Тайна фамильных бриллиантов - Мэри Брэддон

— Перестаньте говорить эти пошлости, — прервал его Дунбар.

— Они вам неприятны, дорогой друг мой, не правда ли? Однако я помню время, когда… но все равно пусть «разбитое останется разбитым», как говорит поэт, что по-нашему означает: пусть прошлое останется прошлым. Вы покупали бриллианты, старина?

— Кто вам это сказал?

— Вы сами, выходя от мистера Исаака Гортгольда. Я случайно проходил мимо, когда вы зашли к нему, и опять случайно проходил, когда вы вышли от него.

— Вы шпионили.

— Вовсе нет, старина, это просто случай, уверяю вас, больше ничего как случай. Я вчера был в банке, разменял мои чеки и узнал ваш адрес; сегодня утром заходил в Кларендонский отель, где мне сказали, что вы только что вышли; я посмотрел вниз по Альбеморльской улице, и действительно вижу, что вы садитесь в кэб; я взял карету, которая ехала быстрее вашего кэба, и догнал вас на углу этой улицы.

— Вы следите за каждым моим шагом, — с горечью заметил Дунбар.

— Не говорите этого, старина; следить за человеком или шпионить — дело подлое; случай привел меня сюда в одно время с вами. Если вы хотите гневаться на кого-нибудь, то гневайтесь на слепой случай, а не на меня.

Дунбар сердито отвернулся.

Его приятель следил за ним с той же лукавой улыбкой, которая обезобразила его лицо под освещенным портиком Модслей-Аббэ; он казался грубым, необузданным Мефистофелем, на его челе даже не светился луч «адского божества».

— Вы покупали бриллианты, — заметил он после некоторого молчания.

— Да. Я покупал их для ожерелья моей дочери.

— Вы очень любите вашу дочь! — с усмешкой заметил майор.

— Мне необходимо сделать ей подарок.

— Разумеется, и вы даже не доверили подобное дело ювелиру, а взяли весь труд на себя.

— Подобная покупка обойдется мне самому гораздо дешевле, чем если бы я обратился к ювелиру.

— О, разумеется, — ответил майор Вернон, — причина ясная, как день.

Он помолчал несколько минут и вдруг тяжело опустил руку на плечо своего старого друга, нагнулся к самому уху банкира и громко сказал, чтобы слова его не были заглушены шумом экипажа:

— Генри Дунбар, вы — ловкий малый и, верно, воображаете, что гораздо умнее меня; но, клянусь небом, если вы захотите сыграть со мной какую-нибудь шутку, вы ошибетесь. Вы должны назначить мне капитал, с которого бы я получал пожизненный доход. Понимаете вы это? Прежде чем вы улизнете вправо или влево или скажете, что ваша душа принадлежит вам самим, вы должны назначить мне пожизненную пенсию.

Банкир оттолкнул руку майора и обернулся к нему; лицо его было бледно, но дышало грозной решимостью, вызывало как бы весь свет на бой.

— Берегитесь, Стевенс Валлонс, — сказал он, — берегитесь угрожать мне. Я полагал, что вы меня давно знаете и настолько умны, что будете всегда вежливы со мной. Что касается того, что вы у меня просите, то я это исполню или нет — как мне вздумается. Если же и исполню, то когда сам захочу, а вас спрашивать не стану.

— Так вы меня не боитесь? — промолвил майор, отодвигаясь назад и значительно понижая тон.

— Нет!

— Вы очень смелы.

— Может быть. Помните старую басню о курице, которая несла золотые яйца? Жадные люди убили ее из бессмысленной корысти, но басня не выставляет их как образец мудрости. Нет, Валлонс, я вас не боюсь.

Валлонс прислонился к спинке кэба и, злобно кусая свои ногти, задумался, что ответить мистеру Дунбару; но, вероятно, не придумал ничего хорошего, ибо молчал все время продолжительной езды; когда они остановились у Кларендонского отеля и он вышел из кэба, то очень походил на сердитую собаку, поджавшую хвост.

— Прощайте, майор Вернон, — спокойно сказал банкир, когда лакей в ливрее отворил ему дверь отеля. — Я очень буду занят в течение нескольких дней, которые проведу в городе, и потому не буду в состоянии доставить себе удовольствие вас принять.

Майор в недоумении вытаращил глаза.

— О, — произнес он бессознательно, — вот что! Разумеется, вы лучше знаете свой интерес. Прощайте!

Лакей захлопнул дверь под самым носом майора, а он все еще бессмысленно смотрел перед собой, не вполне понимая, что с ним и где он. Но вскоре он очнулся, вздернул свой кашемировый шарф еще выше ушей, вынул из кармана красный, сафьяновый портсигар, закурил сигару и медленно пошел по Вест-Эндской улице, погруженный в глубокую думу.

— Хладнокровен, нечего сказать, дьявольски хладнокровен, — бормотал он сквозь зубы, — пожалуй, иные назовут это нахальством. Но он прав: не надо забывать басни о курице и золотых яйцах. Одно только жаль, что глупое правительство назначает такую маленькую награду — одну несчастную сотенку — за раскрытие страшного преступления! Если преступники не наказаны, то за это отвечают бессмысленные законы. Мой друг — тонкий, хитрый человек, дьявольски хитрый, но я буду за ним зорко следить. «Моя надежда на время беспредельна», как сказал какой-то поэт. Мой друг теперь важничает, задирает нос высоко, но, быть может, придет день, когда он будет нуждаться в моей помощи, и если когда-нибудь я буду ему нужен, то, клянусь, я сдеру с него хорошую сумму. Тогда я его не пожалею, возьму все, что захочу.

IV

Отъезд

В среду утром в назначенный час Генри Дунбар явился в контору бриллиантщика. Он был не один, а в сопровождении мистера Балдерби, которого просил взглянуть на камни, купленные им для дочери.

Мистер Балдерби широко открыл глаза от удивления, увидев бриллианты, и торжественно объявил, что это более чем царский подарок. Но, быть может, тот же мистер Балдерби совершенно иначе взглянул на это дело, когда несколько часов спустя мистер Исаак Гортгольд явился в контору на улице Св. Гундольфа и представил чек на семьдесят пять тысяч восемьсот фунтов.

Генри Дунбар, выходя от бриллиантщика, бережно застегнул пальто на все пуговицы; в боковом его кармане находился маленький ящичек, стоивший около восьмидесяти тысяч фунтов. Он не отправился прямо в Кларендонский отель, но, перейдя Смитфильд, углубился в узкую, мрачную улицу; сделав несколько шагов по этой улице, он вошел в маленькую, невзрачную лавчонку шорника и выбрал два куска замши. В другой лавке он купил несколько больших иголок, полдюжины мотков вощеного шелка, пару больших ножниц, две крепкие пряжки и большой наперсток. Сделав все эти закупки, он остановил первый попавшийся кэб и вернулся в свой отель.

Он отобедал в общей зале, выпил бутылку бургонского и приказал отнести к себе в номер чашку самого крепкого чая. Вернувшись очень рано в свой номер, банкир запер наружную дверь в коридор, выпил свой чай, освежился, помыв голову холодной водой, и сел за письменный стол у самого камина, который топился у него всю ночь.