Жангада - Жюль Верн

Яростный удар кулака по документу подкрепил это не очень-то человеколюбивое пожелание.

— Но все же, — продолжал судья, — если я не в состоянии отыскать одно из этих слов в середине документа, то могу попробовать найти их в начале и в конце каждого абзаца. Тут, может, есть хоть один шанс на успех, и им нельзя пренебрегать.

И судья Жаррикес начал пробовать, не соответствуют ли буквы, которыми начинались и кончались абзацы документа, буквам, составляющим самое важное слово, несомненно встречающиеся в нем, — слово «Дакоста».

Но у него ничего не вышло.

В самом деле, посмотрим хотя бы начало последнего абзаца. Вот эти семь букв:

С — Д

Т — Л

У — К

Ч — Щ

П — С

В — Т

Э — А

На первой же букве судья Жаррикес вынужден был остановиться, ибо между буквами С и Д в алфавите находятся тринадцать букв, что дает двузначное число, а в подобных криптограммах каждую букву можно заменить только одной цифрой.

То же случилось и с последними семью буквами этого абзаца: ПТУФКДГ, где буква П никак не могла заменить букву Д в слове «Дакоста», ибо их отделяет одиннадцать букв.

Значит, это имя тут не стояло.

То же произошло и со словами «алмазы» и «Тижока», которые также не соответствовали буквам криптограммы.

Проделав эту работу, судья Жаррикес, у которого трещала голова, встал, походил по кабинету, подышал воздухом у открытого окна и вдруг взревел так, что спугнул стайку колибри, щебетавшую в листве ближней мимозы. Потом снова сел и взялся за документ.

Он принялся вертеть его в руках.

— Мерзавец! — бормотал он. — Прощелыга! Он скоро сведет меня с ума! Однако — стоп! Спокойно! Нельзя терять рассудка! Сейчас не время!

Он вышел и облил голову холодной водой.

— Попробуем другой способ, — проговорил он. — Если я не могу вывести числа из этих проклятых букв, подумаем, какое число мог выбрать автор документа, которого мы считаем виновником преступления в Тижоке.

Судья решил применить новый метод анализа и, возможно, был прав, потому что в нем тоже была своя логика.

— Прежде всего, — сказал он, — возьмем какой-нибудь год. Почему бы этому негодяю не выбрать, например, год рождения невинно осужденного Жоама Дакосты, хотя бы для того, чтобы не забыть такой важной даты? Жоам Дакоста родился в 1804 году. Посмотрим, что нам даст число 1804 в качестве ключа к криптограмме!

И судья Жаррикес написал первые буквы того же абзаца, над ними поставил число 1804. Он повторил это три раза и получил следующую таблицу:

1804 1804 1804

СГУЧ ПВЭЛ ЛЗИР

Затем, отсчитав в алфавите назад указанное цифрами число букв, он получил следующую строчку:

Р.УУ О.ЭЗ К.ИМ

Она ничего не значила! Да к тому же в ней не хватало трех букв, которые он заменил точками, потому что цифра 8, стоявшая над буквами Г, В и З, если отсчитывать обратно по алфавиту, не находила соответствующих букв.

— Опять ничего не вышло! — вскричал судья Жаррикес. — Попробуем другое число.

Он рассудил, что автор документа мог выбрать и другой год — например, тот, когда было совершено преступление.

Оно произошло в 1826 году.

Итак, действуя как и в прошлый раз, судья составил следующую таблицу:

1826 1826 1826

СГУЧ ПВЭЛ ЛЗИР

и получил:

Р.СС О.ЫЕ К.ЖК

— такой же набор букв без всякого смысла, в котором тоже не хватало несколько букв, и по той же причине!

— Проклятое число! — вскричал судья. — Придется отказаться и от этого! Возьмем еще одно. А может, этот мошенник выбрал число украденных им конто?

Украденные алмазы были оценены в восемьсот тридцать четыре конто, и судья написал следующую таблицу:

834 834 834 834

СГУ ЧПВ ЭЛЛ ЗИР

которая дала такой же неудовлетворительный результат, как и предыдущие:

ЙФП ПМ. ХИЗ.ЕМ

— К черту документ и того, кто его выдумал! — закричал судья Жаррикес и отшвырнул бумагу так, что она улетела в дальний угол комнаты. — Тут даже святой потерял бы терпение!

Но когда судья немного поостыл, он не захотел признать свое поражение и снова взялся за документ. Опыты, проделанные им с первыми строками абзацев он повторил и с последними, но… тщетно! Потом он перепробовал все, что подсказывало ему разгоряченное воображение. Он подставлял числа, обозначавшие возраст Жоама Дакосты, несомненно известный преступнику, дату его ареста, дату вынесения приговора в суде Вилла-Рики, дату назначенной казни, и т. д. и т. д., кончая числом жертв преступления в Тижоке!

Ничего! Каждый раз — ничего!

Судья Жаррикес пришел в такое исступление, что можно было и впрямь опасаться за его рассудок. Он прыгал, бесновался, размахивал руками, как будто схватился с кем-то врукопашную. Потом вдруг закричал:

— Попробую наудачу, и если логика бессильна — да поможет мне небо!

Рука его схватилась за шнурок звонка, висевшего возле письменного стола. Звонок яростно зазвонил, судья подошел к двери и распахнул ее.

— Бобо! — позвал он.

Прошло несколько секунд.

Бобо, отпущенный на волю негр, любимый слуга Жаррикеса, не показывался. Должно быть, он не решался войти к своему хозяину.

Снова раздался звонок. Снова Жаррикес позвал Бобо, но тот, как видно, решил, что на этот раз в его интересах прикинуться глухим.

Наконец, когда звонок затрезвонил в третий раз и шнурок лопнул, в дверях появился Бобо.

— Что вам угодно, хозяин? — спросил он, благоразумно не переступая порога.

— Подойди сюда и не говори ни слова! — приказал судья, и негра бросило в дрожь от его горящего взгляда.

Бобо подошел.

— Бобо, слушай внимательно, что я тебе скажу, и отвечай мне тотчас же, ни капли не раздумывая, не то я…

Ошеломленный Бобо, вытаращив глаза и разинув рот, вытянулся перед хозяином, как солдат, и ждал.

— Ты готов?

— Готов.

— Внимание! Говори сразу, не задумываясь, первое число, которое придет тебе в голову!

— Семьдесят шесть тысяч двести двадцать три! — выпалил Бобо, не переводя дыхания.

Как видно, он думал угодить хозяину, выбрав число побольше.

Судья Жаррикес подбежал к столу и, схватив карандаш, подписал под текстом число, названное негром, который при данных обстоятельствах был слепым орудием случая.

Разумеется, было бы совершенно невероятно, если бы это число — 76223 — оказалось ключом к документу. Новая попытка привела лишь к одному результату: вызвала ярость Жаррикеса, с губ которого сорвалось такое ругательство, что Бобо мигом исчез.