Любовь и Рим - Лора Бекитт

Он опять усмехнулся:

– Не всех… И я ценю твое расположение, госпожа.

В этот миг Ливия поняла, что в ее жизни появился человек, который во что бы то ни стало придет на помощь, стоит ей только попросить. Он не хотел называться ее другом, но он уже стал им – с того момента, как она решила обращаться с ним как с равным. Теперь в ее судьбе были или недруги или друзья – другого разделения просто не могло существовать.

Нисколько не смущаясь, Элиар первым сел за стол; несколько поколебавшись, гречанка последовала его примеру. Когда Ливия вышла в соседнюю комнату, чтобы позвать Гая, тот спросил:

– У нас новые порядки? Едим с рабами?

– Эти люди спасли тебе жизнь, – тихо сказала Ливия. – Без их поддержки нам придется нелегко.

– Странная пара, – заметил Гай.

– Главное, они любят друг друга.

Ели в молчании. Мужчины отнюдь не стремились общаться между собой, слишком уж они были разными, Тарсия еще не пришла в себя после случившегося, Ливия, погруженная в раздумье, тоже хранила безмолвие. Она думала о том, что если Элиар еще способен чем-то занять себя (хотя бы посвящать время хозяйственным заботам и делам), то что станет делать Гай в долгие и, возможно, ненастные зимние дни, здесь, где нет не то что книг, а даже принадлежностей для письма?

После обеда Ливия решила рассказать Гаю о признании Тарсии.

– Как ты считаешь, – сказала она, – Луций причастен к тому, что тебя занесли в списки?

– Не думаю, – мягко отвечал Гай, хотя на самом деле думал иначе.

Он не хотел зря тревожить Ливию: на ее долю и без того выпало много тревожных дум.

Последующие дни были заполнены хлопотами: Элиар закончил уборку двора, прочистил дымоход, Тарсия раздобыла жаровню, овчины, чтобы устроить мягкие и теплые постели. Ливия помогала гречанке наводить порядок в комнатах, они вместе спускались вниз за едой, молоком и вином. А Гай… Он бродил по острову, полный каких-то дум или лежал на кровати, молча глядя в потолок. Любил ли он ее до сих пор? О чем размышлял? Ливия не опускалась до расспросов. Иногда ночью, лежа без сна, слышала сладкий шепот гречанки и галла, занимавших соседнюю комнату. Что касается их с Гаем, между ними сохранялись целомудренные отношения, что казалось вполне естественным. В конце концов они не были близки с тех пор, как она стала принадлежать другому мужчине.

Однажды Ливия призналась Тарсии, что ждет ребенка от мужа, – ответом был взволнованный блеск глаз и робкое, сочувственное прикосновение руки.

– Все будет хорошо, – сказала девушка.

– Я надеюсь.

– Я бы не хотела уезжать с острова, – призналась Тарсия. – У меня предчувствие, что я вновь расстанусь с Элиаром. Он говорит, что предназначен смерти, между тем как мне кажется, именно мы, женщины, лучше знаем, что есть жизнь и смерть, и не стремимся ко многому, тогда как мужчины хотят неизвестно чего…

И Ливия только вздохнула, думая о том, как отнесся бы к ее новости Луций и как относится Гай. Луций никогда не говорил, что хочет детей, да и теперь вряд ли поверил бы в свое отцовство, а Гай… Что ж, ведь это не его ребенок. К сожалению, не его.

Ливия закрыла глаза, чувствуя, как по щекам текут обильные горячие слезы. Надо держаться. Ведь ей еще многое предстоит вынести. Нужно выжить – пусть даже она останется совсем одна, презираемая и отвергнутая всеми. Она не станет надеяться ни на богов, ни на людей – только на себя, на свою волю, душевные силы и… любовь. Да будет так.

И вот пришла зима; иные дни были солнечны и по-прежнему теплы, а порой наступало ненастье, и тогда пейзаж казался до боли однообразным и тоскливым: свод мрачных туч, бессильно повисшие мокрые ветви кустарников, окутанные влажной дымкой горы, и всюду – мельчайшая дождевая пыль. Море из мутно-голубого становилось темным с барашками пены, волны с грохотом катились по гальке, разбивались о скалы, и тогда только и оставалось, что слушать вой ветра, сидя на овчинах возле пылавшей огнем жаровни. Ливия напрасно боялась: у них нашлось занятие, и не одно. Неожиданно она сама отыскала выход: в один из темных вечеров, когда за стенами домика бушевал ливень, а четверо его обитателей были погружены в тягостное молчание, молодая женщина взялась пересказывать содержание поэм Гомера. Затея имела успех: Гай спорил с нею из-за каких-то деталей участия богов в судьбе Трои, Элиар живо интересовался подробностями битвы греков с троянцами, вооружением и способами защиты, Тарсию интересовала любовная линия. Затем настал черед приключений Одиссея… Так они проводили вечера, исподволь сближаясь, узнавая друг друга с неких неожиданных сторон.

Так, однажды Элиар сказал Тарсии: «А ведь история этого римлянина (он имел в виду Гая) во многом похожа на мою собственную. Он тоже в одночасье потерял все, что имел, и даже не может вернуться на родину, потому что там его ждет смерть». «А ты хотел бы вернуться в Галлию?» – спросила девушка. И он коротко отвечал: «Нет».

Если Ливию Элиар называл госпожой, то к Гаю обращался просто по имени. Сначала тот с тайным возмущением передергивал плечами, а потом привык. И однажды попросил галла: «Научи меня владеть мечом». Бросив на него быстрый взгляд, Элиар спросил: «Зачем тебе?». «Боюсь, без этого умения мне не выжить», – сказал Гай.

Элиар смастерил два щита, два деревянных меча, и маленький дворик превратился в площадку для боя. Пока гладиатор немилосердно муштровал своего ученика, Тарсия заботилась о госпоже: не позволяла Ливий в одиночку спускаться по лестнице, следила, чтобы она тепло одевалась и хорошо ела…

Да, и Ливий, и Гаю приходилось нелегко здесь, где пища была однообразна и скудна и остро ощущался недостаток воды: не помоешься лишний раз, не постираешь одежду…

Так они провели пусть короткую, но суровую зиму. А потом наступила весна. И тогда Гай сказал:

– Я поеду в Афины. Не могу жить, не зная о том, что творится в мире.

У него явно имелись какие-то планы – Ливия это чувствовала. В ней боролись два противоречивых желания: с одной стороны, она не хотела, чтобы ее ребенок появился на свет на острове (хотя Тарсия и уверяла, что ее страхи совершенно напрасны), с другой, – боялась ехать в Афины, понимая, что вслед за этим может последовать разлука с Гаем.

А возвратиться в Рим, к Луцию, она уже не могла.

ГЛАВА V

И вновь перед глазами была она – белая лента бегущей по горному плато дороги. Вокруг расстилался пламенеющий ковер маков, виднелись мягкие очертания бесчисленных горный цепей, а вдали сверкала синяя полоска моря. А потом дикие отвесные утесы внезапно расступились, открыв пораженному взору путников покрытую изумрудными виноградниками долину.

Селения, неловко прилепившиеся у подножья гор, казались игрушечными, а жители, навьюченные поклажей или впряженные в повозку мулы и маленькие ослики были похожи на медленно ползущих муравьев.