Неделя в декабре - Себастьян Фолкс

— Что не скажу ни единой живой душе о том, что сейчас услышу, и о том, от кого услышал.

И Деплешен прошептал ему на ухо:

— Первый нью-йоркский решил купить Ассоциированный королевский. Два дня назад их президенты обедали тет-а-тет. Сведения точные.

Вилс кивнул:

— Интересно.

— Помните, вы поклялись.

— Конечно.

— И, Джон… — уже громче сказал в спину уходившего Вилса Деплешен. — Мы могли бы вместе делать дела! Позвоните мне! Пообедаем!

Вилс, не обернувшись, поднял в знак согласия руку. Он почти улыбался. Господи, ну и народ, мать его.

Между тем в Пфеффиконе пальцы Виктории Гилпин быстро и вкрадчиво сновали по клавиатуре. Ей становилось трудно поспевать за продажами, которые осуществлял Киран Даффи.

Даффи не знал, что именно предпринял Вилс, и спрашивать его об этом не собирался, однако кривая стоимости акций АКБ имела вид очень знакомый: начальный пологий подъем сменился все ускорявшимся ростом, который всегда возникает вслед за толково распущенным слухом. Даффи легко представлял себе, как что-то сказанное или написанное в Лондоне было раздуто в Нью-Йорке, а затем смягчено, но, в общем и целом, принято более хладнокровными азиатами. Биржи всего мира убедили себя в том, что цена акций Ассоциированного королевского растет, и начали покупать их, поначалу спокойно, однако к трем часам дня спокойствие это сменилось действиями прямо-таки лихорадочными.

Даффи понимал: Вилс не мог быть единственным, кто заметил в последние девять месяцев, что с АКБ не все ладно, однако цена акций банка продолжала расти, и Даффи нутром чувствовал — у его коллег-брокеров, обычно игравших на понижение, сдают нервы. Вопрос для них теперь стоял так: хочешь не хочешь, а покупай, пока еще можешь.

Он подождал до трех и приступил к распродаже своих, отнюдь не малых, запасов этих акций.

— Так держать, Виктория, — сказал Даффи, стараясь не показать, до чего он доволен собой. — И попросите Симону, чтобы она принесла мне чаю, ладно?

После того как были куплены и проданы двойные опционы, настало время заняться сырьевой частью операции. Шаг этот был деликатным и, по мнению Даффи, отчасти опасным, но умным — именно такие штуки и делали работу на Джона Вилса более чем сносной.

В 2001-м Ассоциированный королевский купил «африканские активы» испытывавшего тяжелые времена Французского колониального банка, и это, плюс его собственное исторически сложившееся присутствие на континенте, означало, что АКБ стал финансировать, по сути дела, две трети всего производства какао.

— Ну, это география в рамках школьной программы, — сказал Вилс. — Приятно другое. Склад, на котором хранят какао-бобы, прежде чем сбыть их западному производителю шоколада, должен занимать деньги, чтобы купить эти бобы у фермеров. А у кого он их занимает?

— У АКБ.

— Точно. Одним ударом и прямо в лунку, как, наверное, выразился бы Годли. Вернее, в жопу. АКБ закрепил за собой весь рынок, от семян и до бумаги, на которой печатают квитанции об уплате экспортной пошлины. Это охватывающая всю Африку сеть финансовых отношений не только тысяч фермеров, но и агентов, брокеров, транспортников, страховщиков. Ни один банк или группа банков, даже долбаный «Всемирный» перестроить эти отношения за одну ночь не сможет.

— И урожай никто не купит.

— Да. И потому цена того, что уже лежит на складах, свечой пойдет вверх. Я говорю не просто о бельгийском шоколаде — о последней затраханной бельгийской шоколадке, какую ты съешь в следующие полгода.

Даффи неторопливо пил принесенный Симоной чай без молока. Он обожал иметь дело с очкариками, получившими образование в Массачусетском технологическом, верившими в «рациональные рынки» и замысловатые формулы. Если цена на какой-то продукт — на какао, на кофе, на что угодно — начинала вести себя «не по науке», как они выражались, эти ребята покупали или продавали его до тех пор, пока цена снова не приходила в соответствие с их формулами. Джон Вилс называл это «долгосрочной дурью», подразумевая верования, которые отстаивали нобелевские лауреаты по экономике и благодаря которым один-единственный хедж-фонд, «Долгосрочный капитал», посадил американскую экономику в триллионодолларовую долговую яму. Следующее поколение никакого урока из случившегося, похоже, не извлекло.

— Соедините меня с очкариками, Виктория! — попросил, потирая ладони, Даффи.

