Детская православная хрестоматия - Сборник

– Флегонту Нилычу – нижайшее! С праздником!

– А, Федос Никитич! – весело воскликнул Нилыч, как звали его все знакомые, пожимая Федосу руку. – Садись, братец, сейчас шти Авдотья Петровна принесет…

И, наливая вновь стаканчик, поднес его Федоту.

– Я, брат, уж колупнул.

– Будь здоров, Нилыч! – проговорил Чижик и, медленно выпив рюмку, крякнул.

– И где это ты пропадал?.. Уж я в казармы хотел идти… Думаю: совсем забыл нас… А еще кум…

– В денщики попал, Нилыч…

– В денщики?.. К кому?..

– К Лузгину, капитану второго ранга… Может, слыхал?

– Слыхал… Ничего себе… Ну-кось!.. вторительно?..

И Нилыч снова налил стаканчик.

– Будь здоров, Нилыч!..

– Будь здоров, Федос! – проговорил и Нилыч, выпивая в свою очередь.

– С им-то ничего жить, только женка его, я тебе скажу…

– Зудливая нешто?

– Как есть заноза, и злющая. Ну, и о себе много полагает. Думает, что белая да ядреная, так уж лучше и нет…

– Ты у них по какой же части?

– В няньках при барчуке. Мальчонка славный, душевный мальчонка… Кабы не заноза эта самая, легко было бы жить… А она всем в доме командует…

– Асам?

– То-то он у ней вроде бытто подвахтенного. Перед ей и не пикнет, а, кажется, с рассудком человек… Совсем в покорности.

– Это бывает, братец ты мой! Бы-вает! – протянул Нилыч.

Сам он, когда-то лихой боцман и «человек с рассудком», тоже находился под командой своей жены, хотя при посторонних и хорохорился, стараясь показать, что он ее нисколько не боится.

– Дайся только бабе в руки, она тебе покажет кузькину маменьку. Известно, в бабе настоящего рассудка нет, а только одна брехня, – продолжал Нилыч, понижая голос и в то же время опасливо посматривая на двери. – Бабу надо держать в струне, чтобы понимала начальство. Да что это моя-то копается? Рази пойти ее шугануть!..

Но в эту минуту отворилась дверь и в комнату вошла Авдотья Петровна, здоровая, толстая и высокая женщина лет пятидесяти с очень энергичным лицом, сохранившим еще остатки былой пригожести. Достаточно было взглянуть на эту внушительную особу, чтобы оставить всякую мысль о том, что низенький и сухонький Нилыч, казавшийся перед женой совсем маленьким, мог ее «шугануть». В засученных красных ее руках был завернутый в тряпки горшок со щами. Сама она так и пылала.

– А я думала: с кем это Нилыч стрекочет?.. А это Федос Никитич!.. Здравствуйте, Федос Никитич… И то забыли! – говорила густым, низким голосом боцманша.

И, поставивши горшок на стол, протянула куму руку и бросила Нилычу:

– Поднес гостю-то?

– А как же? Небось, тебя не дожидались!

Авдотья Петровна повела взглядом на Нилыча, точно дивясь его прыти, и разлила по тарелкам щи, от которых шел пар и вкусно пахло. Затем достала из шкафчика с посудой еще два стаканчика и наполнила все три.

– Что правильно, то правильно! Петровна, братец ты мой, рассудливая женщина! – заметил Нилыч не без льстивой нотки, умильно глядя на водку.

– Милости просим, Федос Никитич, – предложила боцманша.

Чижик не отказался.

– Будьте здоровы, Авдотья Петровна! Будь здоров, Нилыч!

– Будьте здоровы, Федос Никитич.

– Будь здоров, Федос!

Все трое выпили, у всех были серьезные и несколько торжественные лица. Перекрестившись, начали хлебать в молчании щи. Только по временам раздавался низкий голос Авдотьи Петровны:

– Милости просим!

После щей полуштоф был пуст.

Боцманша пошла за жареным и, возвратившись, вместе с куском мяса поставила на стол еще полуштоф.

Нилыч, видимо, подавленный таким благородством жены, воскликнул:

– Да, Федос… Петровна, одно слово…

К концу обеда разговор сделался оживленнее. Нилыч уже заплетал языком и размяк. Чижик и боцманша, оба красные, были клюкнувши, но нисколько не теряли своего достоинства.

Федос рассказывал о «белобрысой», о том, как она утесняет Анютку и какой у них подлый денщик Иван, и философствовал насчет того, что Бог все видит и наверное быть Лузгинихе в аду, коли она не одумается и не вспомнит Бога.

– Как вы полагаете, Авдотья Петровна?

– Другого места ей не будет, сволочи! – энергично отрезала боцманша. – Мне знакомая прачка тоже сказывала, какая она уксусная сука…

– Небось, там, в пекле значит, ее отполируют в лучшем виде… От-по-ли-ру-ют! Сделайте одолжение! Не хуже, чем на флоте! – вставил Нилыч, имевший, по-видимому, об аде представление как о месте, где будут так же отчаянно пороть, как и на кораблях. – А повару раскровяни морду. Не станет он тогда кляузничать.

