Ведьма Черного озера - Андрей Воронин

Еще один толстомордый отпрыск хозяина возился в грязи, пытаясь подняться на ноги. Когда это ему наконец удалось, Петр Львович заметил в его руках длинную оглоблю от телеги и понял, что пришла пора вмешаться. Рука его сама собой потянулась за саблей, но полковник вовремя спохватился, и клинок остался в ножнах. До хруста стиснув зубы, Шелепов решительно сошел с крыльца, пересек грязное пространство двора и схватил ближайшего из негодяев за шиворот как раз в тот момент, когда оглобля уже начала подниматься в воздух для удара.

Несмотря на возраст, рука у полковника Шелепова не утратила своей силы — той самой силы, о коей по всей армии ходили легенды. Рассказывали, например, что однажды во время атаки под Шелеповым убили лошадь. Падая, Петр Львович выронил саблю, и едва он успел подняться на ноги, как на него на всем скаку налетел французский кирасир на тяжелой, рослой лошади. Участь его, казалось, была решена. Однако, по словам очевидцев, Петр Львович спасся, свалив лошадь вместе с седоком одним ударом кулака. Слыша подобные рассказы, Петр Львович обыкновенно считал своим долгом их оспаривать; при этом большинство из них, в том числе и история про кирасира и его лошадь, было истинной правдой.

Посему увесистый и рослый мужлан, готовившийся вместо завтрака попотчевать одного из своих гостей оглоблей, был немало удивлен, внезапно потеряв опору под ногами и стремительно вознесясь в воздух. Полковник встряхнул его, как котенка, и оглобля выпала из ослабевших от ужаса рук.

— Канальи! — прорычал Петр Львович с натугой и швырнул здоровяка вперед, как некий диковинный метательный снаряд. — Я покажу вам, как нападать на русского офицера!

Слова его были подтверждены грохотом, с которым сын хозяина врезался в запертые ворота конюшни. Ворота дрогнули, но устояли; отскочив от них, здоровяк мешком рухнул на землю и затих там, не рискуя пошевелиться. Петр Львович тем временем уже расправлялся с очередным противником. От его молодецкого удара тот пролетел по воздуху несколько шагов и с плеском упал в лужу, взметнув фонтан липких брызг.

Вмешательство полковника в ход баталии сопровождалось недовольным ворчанием зрителей, которые, похоже, были не прочь поглядеть, как учат уму-разуму заезжего молодого барина. Кто-то даже отважился на дерзкий выкрик, но тут кучер полковника, сообразив наконец, что после хозяина и его сыновей грозный барин наверняка доберется до него, покинул свой наблюдательный пост и присоединился к своему господину, ловко орудуя кулаками и кнутом.

После этого события битва закончилась в минуту; посрамленный противник позорно бежал, оставляя в грязи головные уборы и многочисленные орудия труда, коим так и не довелось сделаться орудиями убийства. Сбившись в кучку под навесом крыльца, пятеро негодяев занялись подсчетом полученных увечий, по ходу дела издавая невнятные стенания и трусливые угрозы.

Петр Львович оправил на себе мундир и перевел дыхание, испытывая легкое сожаление оттого, что забава так быстро кончилась. Приведя себя в порядок, он подошел к молодому офицеру, который по-прежнему стоял у запертых ворот конюшни, держа в одной руке обнаженную саблю, а другой придерживаясь за стену. Вид у него был такой, что краше в гроб кладут, и Шелепов про себя подивился силе духа этого юноши, которая только и позволяла ему до сих пор держаться на ногах.

— Ну-с, поручик, — сердито крутя ус, промолвил Петр Львович, — быть может, теперь, когда мы с вами одержали столь славную викторию, вы объясните мне, что здесь, черт возьми, произошло? И, кстати, с кем имею честь?...

Поручик с заметным усилием стал ровно и представился. Петр Львович также назвал себя и повторил свой вопрос.

— Простите, господин полковник, что вам из-за меня пришлось принять участие в этой позорной драке, — сказал поручик, вкладывая в ножны саблю. — Поверьте, подобные развлечения не в моих правилах, однако иного выхода у меня не было. Видите ли, со мною вышла обыкновенная дорожная неприятность. Рана, полученная мною более месяца назад, неожиданно воспалилась, и я застрял в этой дыре на целую неделю, все это время провалявшись в беспамятстве. Спору нет, хозяин и его близкие ходили за мной, как умели, подтверждением чему служит то обстоятельство, что я до сих пор жив и говорю с вами. Но, пока я в бреду кормил клопов, коими, как вы могли заметить, изобилует это славное местечко, кто-то из моих добровольных сиделок прикарманил мой кошелек, оставив меня без гроша.

