Путешествие в Тянь-Шань - Петр Семенов-Тян-Шанский

Наконец, мы добрались до вершины перевала, который представил мне неожиданное зрелище; горных исполинов передо мной уже не было, а впереди меня расстилалась волнистая равнина, с которой поднимались относительно невысокими холмами покрытые снегом вершины. Между ними виднелись зеленые озера, только отчасти покрытые льдом, а там, где его не было, по ним плавали стаи красивых турпанов (Casarca rutila), поражающих своими блестящими металлическими красными и синими цветами, напоминающими цвета райских птиц.

Гипсометрическое измерение дало мне для абсолютной высоты Заукинского перевала 3380 метров. Я почувствовал шум в ушах, и мне казалось, что из них немедленно пойдет кровь. Однако дело обошлось благополучно, и я опять сел на коня с тем, чтобы взобраться на ближайшую довольно пологую вершину, с которой я мог обозреть все холмистое нагорье и увидеть еще несколько озер. Затем, спустившись с вершины, я продолжал свой путь к югу через чудные альпийские луга. Роскошная растительность покрывала все скаты холмов и была украшена крупными яркими цветами синих и желтых генциан, бледно-лиловых купальниц (Hegemone lilacina), белых и желтых лютиков.

Но всего эффектнее были обширные полянки, заросшие сплошь золотистыми головками особой и еще не описанной породы лука, из-за которого вся эта часть Тянь-Шаня получила от китайцев название Цун-линь, то есть луковых гор. Казаки с наслаждением наедались этим луком: до такой степени он казался им вкусным. Кроме этой породы еще совершенно неизвестного лука, которая впоследствии получила видовое название в мою честь Allium semenovi regel, мне удалось найти в этот день (13 июня) и еще одно новое растение из рода Oxytropis, получившее впоследствии от ботаника Бунге, его описавшего, видовое название Oxytfopis oligantha.[47]

Пройдя часа два по этим чудным альпийским лугам, мы взобрались на другой пологий снежный холм, откуда видели еще три озера, из которых речки текли уже на южную сторону перевала к юго-востоку и, сливаясь, образовывали более значительную реку, высокая продольная долина которой, направляясь к западу, терялась в туманной дали. Это и была река Нарын, верховье древнего Яксарта, на нижнем течении которого (Сырдарье) Россия уже стояла твердой ногой. Мы проблуждали еще часа два между истоками Нарына, но спуститься вниз по его долине я не решился: лошади наши были измучены и изранены; со мной, кроме Кошарова, были только три казака и два каракиргиза.

Заночевать на такой высоте было невозможно, а спускаться в продольную высокую Нарынскую долину было слишком опасно, так как на нас могла там напасть сильная баранта султана Тюрегельды. Поэтому, пробыв часов пять на Заукинском перевале, я решился возвратиться назад.

На обратном пути еще на истоках Нарына мы встретили небольшого светло-бурого горного тянь-шаньского медведя (Ursus arctos leuconyx). Он, конечно, находил себе достаточную поживу на поле гибели богинцев, к которому мы и направились на нашем возвратном пути.

Это решительное и последнее поле битвы между богинцами и сарыбагишами, по соображению наших проводников, должно было находиться немного вправо и к востоку от нашего обратного пути, между знакомой нам вершиной, на которую мы всходили, и той окраиной плоскогорья, по которой мы взобрались на перевал. Когда многочисленный богинский род с большими потерями взобрался на плоскогорье Заукинского перевала, преследуемый, можно сказать, по пятам сарыбагишами, то он, убедившись в невозможности исполнить свое первоначальное намерение укочевать на Нарын, решился повернуть в сторону к востоку по тропинкам, ведущим на Сары-джас и Кок-джар, и пробраться на Каркару к кочевьям своего верховного манапа Бурамбая, от которого мятежный род так легкомысленно отделился. Но на этом-то повороте богинцы, ослабленные своими потерями на трудном своем подъеме, были с двух сторон настигнуты отрядами сарыбагишей: Умбеталы, гнавшегося за ними по пятам, и Тюрегельды, обошедшего их со стороны верховьев Нарына. На поляне, на которую мы вышли с подножия ближайшей к окраине вершины плоскогорья, решилась участь богинцев после последнего отчаянного боя. Все, что было еще в силах двигаться из их табунов и стад, было отбито сарыбагишами и быстро угнано ими на верховья Нарына, а все, что не могло двигаться, пало в изнеможении на поле битвы, усеяв его своими трупами. Только те из богинцев, под которыми еще уцелели лошади, ускакали без оглядки на восток, по тропинкам, ведущим в высокие долины подгорья Тенгри-тага, и уже не были преследуемы своими победителями, повернувшими к западу в долину Нарына со своей богатой добычей.

День уже склонялся к вечеру, когда мы, обогнув знакомую нам вершину, с ее подножия вышли на «мертвое поле», засыпанное замерзшими трупами, между которыми были и человеческие. Впечатление, произведенное на меня этим полем, было несравненно сильнее, чем впечатление «морга» на Сан-Бернарде. Только тут я глубоко прочувствовал поэтическое обращение великого поэта Пушкина к подобной поляне со словами: «О поле, поле, кто тебя усеял мертвыми костями?»

И чудилось мне, что передо мной что-то колышется на этом страшном мертвом поле и что я уже слышу здесь какие-то живые звуки. И действительно, по мере того как я подвигался вперед по этой пустыне, я увидел, что что-то заколыхалось передо мной, и, к моему удивлению, это не была галлюцинация. Навстречу нам с радостным лаем бросилась стая богинских собак, остававшихся с весны на поле битвы и питавшихся там нисколько не разложившимися вследствие холода трупами. Собаки эти пристали к нам и остались нашими верными спутниками во время всего нашего дальнейшего путешествия до возвращения в Верное.

Часов в семь пополудни мы быстро повернули с «мертвого поля» к северной окраине, с которой и начали спуск по той же дороге, по которой поднялись. Уже начало смеркаться, когда мы с половины спуска заметили внизу, у подошвы перевала, на берегу альпийского озера, огни бивака оставленных нами там четырех казаков, которые ожидали нас с беспокойством о нашей участи. На биваке я нашел и чай, и ужин, и свою белую палатку, в которой мог уснуть часа четыре до рассвета, выслав еще ночью двух киргизов к нашему главному отряду, ожидавшему нас в Заукинской долине, для того чтобы предупредить его о нашем возвращении.

14 июня уже до рассвета мы начали спускаться по знакомой нам дороге мимо обоих альпийских озер и далее по реке Зауке и часам к 5 утра прибыли на соединение с нашим главным отрядом, который нашли на месте, где мы его оставили 12 июня, – у последних елей на верхней границе лесной растительности. Отряд, предупрежденный о нашем возвращении, еще ночью поднялся со своего бивака, и мы, не теряя времени, безостановочно продолжали свой спуск с Заукинского горного прохода, но уже не с той поспешностью, с которой спускались на соединение со своим отрядом на рассвете от альпийских озер до верхнего предела лесной зоны.