– И раскровяню, ежели нужно будет… Совсем оголтелый пес. Добром не выучишь! – проговорил Чижик и вспомнил об Анютке.

Петровна стала жаловаться на дела. Совсем нынче подлые торговки стали, особенно из молодых. Так и норовят из-под носа отбить покупателя.

– А мужчинское известное дело. Матрос да солдат к молодым торговкам лезет, как окунь на червя. Купит на две копейки, а сам, бесстыдник, норовит уколупнуть бабу на рубь… А другая подлющая баба и рада… Так зенками и вертит…

И, словно припомнив какую-то неприятность, Петровна приняла несколько воинственный вид, подперев бок своею здоровенною рукой, и воскликнула:

– А я терплю-терплю, а глаза черномазой Глашке выцарапаю! Знаете Глашку-то?.. – обратилась боцманша к Чижику. – Вашего экипажа матроска… Марсового Ковшиковажена?..

– Знаю… За что же вы, Авдотья Петровна, хотите Глашку проучить?

– А за то самое, что она подлая! Вот за что… У меня покупателев неправильно отбивает… Вчера подошел ко мне антиллерист… Человек уж в возрасте в таком, что старому дьяволу нечего разбирать бабьи подлости… Ему на том свете уж и паек готов… Ну, подошел к ларьку – так по правилам, значит, уж мой покупатель, и всякая честная торговка должна перестать драть глотку на зазыв… А Глашка заместо того, мерзавка, грудь пятит, чтобы ульстить антиллериста, и голосом воет: «Ко мне, кавалер! Ко мне, солдатик бравый!.. Я дешевле продам!» И зубы скалит, толсторожая… И что бы вы думали?.. Старый-то облезлый пес облестился, что его, дурака, молодая баба назвала бравым солдатиком, и к ней… У нее и купил. Ну, и отчесала же я их обоих: и антиллериста и Глашку!.. Да разве эту подлюгу словом проймешь!

Федос и в особенности Нилыч хорошо знали, что Петровна в минуты возбуждения ругалась не хуже любого боцмана и могла, казалось, пронять всякого. Недаром все на рынке – и торговки и покупатели – боялись ее языка.

Однако мужчины из деликатности промолчали.

– Беспременно выцарапаю ей глаза, ежели еще раз Глашка осмелится! – повторила Петровна.

– Небось, не посмеет!.. С такой, можно сказать, умственной бабой не посмеет! – проговорил Нилыч.

И, несмотря на то, что уже был достаточно «зарифившись» и еле плел языком, обнаружил, однако, дипломатическую хитрость, начав выхваливать добродетели своей супруги… Она, дескать, и большого ума, и хозяйственна, и мужа своего кормит… одним словом, такой другой женщины не сыскать по всему Кронштадту. После чего намекнул, что если бы теперь по стаканчику пива, то было бы самое лучшее дело… Только по стаканчику…

– Как ты об этом полагаешь, Петровна? – просительным тоном проговорил Нилыч.

– Ишь ведь, старый хрыч… к чему подъезжает!.. И без того слаб… А еще пива ему дай… То-то лестные слова молол, лукавый.

Однако Петровна говорила эти речи без сердца и, как видно, сама находила, что пиво вещь недурная, потому что вскоре надела на голову платок и вышла из комнаты.

Через несколько минут она вернулась, и несколько бутылок пива красовалось на столе.

– И провористая же баба Петровна, я тебе скажу, Федос… Ах, что за баба! – повторил в пьяном умилении Нилыч после двух стаканов пива.

– Ишь, разлимонило уже! – не без снисходительного презрения промолвила Петровна.

– Меня разлимонило? Старого боцмана?.. Неси еще пару бутылок… Я один выпью… А пока вали, милая супруга, еще стаканчик…

– Будет с тебя…

– Петровна! Уважь супруга…

– Не дам! – резко ответила Петровна.

Нилыч принял обиженный вид.

Был уже пятый час, когда Федос, простившись с хозяевами и поблагодарив за угощение, вышел на улицу. В голове у него шумело, но ступал он твердо и с особенною аффектацией становился во фронт и отдавал честь при встрече с офицерами. И находился в самом добродушном настроении и всех почему-то жалел. И Анютку жалел, и встретившуюся ему на дороге маленькую девочку пожалел, и кошку, прошмыгнувшую мимо него, пожалел, и проходивших офицеров жалел. Идут, мол, а того не понимают, что они несчастные… Бога-то забыли, а он, батюшка, все видит…

Сделав необходимые покупки, Федос пошел на Петровскую пристань, встретил там среди гребцов на дожидающих офицеров шлюпках знакомых, поговорил с ними, узнал, что «Копчик» находится теперь в Ревеле, и в седьмом часу вечера направился домой.

Лайка встретила Чижика радостным бреханьем.

– Здравствуй, Лаечка… Здорово, брат! – ласково приветствовал он собаку и стал ее гладить… – Что, кормили тебя?.. Небось, забыли, а? Погоди… принесу тебе… Чай, в кухне что найдется…