Когда все обнаружат, что крестьяне Африки вынуждены смотреть, как гниют на корню их урожаи, а кто-то наживает на этом большие деньги, начнутся поиски виноватого, однако внимание людей обратится к регулируемым фьючерсным рынкам, а не к сумеречному миру, в котором проводил свои операции Даффи. Замечательно, просто замечательно, что хедж-фонды никакому регулированию не подлежат. Легальным контрагентом всей операции будет даже не «Капитал высокого уровня», а его прайм-брокер — лондонское отделение Американского инвестиционного банка.

Верно, конечно, подумал, переговорив по телефону с Нью-Йорком, Даффи, что нескольким миллионам африканцев придется голодать, но он-то тут при чем? Всему виной неотвратимо приближавшееся банкротство Ассоциированного королевского.

Он нацарапал на регистрационной квитанции подробности операции и позвал Викторию. Вернувшись за свой стол, она потратила несколько мгновений, чтобы расшифровать каракули Даффи, затем аккуратно ввела эти сведения в компьютер и нажала на кнопку «отправить».

Летом 2006-го Салим поинтересовался у Хасана, не хочет ли он поучаствовать в «ознакомительной поездке»: Коалиция мусульманской молодежи отправляла группу своих членов в Пакистан. Он смог бы познакомиться там с единомышленниками и пройти своего рода «обучение». Однако Хасан сомневался, что ему удастся уговорить на это родителей, — они даже не предлагали ему съездить на родину, чтобы найти невесту, питая, судя по всему, уверенность, что он женится на англичанке. И он не без колебаний, но отклонил предложение Салима, а тот принял отказ с всегдашней его невозмутимостью.

Еще через полгода Салим обратился к нему с другим предложением: встретиться с особым «Передовым отрядом» их организации. «Все, кто придет на эту встречу, прошли обучение в Пакистане или Сомали, но у тебя, Хас, такая ясная голова, что мне хочется, чтобы и ты побывал на этой встрече. Ты умен. Не волнуйся. Ничего особенного там происходить не будет. Мы просто посмотрим на наших завтрашних лидеров. На людей, которые разбираются в территориальном вопросе».

И лицо Салима расплылось в улыбке, придававшей ему особое сходство с Балу. «Передовой отряд» был предпоследней ступенькой вверху иерархической лестницы их организации, к тому же Хасана заинтриговало его название — английское, а не арабское; присутствие на этой встрече не требовало полета в Карачи и долгого перехода по горам — нужно было всего лишь проехать три часа на поезде, уходившем с вокзала Кингз-Кросс в Брэдфорд. Да и слова «территориальный вопрос» также были не лишены интереса.

Вот тогда-то в доме на Ламб-лейн, в комнате с голыми стенами, расположенной над залом для игры в бинго, Хасан и услышал речь, которая — вместе с британским вторжением в Ирак — внушила ему уверенность в том, что он готов к борьбе за свою веру. Это была речь не духовного лица, не какого-нибудь демагога или смутьяна — говорил младший служащий муниципального отдела социального обеспечения, обладатель негромкого голоса и доброжелательных глаз. Сначала все помолились, затем, когда двенадцать молодых мужчин, собравшихся в аудитории, уселись, скрестив ноги, на пол и принялись благовоспитанно передавать друг другу фруктовый сок и печенья, человек этот, назвавшийся Али, приступил к делу.

— Братья. Для начала позвольте мне сказать вам: добро пожаловать. Надолго «Передовой отряд» вас здесь не задержит. Послезавтра вы разъедетесь по домам. Я знаю, что все вы, кроме одного, уже прошли определенную подготовку за границей. И мне хотелось бы, чтобы домой вы вернулись со следующей мыслью: жизнь проста.

Хасан, обведя взглядом слушателей, увидел на их лицах удивление. Надо полагать, в Пакистане они получали наставления от кипучих фанатиков и членов полувоенных формирований и вовсе не ожидали встретиться на этой, поздней, стадии подготовки с человеком, в голосе которого звучали модуляции университетского лектора.

В последние три года Хасану нередко казалось, что он разрывается между возвышенной риторикой чистоты, с которой он сталкивался в мечети, и разрушительной насмешливостью, неотъемлемой от повседневной жизни в склонной к самоиронии стране. Это походило на анфиладный пулеметный огонь: с одной стороны — страстность и великолепие ислама с его напористыми, вдохновенными ораторами, чьи громкие и пылкие речи он слушал; а с другой — неторопливо ползущие минуты обыденной жизни в стране, которая никогда не относилась к себе с чрезмерной серьезностью. Вера Хасана была логичной и духовной, его снедала присущая молодым людям жажда деятельности; однако, помимо этого, он еще и болел за «Килмарнок».