Повелитель мух. Бог-скорпион (сборник) - Уильям Голдинг

– А поесть я люблю.

Да, старею, подумала она. В этом все дело. Не вечно же быть красивой.

Она опять полезла вверх по утоптанной тропке вдоль заводей, среди камней, сверкавших белыми и зелеными вкраплениями. Чем выше она поднималась, тем горячей становился воздух. Голоса женщин и детей едва доносились, а вскоре и вовсе потонули в плеске, бульканье и блюмканье клокочущего источника на вершине горы. У источника стояла на небольшом плоском камне девочка. Тонкая, в короткой, до колен, травяной юбочке. Длинные черные волосы туго накручены на маленькие палочки. Широкое некрасивое лицо сияло очарованием юности. Завидев Пальму, девушка оживилась и, смеясь, показала рукой в сторону равнины.

– Это было вон там. Как раз между двумя горами.

– Ты уверена, девочка? Ведь, ты знаешь, бывает, что иногда просто горит сухая трава.

– Это был костер… Пальма.

Девочка запнулась, еще смущаясь обращаться к ней как взрослые женщины. Но Пальма не смотрела на нее. Покусывая губы, она пристально глядела вдаль, на равнину.

– Значит, они будут охотиться в той стороне, у холмов, – где начинается высохший овраг. Думаю, вечером ты увидишь огонь их костра вон там. Конечно, если только они не передумают, не испугаются чего-нибудь, не передерутся или еще что.

Девочка хихикнула:

– Или еще что!

Пальма с улыбкой посмотрела на нее:

– Так что их не будет целых два дня. Можешь снять с головы свое «украшение».

У девочки отвис подбородок. Вид у нее был расстроенный.

– Два дня?

– А то и побольше. – Пальма заглянула ей в глаза. – Грозный Слон, я права?

– О нет… Пальма. Это раньше он был Грозный Слон, а теперь его зовут Свирепый Лев.

– Ну да, а до Грозного Слона его звали Деловитый Шмель. Хотя тогда он был куда моложе. Ты вряд ли помнишь.

Девочка изменилась в лице. Неопределенно пожала плечом и хихикнула:

– Ты ведь знаешь, какие они… Пальма!

– Еще бы. Очень хорошо знаю. Так что будь поосторожней!

– Я уже взрослая, – с торжественным и гордым видом ответила девочка.

Пальма согласно кивнула и собралась уходить.

– Пальма…

– Что такое?

– Старик Леопард…

– Который из них, девочка? У нас ведь их трое.

Девочка показала на склон.

– Вон тот, внизу.

Пальма глянула, куда показывала девочка, и увидела среди камней лысую голову, мосластые плечи и тонкие кривые ноги.

– Я не знаю его имен, – частила девочка сбоку. – Но он уже… о, он уже целую вечность сидит и не двигается! А как дышит! Он, наверно, опять наш. Снова ребенок. Правда?

– Молодец, что заметила его. Я займусь им. А ты оставайся. И будь внимательна!

Она стала спускаться не той тропкой, какой поднималась, а в другом месте, направляясь к лысой голове старика. Жилище Леопардов было совсем рядом. Бедняга, сил не хватило, а дойти-то осталось несколько шагов! Пальма спускалась со всей осторожностью, и по ее сосредоточенному виду можно было понять, каких усилий это ей стоило. Но когда она подошла к старику, который лежал опершись спиной о скалу и вытянув перед собой ноги, ее лицо смягчилось. Руки старика беспрестанно теребили кусок вытертой и грязной леопардовой шкуры, прикрывавший бедра. Из приоткрытого рта тянулась струйка слюны, дыхание было прерывистым. Она опустилась рядом на колени и положила ладонь ему на лоб. Заглянула в глаза, в которых стояла пустота, улыбнулась с бесконечной добротой и тихо сказала в отрешенное лицо:

– Хочешь спать?

Потом вскочила на ноги, подошла ко входу в жилище и, нагнувшись, крикнула в полутьму:

– Там человек, бедный старик – как же его зовут? Юркий Угорь, кажется. Точно, вспомнила, а еще Огонь и Оса. Нужно помочь ему, прямо сейчас.

Она выпрямилась и пошла обратно к заводям. Занятая своими мыслями, вскоре она забыла о старике. Ей нравился этот час, когда день достигал зенита, и приятные мысли и ощущения переполняли ее. Эта чудесная девочка, которая там сторожит, как она мила, как по-молодому нетерпелива… ах, горячая вода… вот искупаюсь и… у нас по крайней мере два дня в запасе… напитка в изобилии, бодрящего, крепкого…

– А выпить я люблю, – сказала она вслух, сокрушенно, как раньше о еде.

Вырвались у нее эти слова, и тут же она вспомнила о том, о чем Пчелы, дети, сторожевая площадка на вершине горы и старик Леопард помогли забыть на время. Неприятное ощущение в плече. Оно переросло в боль, вытеснило остальные мысли, и лишь усилием воли ей удалось удержать на лице обольстительную улыбку. «Я приятно улыбаюсь – как кошка, жующая целебную травку!» – подумала она.

Так она стояла, стараясь обольстить улыбкой воду, в страхе, что вода не оправдает надежд и не вылечит плечо. Она посмотрела на вереницу заводей, уходящих наверх, к прозрачному туману над вершиной горы, на другую гору за нею, окутанную облаками испарений. Облака вздымались огромными клубами, образованные струями пара, которые тут и там вырывались из пятен красного и желтого налета на черном граните проталин в снежных шапках вершин. Ей почудилось, что горы смотрят на нее. Она спрятала лицо в ладони, но тут же заставила себя взглянуть на горы – не подобает отводить глаза, если ты не просто Пальма, но Та, Кто Дает Имена Женщинам; и горы снова стали обыкновенными горами, и боль вернулась.

– Я еще достаточно молода, чтобы иметь ребенка. Может быть, когда мужчины вернутся…

Она метнула взгляд по сторонам, но никого из мужчин поблизости не было – даже какого-нибудь дряхлого Леопарда, только и способного, что лежать, подремывая, на солнышке, даже какого-нибудь мальчишки, который мог бы запомнить, что сказала Дающая Имена Женщинам. Никого не было, кто мог бы услышать ее. Она отняла ладони от лица и полезла по склону к заводи.

Они располагались немного, может быть на локоть, одна выше другой. Вода, наполняя до краев верхнюю, переливалась тонкой струйкой через гладкий каменный край в нижнюю, и так до самого подножия горы. Временами струйка становилась толще и бежала быстрей, как бы по изменчивому настроению недр; но всегда заводи были полны. Это многоводие радовало Пальму, которая воспринимала полные до краев заводи как богатство, изобилие, как щедрость источников. Она была благодарна воде без того, чтобы относиться к ней как к живому существу. Вода манила, звала окунуться. Пальма развязала тесемки травяной юбочки, и та упала к ее ногам. Потом, приподняв на шее распущенные волосы, сняла бусы из гремящих раковин. Положив их на камень, она не поспешила сразу же погружаться в целительный жар воды, но опустилась на колени, отбросила длинные пряди волос на спину и заглянула в нижнюю, более прохладную заводь. Повернулась так, чтобы на нее падало солнце, и, затаив дыхание, стала всматриваться в лицо, что всплывало к ней из темной глубины.