Рубеж. Пентакль - Марина и Сергей Дяченко

– Ну, спасибо тебе, Гринь! От меня – и от тех, кого ты от смерти спас!

Парень смутился, помотал головой:

– То вам спасибо, панна сотникова! Поеду, как бы не хватились…

Он вновь поклонился – отдельно Хведиру-Теодору, отдельно Ярине – и шагнул в темноту.

Сгинул.

– Ну что, пан писарь сотенный? – Ярина глубоко вдохнула холодный воздух, улыбнулась Хведиру. – Вот и мы часу дождались!

Кони были плохи – еле шли по глубокому снегу. Всадники сидели кое-как в седлах, а порою и просто на попонах. Ярина обернулась, головой покачала – не войско! Хоть и стараются хлопцы.

Сама девушка ехала впереди, рядом с верным Агметом. Не в первом ряду. Туда не пустили, напомнив, что место сотника – за дозорными, а еще лучше – сбоку, к середине ближе. Вот и довелось пристроиться за широкой спиной пана Рио. Тот сам вызвался первым ехать. Агмет заворчал, но гость, мягко улыбнувшись, напомнил, что у него все-таки два глаза.

Пан Рио был не один. Слева грузно восседал широкоплечий Хостик-Хвостик, справа ерзал по седлу пан лекарь. Их Яринка и брать не хотела: один с раной недолеченной, другому на коне сидеть неладно. Но оба – и заризяка, и гулена – твердо заявили: куда пан Рио – туда и они. Так и переспорили.

Когда все трое сели на коней, девушке внезапно почудилось, будто она уже где-то видела этих странных вояк. Не у хаты Гриня Кириченки, не в лесу – раньше. И только за Валками, когда отряд свернул в лес, сообразила. Ну конечно! Картинка-лубок, что в горнице отцовской висит! Давно уже висит, поблекла вся. Заходил как-то в Валки офеня из Московии, вот и продал.

Да, картинка, друкованная, красками расцвеченная. На ней тоже три всадника-богатыря, в кольчугах, с мечами. Один руку ко лбу прикладывает, другой рукоять кладенца булатного сжимает…

Ярина чуть не рассмеялась. И вправду! Пан Рио—Муромец, Хвостик—Добрыня да Крамольник—Попович! И кольчуги при них, и мечи. Только за плечами у пана Муромца – мушкет, а у пана Добрыни – шило да фузея. А так – и не отличить!

Настроение сразу улучшилось. Да оно и не было плохим. Ей ли, сотниковой дочке, боя бояться? И народу достаточно, двадцать парней с ней едут, и шабли с ними, и рушницы, и даже гаковницу волокут. А главное, не вслепую едут. Спасибо чумаку, славный оказался хлопец!

Одно тревожило. Уже перед тем как выступать, Хведир отвел Ярину в сторону и стал плести какую-то ахинею, что, мол, опасно, и Гриню верить до конца не стоит, и самой ей ехать ни к чему. А если и ехать, то всю сотню брать с ним, паном Теодором, в придачу.

Девушка и слушать не стала. Если уж Гриню не верить, так и верить некому. А сотню брать не след. Во-первых, и сотни нет, всего восемь десятков, а во-вторых, Валки бросать нельзя. В Валках Хведиру и место – пусть в окуляры смотрит да лад блюдет.

Поспорили. Поругались даже.

С тем и уехала.

Теперь, ясным днем, Хведировы страхи и вовсе казались ерундой. Вот лес проедут, а там и Калайденцы. Первым делом – разведку вперед, затем – к церкви…

Сзади засмеялись, присвистнули.

– Панна сотникова, а можно песню?

Ярина улыбнулась – хорошо, что у хлопцев настрой боевой!

– Давай!

Вновь присвистнули, и молодой голос затянул – громко, задорно:

Ехал козак за Дунай,Сказал: дивчина, прощай!Вы, коники вороненьки,Несить та гуляй!

Песня была своя, валковская. Максим Климовский ее сложил, тот, что к Ярине сватался. Девушка лишь головой покачала – без царя в голове хлопец. А песня хороша, теперь ее всюду поют: и в Полтаве, и в Харькове.

Постой, постой, козаче,Твоя дивчина плаче.Як ты меня покидаешь,Тильки подумай!

Пели весело, в два десятка глоток, и девушке подумалось, что угадал гуляка-Максим. И сам он теперь за Дунаем, и батька ее, и браты Хведировы. И песня уже там…

Белых ручек не ломай,Серых очек не стирай,Меня з войны со славоюК себе ожидай.

Девушка и сама не заметила, как подпевает. Это хорошо, когда перед боем поют! Поют – значит, не боятся…

– Ханум!

Резкий голос Агмета ударил, словно плетью. Ярина вздрогнула, обернулась.

– Ханум-хозяйка! Гляди!

Рука с камчой указывала куда-то вперед. Девушка привстала на стременах…

И увидела встревоженное лицо Рио.

– Госпожа Ирина! Надо остановиться… задержаться…

И пан Рио туда же! Ярина вгляделась. Лес как лес, к самой дороге подступает, на опушке – ни следочка…

Пан Рио пошептался с паном Хвостиком, вновь обернулся.

– Мы проедем вперед. Хостик что-то почувствовал. Птицы…

Птицы? Ярина удивилась, хотела переспросить…

И тут ударили выстрелы.

…Сначала дрогнула земля. Затем – рванулась навстречу. Плечо больно ударилось о закаменевшую, припорошенную снегом грязь. Губы пронзило болью, рот сразу наполнился соленым, горячим…

…А выстрелы все гремели, близко, совсем близко…

– Ханум-хозяйка! Ханум!

Агмет! Девушка приподняла голову – и застыла. Прямо на нее смотрели конские глаза. С болью и ужасом смотрели…

– Ханум!

Ярина наконец очнулась. Она лежит на дороге, конь – рядом, чуть дальше – чье-то тело в синем жупане…

Сильные руки приподняли, оттащили в сторону, за придорожную канаву.

– Лежи, ханум-хозяйка! Лежи!

Лежать?! Девушка возмутилась, оттолкнула слугу…

И замерла.

Отряда не было.

На дороге шевелилась страшная куча-мала – люди, лошади, рушницы. Трое, едва держась в седлах, неслись назад, к Валкам.

…Выстрел… Еще один, еще. Тот, что скакал сзади, взмахнул руками…

Еще не веря, не понимая до конца, она повернулась к Агмету – и ахнула.

Татарин лежал на снегу, в сжатой руке – пистоля; шабля – рядом…

– Госпожа Ирина! Госпожа Ирина!

Пан Рио? Жив?!

Свистнуло у виска. Девушка прижалась к холодной земле, затем приподнялась…

…Мертвые кони… Чья-то поднятая рука. Пан Крамольник? А вот и Хвостик – с шилом в руке. Лицо не узнать, все в крови…

– Госпожа Ирина!

Пан Рио упал рядом, выставил вперед мушкет.

– Я… Забыл, где воспламенитель!.. Кремень…