Я иду искать - Макс Фрай

И тогда сразу становится по-настоящему интересно.

– Чтоб тебе на пороге борделя вечно рыдать! – выпалила Айса после того, как я привычно встряхнул рукой и вернул ей прежние размеры. А вместе с ними счастливую способность полноценно участвовать в процессе человеческого бытия. В смысле, осознавать происходящее и как-то на него реагировать.

Ну вот, отреагировала.

– То есть, не тебе, а вам, сэр Макс, – после секундной паузы исправилась она. – Но пожелание остаётся в силе.

Не знаю, зачем было так браниться. Я её очень аккуратно вытряхнул. Не ушиб.

– Да ладно тебе, – сказал я. – Какое, к тёмным магистрам, «вы» после такого вступления.

Айса молча пожала плечами – не то приняла моё предложение перейти на «ты», не то, напротив, выразила неодобрение, поди пойми человека, который сейчас так старается сымитировать неприязненное равнодушие и так плохо с этим справляется, что впору начать сердиться – просто из сострадания. Пусть думает, что всё получилось.

Но в моём сердце нет места состраданию. Поэтому я адресовал гостье ободряющую улыбку.

– Отличное, кстати, ругательство. Никогда прежде не слышал. Впрочем, откуда бы? Здесь и борделей-то нет. Где ты его подцепила?

– В Суммони. Правда, там тоже нет борделей. Но у соседей, в Куманском Халифате, имеются. И слухи о них приятно разнообразят серые будни жителей рыбацких посёлков, которые там по недоразумению считаются портовыми городами.

– В Куманском Халифате, говоришь? Ну надо же. Я не знал. Чем-то не тем мы с Кофой в Кумоне занимались[28]. Никогда ему не прощу.

– Заведения, насколько мне известно, закрытые, – утешила меня Айса. – Туда без солидных рекомендаций не попадёшь. Иначе идея, пожалуй, не прижилась бы. Куманцы, по моим наблюдениям, слишком избалованы, чтобы платить за столь бесхитростные наслаждения, однако секретность – лучшая реклама. Всё что угодно покажется желанным, когда выясняется, что оно недоступно всем, кроме ловкачей вроде тебя. А вот приезжим, конечно, обидно – их шансы приобщиться к тайне куманских борделей совсем невелики. Поэтому, собственно, суммонийцы и придумали такое проклятие. Только представь: ехал ты, ехал из Суммони в Кумон за тайными наслаждениями, кучу денег и времени на дорогу потратил, долго наводил справки, наконец вызнал каким-то чудом секретный адрес, а дальше порога всё равно не пустили. И вот стоишь, рыдаешь от разочарования – такая печальная судьба.

– Печальная, – согласился я. – Но далеко не самое страшное, что может случиться с человеком. Так что, если хочешь, проклинай меня дальше. Такое несчастье я как-нибудь переживу.

– Чтоб тебе на пороге борделя вечно рыдать! – с явным удовольствием повторила она. И наконец рассмеялась.

Ну и я за компанию.

– Это же Мохнатый дом, да? – отсмеявшись, спросила Айса.

– Увитый гламитариунмайохой, – вставил я, ухватившись за повод блеснуть своим естественнонаучным лексиконом.

Зря старался, конечно. Гостья не обратила на мои слова никакого внимания.

– В детстве я всегда думала, проходя мимо: вот бы посмотреть на город сверху, из самой башенки, – сказала она. – Но с крыши даже лучше. Очень удачно ты меня похитил – прямо в мою детскую мечту.

– Тоже мне великое похищение. Просто разговаривать, стоя посреди улицы, не слишком удобно, да и в трактире ненамного лучше. А мне интересно.

– Что именно?

– Много чего. Например, зачем ты вчера меня заколдовала.

– Ты что, спятил? – воскликнула она.

Но отчаяния в её голосе было куда больше, чем возмущения.

– У меня друг крупный специалист по старинным уандукским заклинаниям, – объяснил я. – И ещё более крупный в области вдумчивого познания меня. Он в курсе, что продолжительные угрызения совести мне не свойственны. И узнав, что я уже полдня чувствую себя всерьёз виноватым, сразу поставил диагноз. Впрочем, я не в обиде. Отлично провёл вечер, встречаясь с твоими друзьями, даже на концерт попал. Но мне интересно, зачем ты это сделала?

Айса отвернулась и какое-то время молчала, всем своим видом выражая отвращение к переговорам. Так что я почти утратил надежду получить от неё мало-мальски внятный ответ.

– А вот как раз затем, чтобы ты раз в жизни испытал несвойственные тебе угрызения совести, – внезапно сказала она. – Потому что нам... Ладно, не «нам», а только мне. Мне очень хотелось считать тебя близким другом, в роли которого ты так убедительно выступал, когда уговаривал меня выбрать изгнание, а на все мои признания в собственной слабости отвечал: «Понимаю, я и сам такой». Ты вообще представляешь, как много значат такие вещи? И чего поневоле начинаешь ждать от человека, который вдруг оказался родной душой? Мне было позарез нужно, чтобы ты иногда присылал мне зов и спрашивал, всё ли у нас в порядке. Или ещё как-нибудь давал понять, что ты обо мне помнишь. Но этого так и не случилось. И у меня понемногу опустились руки. В старые времена это называлось «проплакать удачу». Опасная штука для начинающего мага – утратить счастливую уверенность в своей бесконечной ценности для всего Мира сразу; я читала, будто Ордена тем и были хороши для послушников, что от этой опасности их избавляли учителя, которые хоть и были строги сверх меры, а не забывали регулярно нашёптывать каждому молодому дураку о его избранности.

– Надо же. Я не знал. Строго говоря, я и сам тогда был практически начинающим. Да и сейчас не то чтобы совсем уж конченный.

Айса улыбнулась, явно помимо воли.

– Ясно, что руки у меня опустились не только из-за тебя, – сказала она. – Но всё-таки из-за тебя тоже. Можно сколько угодно повторять, что это глупо – утратить веру в себя только потому, что один-единственный малознакомый человек, не друг, не учитель, а просто следователь по твоему делу, перестал тобой интересоваться. Но задним числом я уже всё равно уже не поумнею. Тогда я была такая. И чувствовала себя – вот так.

– Да, – согласился я. – Но задним числом и я, пожалуй, не поумнею. Тогда я был такой. И вот так всё получилось.

Какое-то время мы молчали. Не знаю, о чём думала Айса, а я прикидывал, имеет ли смысл развивать эту тему – сделанного-то действительно не воротишь. С другой стороны, всякий невольно обиженный человек имеет полное право знать, почему так вышло. Даже если объяснение совсем его не утешит. Просто потому, что правда, в чём бы она ни заключалась, расширяет границы наших представлений о мире. А это гораздо важней любых утешений.

– Ладно, – сказал я наконец. – Я вчера говорил, будто не хотел показаться назойливым. Это, конечно, была импровизация. Не особо удачная, и магистры с ней. На самом деле, я вовсе не собирался терять вас из виду. И планировал время от времени справляться о ваших делах – не из вежливости, мне действительно было интересно, как всё сложится. Но тут как понеслось...