«Штрафники, в огонь!» Штурмовая рота (сборник) - Владимир Першанин

Я догонял взвод, а в голове билась мысль: «Мы бросили раненого!» Санитару ясно намекнули: посидеть немного с обреченным человеком и тоже бежать вперед. Этот парень, действительно, умирает. Крови вытекло столько, что попади он на операционный стол прямо сейчас, вряд ли бы хирурги сумели что-то сделать.

Теперь рота бежала по открытому полю. На буграх снег сдуло, и в некоторых местах люди проваливались по пояс. Мины стали падать гуще, потом издалека застучал пулемет. День был пасмурный, и трассеры виднелись отчетливо. Пока расстояние рассеивало пули, но метров через двести огонь уже стал прицельным.

Люди падали один за другим. Многие прятались, зная, что впереди смерть. Звук немецкого пулемета был рычащим. «Машингевер» словно захлебывался от собственной скорострельности, но не захлебнулся. Это был знаменитый МГ-42, выпускавший двенадцать пуль в секунду. Очереди, идущие кучно, находили новые жертвы. Атака замедлилась. Офицеры и сержанты поднимали мелкие группы, но те, пробежав с десяток метров, снова падали в снег.

Деревня, где шел основной бой, находилась от нас по-прежнему далеко. Мы уткнулись в снег возле выселок: каменный, наполовину разваленный дом, две сгоревшие хаты, срубы колодцев, кирпичные печи. Мест, где фрицы могли укрыться, вполне хватало. Гладков приказал открыть огонь из обоих «максимов», стараясь в первую очередь погасить огонь немецкого пулемета из каменных развалин.

Дружный треск «максимов» помог роте продвинуться еще на сотню метров, а затем бойцы намертво застряли среди кочек и глубокой, пробитой еще осенью дорожной колеи. Миной перевернуло и отбросило один из наших станкачей. Расчет слишком увлекся и вовремя не сменил позицию. Мина ударила с недолетом, изорвала кожух, погнула ствол и контузила расчет. Но этим ребятам еще повезло. Поднявшийся по команде сержант и двое бойцов угодили под очередь, и свалились все трое.

Один кое-как уполз в колею, а двое ворочались в окрашенном кровью сугробе. Немцы добивали их торопливо, с непонятной мне яростью. Из пулеметов, винтовок, автоматов, вырывая пулями клочья тел и одежды. Словно хотели показать остальным – то же самое будет со всеми вами. Расчет второго «максима» прятался за пригорком, стреляя длинными очередями невесть куда. Ручные «Дегтяревы» действовали более четко, но расстояние для них было великовато. Все же пули, крошившие камень полуразрушенного дома, заставили немецкий расчет перебраться в другое место.

Меня позвал Гладков. Когда я плюхнулся рядом с ним, там лежал его ординарец Мишка, парень лет семнадцати. Оба курили командирские папиросы. Угостили меня. Со стороны деревни в нашу сторону взлетела красная ракета.

– Наверное, пятая или шестая по счету, – сказал Гладков. – Торопят.

К нам присоединился взводный Иванцов. Возбужденный, тоже курил и обругал пулеметчиков:

– Глянь, Алексеич, что творят! Куда попадя шпарят, – он высунулся из снежной ямы и крикнул: – Эй, «максимы», кончай пальбу по воронам.

Меня не удивило, что младший лейтенант Иванцов, несмотря на большую разницу в званиях и возрасте, даже не будучи заместителем ротного командира, обращается к нему на «ты» и самовольно дал приказ расчету «максима» прекратить стрельбу. Капитан просто не обратил внимания на эти мелочи, морща лоб и рассматривая в бинокль местность впереди. Позвал Антона Чепелева.

– Торопят, мать их, – повторил командир роты. – Надо подниматься, належались. Перебежками, не останавливаясь. Все «Дегтяревы» в цепь, и вести непрерывный огонь. Ты, Буканов, вроде инструктором был?

– Так точно.

– Из «максима» стрелять умеешь?

– Умею.

– Заткнешь этот МГ-42. Знаешь такую штуку?

– Еще нет.

– Узнаешь. Будь осторожнее. Скорострельность тысяча двести выстрелов в минуту плюс оптика.

– Кто взвод поведет?

– Найдем, – влез Иванцов. – А ты покажешь, чем в Ташкенте полтора года занимался. Урюк с пловом жрал или чему-то учился.

Чувствуя, что вспыхнет ссора, Гладков резко оборвал Иванцова и отправил в свой взвод. Я пополз к «максиму», который парил горячим кожухом. Расчет набивал ленты. Сержант с темно-рыжими кудрями доложил, что в наличии имеется восемь лент, частично набитых, и семьсот патронов в запасе.

– Вода есть? – спросил я.

Опытные пулеметчики таскают с собой запас в бачке или большой фляге. Этот расчет опытным не был. Вода имелась лишь в солдатских фляжках. Я откинул крышку.

