарования, как будто готовый ударить себя по голове из-за упрямства комиссара.

— Сэр, название «Диоген» вам о чем-нибудь говорит?

Лицо сэра Чарльза стало серым.

— Не будьте смешным.

Годалминг почувствовал любопытство. В клубе «Диоген» состоял Чарльз Борегар, и он постоянно возникал в этом деле. Возможно, шотландец наткнулся на подлинный след и загнал свою жертву в нору.

— Сэр Чарльз, — сказал он. — Я думаю, мы должны выслушать отчет инспектора Маккензи без лишних свидетелей. Вполне возможно, мы близки к тому, чтобы раскрыть несколько загадок.

Он перевел взгляд с лица комиссара на инспектора. Оба твердо стояли на своем, не желая склоняться перед чужой волей. Рядом с Маккензи находился карпатец, красные точки его зрачков неотрывно следили за сэром Чарльзом. Позади него маячил констебль с черными глазами и пышными усами.

Неожиданно с вызывающим дурноту вампирским предчувствием Годалминг понял, что этот полицейский фальшивый, как семифунтовая купюра.

Извергнулся огонь, и раздался шум. Люди разбежались вокруг, крича. Взорвались сумки с краской, забрызгав облицовку из портлендского камня. Окна разбились от умело запущенных в них ракет для фейерверков. Раздались выстрелы, закричала женщина. Все присутствующие попытались броситься на землю. Карпатец столкнулся с Годалмингом, и тот пошатнулся под его весом, стараясь остаться на ногах. Ложный полицейский завел руку назад. Что-то вспыхнуло. Из-за старейшины Артур рухнул на грязный булыжник. Гвардеец скатился с него. Сэр Чарльз грозно выругался и принялся размахивать револьвером.

Маккензи глубоко вздохнул, а потом затих. Он стоял на коленях, рот его был раскрыт, глаза закатились. Письмо Джека-Потрошителя, пойманное порывом ветра, завертелось и отлетело на несколько ярдов, а потом прилипло к объявлению на влажной стене, буквами внутрь. Маккензи охнул, кровь плеснула из его рта. Карпатец попытался ему помочь. Он убрал руку от спины шотландца, ставшую красной от крови.

Кто-то ударил Годалминга в голову. Заверещали полицейские свистки. Сэр Чарльз, решив, что снова оказался в гуще африканской битвы, взял руководство на себя, раздавая приказы, выстраивая констеблей по стойке «смирно» и размахивая пистолетом.

Из Скотланд-Ярда высыпали подкрепления, вызванные волнениями. Многие потрясали оружием: сэр Чарльз любил, когда его люди были вооружены, не важно, что там утверждали правила. Комиссар приказал им усмирить толпу. Вытащив дубинки, отряд полицейских парой ударов повалил на землю нескольких оставшихся зевак, оттесняя их к набережной. Годалминг увидел, как «новорожденный», заколовший Маккензи, ударил палкой по голове священника. Констебли погнали толпу в туман. Убийца не вернулся.

Маккензи лежал лицом вниз на булыжниках, не двигаясь. Темное пятно на спине его пальто указывало на то, что ему нанесли удар прямо в сердце. Карпатец стоял над ним, держа в руке окровавленный нож, на лице его не отражалось ничего.

— Арестуйте этого убийцу, — приказал сэр Чарльз.

Трое «новорожденных» вокруг него засомневались. Годалмингу стало интересно, смогут ли они подчинить себе старейшину. Карпатец презрительно отбросил прочь нож и протянул руки. Один из полицейских послушался приказа, застегнув совершенно условные наручники вокруг запястий древнего упыря. Тот мог сломать их, слегка повернув локоть, но позволил себя увести.

— Мы ждем от вас объяснений, — сказал сэр Чарльз, вытягивая вверх палец, словно давая вампиру повод укусить его.

Констебли утащили гвардейца прочь.

— Вот так лучше, — заметил комиссар, обозревая спокойствие. Улицы расчистили. Краска капала со стен. По булыжникам мостовой катились ракеты для фейерверков и шлем какого-то полицейского, но порядок навели жесткой рукой. — Вот так мне нравится гораздо больше. Режим и дисциплина, Годалминг. Вот что нам нужно. Нельзя расслабляться.

Со всей решительностью сэр Чарльз вернулся в здание, за ним последовало несколько человек. Нападение аборигенов отразили, но Годалминг слышал, как в джунглях бьют барабаны, призывая еще больше каннибалов. Какое-то время он стоял в тумане, и в голове его крутились разные мысли. Из всех, кто здесь был, только он один — и еще убийца — действительно понял, что произошло. Артур обретал силы, ему становились подвластны озарения и чувства если не старейшины, то вампира, которого уже нельзя было считать «новорожденным». Он обозревал спокойствие и видел хаос, таящийся под ним. Лорд Ратвен наказал ему искать выгоду, а найдя, безжалостно ее преследовать. И сейчас Годалминг узнал нечто такое, что явно можно было обернуть в свою пользу.

Глава 47

ЛЮБОВЬ И МИСТЕР БОРЕГАР

Он стоял перед открытым камином, сложив руки за спиной и ощущая жар. Даже короткая прогулка от Кэвершэм-стрит до Чейни-уок проморозила его до костей. Бэйрстоу разжег огонь заранее, и в комнате стояло приятное тепло.

Женевьева вошла, словно кошка, знакомящаяся с новым домом, останавливаясь то на том, то на этом и осматривая, почти пробуя на вкус предметы, прежде чем поставить на место, иногда слегка меняя их положение.

— Это Памела? — спросила она, держа последнюю фотографию. — Она была красивой.

Борегар согласился.

— Многие женщины отказались бы фотографироваться, находясь в положении, — сказала Женевьева. — Это могло показаться неприличным.

— Памела не была похожа на остальных женщин.

— В этом я не сомневаюсь, если судить по ее влиянию на оставшихся в живых.

Борегар вспомнил.

— Но она не хотела бы, чтобы ты страдал всю свою жизнь, — продолжила Женевьева, ставя фотографию на место. — И она бы точно не хотела, чтобы ее кузина меняла форму, стремясь походить на нее.

У Борегара ответа не нашлось. Женевьева заставила его посмотреть на свою недавнюю помолвку в другом свете. Ни он, ни Пенелопа не были честны друг с другом и с самими собой. Но он не мог упрекать в этом Пенелопу, или миссис Чёрчвард, или Флоренс Стокер, так как во всем был виноват сам.

— Что ушло, то ушло, — продолжила Дьёдонне. — Я-то знаю. Я хоронила столетия.