При этих его словах с крыльца постоялого двора долетел некий возмущенный писк, означавший, по всей видимости, несогласие с подобным обвинением. Шелепов всем корпусом развернулся в ту сторону, грозно нахмурив брови, и на крыльце наступила испуганная тишина.

— Мало того, — продолжал поручик, болезненно улыбаясь, — нынче утром, когда я поднялся наконец на ноги и собрался продолжить путь, хозяин, эта лысая каналья, выставил мне чудовищный счет, как будто я провел эту неделю в лучшей петербургской гостинице. А когда я сказал, что мне нечем платить — что, по моему разумению, вовсе не было для него новостью, — он вознамерился взять в уплату мою лошадь. Проклятье! Клянусь, господин полковник, я не привык мелочиться и считать деньги, но это переходит всяческие границы! К тому же я тороплюсь, а как, скажите на милость, могу я торопиться, не имея лошади?

Последний вопрос прозвучал скорее как вопль отчаянья. Полковник подумал, что гусар, видно, и впрямь очень спешит, коли собрался ехать верхом, едва держась на ногах. Но этот вопрос он решил отложить на более удобное время; пока что у него имелись иные, более насущные дела.

Полковник развернулся на сто восемьдесят градусов и, уперев огромные кулаки в бока, слегка подавшись туловищем вперед, двинулся в сторону крыльца, где при виде этого маневра произошло легкое замешательство.

— Оч-чень мило, — сказал полковник тихим, вкрадчивым голосом, напугавшим хозяина и его сыновей пуще любого крика. — Оч-чень замечательно! Значит, вы, канальи, соскучились сидеть на одном месте и обирать путников? Вас, значит, потянуло в иные места? Говорят, в Сибири весьма красиво. Сам я в тех краях не бывал, а вот вам сего путешествия, я вижу, не миновать. Каторжники!!! — взревел он вдруг голосом, от которого, казалось, шевельнулась солома на крыше. — Подлецы! Воры! Какая низость — напасть на офицера, дворянина, на защитника Отечества, героя, не щадившего живота своего, в то время как вы, негодяи, отсиживались по норам! К черту Сибирь! Я немедля, сию же секунду самолично изрублю вас в капусту, ежели вы, подлецы, не вернете господину офицеру его имущество до последней копейки и не станете униженно молить его о прощении! Кучер! Немедля закладывай экипаж! Нужно гнать в Смоленск, дабы оттуда прислали воинскую команду. Я сам стану командовать и не успокоюсь, пока от этого клопиного гнезда не останется ровное место! Раскатать по бревнышку! Повесить! Расстрелять! Всех, — добавил он обыкновенным голосом, и толпа зрителей в мгновение ока рассеялась.

Через четверть часа дело было окончательно улажено. Экипаж полковника был заложен, багаж увязан; оседланная лошадь поручика стояла здесь же, перебирая тонкими длинными ногами. Лошадь была хороша; стоимость этого чистокровного животного, судя по всему, приближалась к стоимости заведения, хозяин коего по глупости вздумал было его присвоить. Кошелек поручика, с виду довольно увесистый, также отыскался: по утверждению хозяина, он просто завалился за тумбочку, что и послужило причиной того, что плешивый проходимец именовал «недоразумением».

— Недоразумение, как же, — бормотал полковник, все еще клокоча, как стоящий на краю горячей плиты чайник. — Вздернуть бы тебя за это недоразумение, да недосуг возиться — спешу. Однако, поручик, — обратился он к своему новому знакомому, — не кажется ли вам, что вы еще чересчур слабы, чтобы держаться в седле? Того и гляди, свалитесь где-нибудь в поле. В моем экипаже довольно места для двоих, чтобы с удобствами добраться хотя бы до Смоленска. Вам это будет полезнее, чем скачка под дождем, да и мне, старику, компания не помешает. Поверите ли, от самой Варшавы не имел приятного собеседника!

Поручик с благодарностью принял приглашение, и вскоре экипаж полковника Шелепова покинул постоялый двор. Лошадь поручика бежала следом, привязанная поводьями к багажному сундуку. В экипаже велась неторопливая дорожная беседа; правда, говорил, в основном, полковник, ибо спутник его оказался не только слаб после ранения, но еще и весьма неразговорчив. Впрочем, полковник нуждался не столько в собеседнике, сколько в слушателе, а слушателем поручик оказался отменным.

Коляска двигалась по раскисшей дороге с медлительностью, выводившей полковника из душевного равновесия, и он благодарил небеса за то, что они хотя бы в конце путешествия послали ему спутника, помогавшего скрасить самый мучительный этап пути. Поручик, к слову, тоже проявлял некоторые признаки нетерпения, и, когда впереди показалась переправа через Днепр, за которой на возвышении виднелись чудом уцелевшие стены и башни смоленского кремля, лицо его изобразило самую горячую радость.