В лабиринтах смертельного риска - Михаил Михалков

Все были очень довольны удачно проведенной операцией и наперебой вспоминали о деталях боя…

Недалеко от дома Кринки, на перекрестке лесных дорог, стояла старенькая, заброшенная банька. У ее хозяина по фамилии Брамс в то время скрывался латыш, дезертировавший из немецкой армии. В этой баньке, в глубокий проем между полуразрушенной печкой и стеной, я спрятал рюкзак с формой убитого капитана, его сапоги, амуницию, оружие и документы.

Дела у партизан налаживались. Кринка ежедневно получал донесения. В эти дни у Кринки находился его брат-подпольщик — очень симпатичный, средних лет. Насколько мне помнится, на его след фашисты напали в Риге, и он решил скрыться от них в лесу.

Наши товарищи-латыши действовали активно — все замечали, деды вызнавали у соседей, имевших родичей-полицаев, что делается в немецкой армии. Началась и диверсионная работа. Во всем районе вокруг хутора Цеши разрушались деревянные мосты, перерезались провода связи. Жителей хуторов, даже самых дальних, заблаговременно предупреждали о готовящихся против них репрессиях. Участились вооруженные столкновения с немцами.

Лес служил людям надежным убежищем. Появились землянки, загоны для скота. Проливные дожди, осенние туманы, порывы ветра, скрип деревьев, крик ночных птиц или зверей — все было на руку людям.

Я часто бывал в доме Кринки. Мне очень дорога была материнская забота Юлии Васильевны, я гордился доверием Жана, а темноволосая, скромная, красивая Зоя учила меня говорить по-латышски и была в восторге, когда однажды, распахнув дверь, я запел популярную народную латышскую песню на латышском языке:

Луга люблю я и солнце майское.Хотя в душе печаль живет..

Особенно хорошо было в доме у Кринки в дождливые, холодные предосенние дни. Так не хотелось тогда уходить в темноту ночи к своему шалашу. Но я поднимался из-за дружеского стола и шел в лес.

В офицерской форме я никогда у Кринки не появлялся: боялся вызвать подозрение у эвакуированных, которым Жан отдал половину своего дома.

Все документы капитана я уничтожил, сохранил лишь командировочное предписание («марш бефель»), В этом документе было сказано, что капитан такой-то с таким-то количеством солдат следует в город Тукумс в дивизию СС «Мертвая голова». Удостоверение было без фотографии и при случае могло пригодиться.

Фронт приближался. Ночью, лежа в шалаше, я слышал далекое гудение и грохот боя. Иногда небо в той стороне озарялось отблесками пожаров.

В те дни я часто надевал форму немецкого капитана, ибо в ней и собирался перейти фронт, к своим. В то же время, выезжая верхом в этой форме в прифронтовые места, мне легче было сориентироваться в обстановке. Много надо было заранее разузнать и разведать, и форма немецкого офицера способствовала этому.

Еще одна проверка

Советскому человеку надеть на голову фуражку с эмблемой-черепом — нелегко. В особенности, если представишь себе, какие мысли роились под этой черной фуражкой в голове гитлеровца.

Фуражка хранила запах фиксатуара и еще чего-то до тошноты отвратительно пахнувшего; подкладка лоснилась от жира, и прикосновение к ней тоже вызывало неприятные ощущения. Высокий, лакированный козырек торчал впереди назойливо-надменно, а над ним выпячивался на околышке этот проклятый значок с черепом. Следовательно… Если убитый капитан был из роммелевской танковой дивизии СС «Мертвая голова», то наверняка эта фуражка возвышалась над люком танка, окрашенного в белый цвет, где-нибудь в песках Красной африканской пустыни, когда Роммель выходил на «Линию Маррет», чтобы соединиться с генералом Арнима и его 5-й армией.

Впрочем, вряд ли капитан защищал тогда свою голову от палящего солнца черной фуражкой, скорее всего эта фуражка лежала у него в чемодане вместе с черным кителем, который был сейчас на моих плечах. Китель этот тоже удирал из Африки в Сицилию, а затем в Марсель через Средиземное море и, судя по пяти нашивкам ранений, их хозяин был верным гитлеровским слугой. Об этом свидетельствовали и два Железных креста первой степени с мечами. Черные галифе с черными, изрядно потертыми кожаными врезами на внутренней стороне говорили о том, что хозяин был вынужден в балтийских краях пересесть из подбитого танка в седло. Остается добавить, что сапоги имели лакированные голенища и были сшиты отменно хорошо.

…Облаченный во всю эту одежду, я ехал верхом в прифронтовой полосе. При мне был бинокль, пистолет «ТТ», найденный в Прибалтийском лесу, немецкий «вальтер», неизменный браунинг, похищенный у румынской генеральши, в планшете — оперативные карты, в руке — автомат.

Вскоре я оказался на поляне, где расположилась какая-то немецкая часть. Дымилась походная кухня. Возле нее длинной очередью выстроились солдаты с котелками.

«Посмотрим, как они со мной будут разговаривать», — подумал я, стараясь во всем — от острых носков сапог до надменного выражения глаз под лакированным козырьком — походить на прежнего хозяина этой одежды.

Мое внимание привлек рокот пролетавших в небе самолетов. В ясной синеве шел яростный поединок «мессершмитта» с маленьким советским истребителем, который выделывал головокружительные виражи и петли вокруг противника. Истребитель переворачивался на спину, подлетал под немца, обстреливал короткими очередями. Но вот, видимо, истребитель израсходовал свой боекомплект. Он неожиданно вынырнул из облака в хвост «мессера» и, протаранив его, взмыл и исчез в облаках.

«Мессершмитт», разваливаясь на куски, падал на землю. И где-то за лесом послышался глухой взрыв.

Я был так возбужден, что, признаться, пришлось приложить немало усилий, чтобы вновь обрести хладнокровие и выдержку, к которым обязывала маскировка. Выпрямившись в седле и приняв строгий вид, я подъехал к немцам.

Почерневшие от усталости, заросшие щетиной, видимо, недавно вышедшие из трудного боя, солдаты возле походной кухни ели из котелков суп.

— Какая часть?

— Особый батальон танковой дивизии «Рейх».

Я повернул коня и ускакал прочь. Где-то вдалеке грохотали орудия.

Весь день я провел в пути, анализируя обстановку, искал «окно» для перехода фронта. К вечеру решил возвратиться к Кринке. Но, не доехав до хутора километров четырех, на перекрестке наскочил на пост полевой жандармерии.

— Хальт! — гаркнул фельдфебель, выходя из придорожных кустов. Рядом появился второй. В лунном свете блестели их металлические бляхи. — Господин капитан, прошу предъявить документы!

— Еду в штаб танковой дивизии «Мертвая голова», везу срочное донесение. Дорогу!