Так и есть, вода наполовину выкипела, а на ощупь была почти кипяток. Торопливо заталкивали комки снега, благо пулемет был выпуска сорок первого года, с широкой крышкой. Фамилия рыжего сержанта была Гоголев. Я приказал ему занять место второго номера, а двум другим номерам набивать побыстрее ленты.

Рыжий, поморгав, осторожно спросил, кто дал такой приказ отстранить его от пулемета. Видимо, он уже успел почувствовать себя командиром подразделения, не последней личностью в роте и подчинялся лично Гладкову. Я проверил затвор пулемета, прицел. Рыжий замолк и вопросов больше не задавал.

Сильная штука пулемет «максим»! Хоть и громоздкий, но с хорошей прицельной дальностью, а тяжелый вес помогал ее держать. Рота двинулась вперед мелкими перебежками, кое-где ползком. Сразу заработал МГ-42, перебравшийся из развалин за расколотую пополам огромную русскую печь. Я нащупывал цель короткими очередями, потом всадил несколько штук длинных. Печь окуталась красной кирпичной пылью.

«Машингевер» замолк, а рота побежала резвее. Закричали даже «ура». Автоматный огонь и винтовочные выстрелы были не так страшны, как смертоносные трассы МГ-42. Я добил ленту по вспышкам, а пока заряжал следующую, в нашу сторону ударили сразу два пулемета. Знакомый МГ-42 и чешский ручник «зброевка» с магазином сверху.

Рота залегла, а я нащупывал МГ, опять переместившийся в развалины каменного дома. Впервые за долгое время я почувствовал себя действительно нужным.

Стрельбой и в Ростовском училище, а особенно в Ташкенте приходилось заниматься много. Куда-то ушли нервозность и страх перед чужими пулями. Я занимался делом, которому выучил несколько поколений курсантов.

Очереди шли ровно, по 8—10 патронов. Кажется, я снова достал МГ-42, и расчет замолчал. Теперь надо менять свою позицию. Быстрее! Когда я подал эту запоздавшую в горячке команду, третий номер мотнул головой, словно раскланивался, и повалился на спину. Легкий пулемет «зброевка», изготовленный в Чехии братьями-славянами, нашел свою цель.

Красноармеец был убит наповал. Пуля пробила шапку вместе с головой. Мы торопливо уползали прочь, оставив тело в яме-окопе. Пока перебирались на новое место, чертова «зброевка» продолжала вести огонь. На новой позиции с трудом отдышались и перезарядили «максим».

Расчет чешского пулемета прятался за срубом колодца с торчащими бревнами и заваленной колодезной рамой. Толстые бревна неплохо защищали фрицев, но я знал, что «максим» все равно достанет их. Я выпустил целиком ленту, рыжий помощник умело вставил новую.

Огонь с расстояния трехсот метров откалывал уже не щепки, а целые куски бревен. Кое-где образовались дыры, сруб колодца завалился еще сильнее. Главное, оба фрицевских пулемета молчали, а рота обстреляла вражеские позиции с флангов.

Из-за сруба поднялись оба пулеметчика и побежали прочь. Я дал еще очередь, но стрелять мешали наступающие бойцы. Я выпустил остаток ленты по уходящему легкому вездеходу и нескольким фигурам в серо-голубых шинелях, мелькавших уже далеко.

Покатили «максим» вслед за ротой. Там еще хлопали отдельные выстрелы, но бой, кажется, закончился. Хотелось убедиться в точности своей стрельбы. За расколотой печью среди груды стреляных гильз обнаружили труп немецкого пулеметчика, убитого двумя пулями в лицо. В училище я неплохо изучил знаки различия германских сухопутных войск. По характерным погонам с серебристой окантовкой и такому же блестящему квадрату угадал, что это унтер-офицер, видимо, командир пулеметного расчета.

– Офицер? – спрашивали меня.

– Нет, унтер. Бывалый, гад. Вон медаль за зимнюю кампанию. С сорок первого воюет.

Еще два трупа и разбитый пулемет МГ-42 нашли в развалинах дома. Судя по пулевым ранениям, это была наша работа. Кто-то из славян сгоряча швырнул гранату, добивая расчет, и разворотил пулемет, который я хотел захватить в качестве трофея.

Сруб колодца был раскрошен и издырявлен насквозь, утоптанный снег пропитался кровью, но «зброевку» успели подобрать до нашего прихода бойцы, которые вбежали на позиции первыми. В роте появились немецкие автоматы, кожаные сапоги, немного короче наших. Их снимали от жадности. Впереди еще холодные зимние ночи, а такие сапоги хороши для весны и осени. Лучше валенок обуви не найдешь. Мы ведь в отличие от немцев часто ночевали зимой прямо в окопах.

Рыжий сержант, обшаривая уже вывернутые карманы, ругался вовсю. Кроме металлической расчески в футляре и ополовиненной пачки сигарет, ничего не нашел. Он хотел непременно заиметь часы, но разве поспеешь за пехотой с нашим тяжелым «максимом»! Свое раздражение решил выместить на мне: