Ловец ласточек - Александра Рябова

было всё равно, куда идти, лишь бы подальше от чужих глаз. Лишь бы не слышать собственных мыслей. Щёки щипало и уши болели от холода, но именно это помогло мне отвлечься, почувствовать себя здесь и сейчас. Голова опустела. Пока вдруг за очередным поворотом мой взгляд не выхватил в ряду однообразных магазинчиков витрину художественной лавки. Я замерла на месте. Поёжилась от налетевшего порыва. Мне не мешало согреться.

Тихо звякнул колокольчик, лицо обдало тёплым, сухим воздухом, пахнущим бумагой и красками.

— Добро пожаловать! — раздалось из-за кассы.

Мир за порогом лавки предстал передо мной до того ясным и отчётливым, до того настоящим, что казалось, по другую сторону двери вовсе ничего не существовало. Были только стройные ряды тюбиков и флаконов, стопки бумаги и веера кистей. Такие знакомые, что грудь изнутри окатывало горьковато-сладкой волной. Я медленно шла вдоль стеллажей, прикасаясь ко всему, до чего могла дотянуться. Цвета калейдоскопом плясали в глазах, запахи кружили голову.

Чтобы получше разглядеть верхние полки, я сделала два шага назад и столкнулась с кем-то. Мгновенно наваждение растворилось, выбросив меня в реальность.

— Госпожа странница?

Я развернулась: передо мной стоял отец девочки, что разводила фиалки. Он смотрел с восхищением.

— Это правда вы? Простите, пожалуйста, я забыл ваше имя. — Голос его чуть заметно дрожал от волнения. Он поджал губы, пряча улыбку. — Спасибо вам огромное ещё раз. Моя дочурка будет так рада увидеть фиалки цветущими. И спасибо, что посетили мой магазин, госпожа странница. Это большая честь для меня. Если вам нужна помощь, я счастлив быть к вашим услугам.

Меня тронула его искренность, и теперь уходить, ничего не купив, было бы невежливо. Смущённая и растерянная, я обвела взглядом стеллажи.

— Тогда… покажете цветные карандаши?

Больше мне не хотелось ни убежать, ни спрятаться. Он взахлёб рассказывал про достоинства карандашей разных марок и, принеся чистый лист, восторженно отмечал особенности плотности и текстуры выходивших из-под моей руки штрихов. Он больше не напоминал мне Юлиана. Нет, блеск в его глазах был совсем таким же, как у Тау, когда тот говорил о птицах. И хотя я почти сразу решила, какие карандаши возьму, я позволила ему рассказать всё в мельчайших деталях. Улыбка не сходила с его губ.

Я возвращалась домой, неся греющий руки бумажный свёрток, и думала о том, что скоро начнутся снегопады. Мои мысли не метались, как обычно, в поисках предмета для рисования. Ещё не купив карандаши и бумагу, я знала, кого нарисую первым.

Где-то в агентстве хранилось наше общее фото, которое можно было взять за ориентир. Но я не собиралась ждать до понедельника. К тому же, мне хотелось нарисовать Лайонела по памяти. Так, чтобы его внешность, насколько бы далека она ни оказалась от действительности, отражала мои чувства к нему. А может, и чувства всех нас.

Положив перед собой золотую заколку, я сосредоточилась. Закрыла глаза и представила Лайонела. В нашу первую встречу, в день прощальной вечеринки. Он оживал в моём сознании, вырастал и наливался красками, словно распускающийся бутон. Ярко-красный и пышный, как амариллис. Его образ источал золотистый свет, чистый и тёплый, и казалось, я видела это сияние ещё вчера, но почему-то боль, которой оно отдавалось, была застарелой и царапала, точно затупившийся нож. С такой же болью Лайонел смотрел на меня тогда, прощаясь.

Я просидела над портретом полночи и, закончив, убрала его поглубже в ящик стола вместе с заколкой.

Франтишка всё меньше и меньше времени проводила в агентстве. Она стала позже приходить, говоря, что её задерживают в садике, а потом и домой начала уезжать раньше, ссылаясь на усталость. Обеды, что она готовила, становились проще и чаще повторялись. В гостиной скопилась пыль, полы в прихожей были усеяны следами от уличной обуви. Я взяла на себя мытьё посуды и поддержание чистоты на кухне. Никто не задавал вопросов и не выказывал беспокойства, потому что Франтишка оставалась такой же бодрой и улыбчивой, какой была всегда. Словно бы она почувствовала себя лучше после того случая с анонимным письмом.

И вот, одним пасмурным ноябрьским днём, Франтишка не пришла.

Какое-то время мы ждали. Потом сходили в магазин, и Кир приготовил еду. Я подумала, что уже давно так вкусно не обедала.

— Не в обиду Фани, но может, ты всегда будешь готовить, Кир? — сказал Петер.

— Тебе недостаточно того, что я делаю дома?

— Дома ты обычно кормишь нас полуфабрикатами.

— Какая разница, что есть? И вообще, я ненавижу готовить.

— Тогда нечестно, что у тебя это так хорошо получается, — надул губы Петер. — Я бы хотел научиться, но мне совсем не даётся.

Он спрятал руки под столом, точно стеснялся их.

Я собрала грязную посуду, Кир поставил вариться кофе. Франтишка так и не появилась. Я не могла вспомнить, когда последний раз снимала её чашку с полки. Стало тревожно.

Допив кофе, мы молча сидели на кухне втроём. Кир то и дело поглядывал на часы, Петер всматривался в окно, вертел головой, чтобы видеть то один, то другой конец улицы. Рисуя пальцами фигуры на поверхности стола, я пыталась отвлечься, но напряжение росло внутри, подбираясь к горлу. Я поднялась, расставила ровнее свободные стулья, вымыла посуду и плиту, подмела пол. Стоило остановиться хоть на секунду, как под рёбрами начинало жечь.

Из прихожей донёсся стук каблуков, и в двери показалась Мария. Вид у неё был мрачный.

— С Франтишкой что-то случилось.

Сердце моё упало, и, чтобы не свалиться вслед за ним, я схватилась за край стола. В глазах потемнело.

— Что ты узнала? — спросил