Поединок. Выпуск 10 - Эдуард Хруцкий

Школьный рев после отвального звонка, по сравнению с тем, что он услышал, подходя к футбольному полю, был просто детским писком.

Вот это был футбол! Раненые с мелкими телесными дефектами сражались на поле как львы. Раненые с существенными телесными дефектами, окружившие футбольное ристалище, оглушительно болели. То был несдерживаемый восторг молодости, уверенной теперь в своей нескончаемости.

Раздвигая полосатые пижамные спины, Саша прорвался к кромке поля, уселся у полустертой меловой черты и глянул на футбол. Нет, и десятиклассники были не подарок в своем стремлении доказать, что они настоящие мужчины. Нашла коса на камень.

Саша отыскал на поле Алика. Сделать это было нетрудно: Алик был лучшим. Легкий, координированный, быстрый, он непринужденно работал с мячом и, прекрасно видя игру, умело и точно распасовывал. От желания играть рядом с ним Саша страстно засопел и спросил у соседа с костылем:

— Какой счет?

— Два — два! — ответил тот, не отрывая взгляда от поля.

— Осталось сколько?

— Десять минут! — злобно проорал сосед, потому что видел, как Алик, набрав скорость, приближался к линии штрафной. — Да прикройте же его!

Но то был бесполезный крик. Обыграв в штрафной троих, Алик, падая, со штыка пустил мяч мимо выбегавшего вратаря. Тогда, забивая гол, не впадали в замысловато экстатическое ликование. Хмуро глядя в землю, Алик солидной трусцой направился к центру. Но до конца матча еще оставалось время, и легкораненые бойцы ринулись в последний бой. Мяч уже не уходил с половины поля десятиклассников. И когда до конца осталась одна минута, свершилось: пас, второй, навес во вратарскую, и громадный мужик с перевязанной рукой послал головой мяч в сетку ворот. Через несколько секунд судья в гипсовом корсете длинным свистком определил конец игры.

Волна пижам захлестнула футбольное поле, подхватила богатыря, спасшего солдатскую честь, и с яростным «ура!» понесла его как знамя.

Мимо Саши шла понурая цепочка потных и недовольных десятиклассников.

— Алик! — позвал Саша.

Алик обернулся, узнал, заулыбался приветливо:

— Саша, ты меня ждешь?

— Кончилась трудовая неделя? Пошли домой.

Они пошли. Саша грустно сказал:

— Все-таки жалко, что девочки отдельно учатся.

— А зачем тебе девочки?

— Влюбиться хочу, Алька!

— В школьницу?

— Почему в школьницу? В кого-нибудь. Чтобы сердце обмирало при виде ее, чтобы я на свидания с букетами ходил! — И закончил неожиданно. — Неспокойно мне, муторно, Алик.

— Это от безделья, — безоговорочно решил Алик.

— Еще что скажешь? — поинтересовался Саша.

— А что мне говорить? Тебе Сергей Васильевич все сказал. И если ты немедленно, с завтрашнего дня не займешься каким-нибудь делом, все будет так, как он предсказывал.

Саша послушал, подмигнул хитрым левым глазом и снисходительно поведал Алику:

— Мое дело сейчас — в тихом поле лежать и слушать, как птицы поют.

— Так сделай хоть это!

— Далеко до поля-то. На электричке ехать надо.

— Лень?

— Ага.

— Так нельзя, Саша… — опять строго начал Алик.

— Алик, все! — предостерегающе перебил его Саша и направился к школьному двору. Алик шел за ним. Они пересекли пустырь.

— Чей это сарай? — спросил Саша, кивнув в сторону полуразрушенного каменного строения.

— Ничей. Раньше здесь трансформаторная будка была.

— А что здесь грузовики делают? — Саша рассматривал отчетливый след автомобильных колес.

— Развернулся какой-нибудь случайный.

— Ну и черт с ним. Что делать будем?

— Саша… — опять строго начал Алик, но Саша снова перебил его:

— Ничего не говори, ладно? Лучше стихи почитай.

— Хорошо, — согласился Алик. Подумал немного и:

Мы разучились нищим подавать,Дышать над морем высотой соленой,Встречать зарю и в лавках покупатьЗа медный мусор — золото лимонов.

Случайно к нам заходят корабли.И рельсы груз проносят по привычке;Пересчитай людей моей земли —И сколько мертвых встанет в перекличке.

Но всем торжественно пренебрежем.Нож сломанный в работе не годится,Но этим черным сломанным ножомРазрезаны бессмертные страницы.

Помолчали. Потом Саша остановился, положил Алику руки на плечи:

— Я не сломанный, Алик.

Был мутный рассвет в тихих переулках. Покойно было, безлюдно. Саша гулял в эту пору. Он миновал школьный двор, вышел на пустырь и, фланируя, направился к бывшей трансформаторной будке. У раздрызганного проема, в котором когда-то, видимо, существовала дверь, он остановился, закурил, старательно закрывая спиной спичечный огонек от возможного ветра, и одновременно осмотрелся вокруг. Никого не было. Он проник в будку.

Запустенье и грязь. Битый кирпич, битое стекло, ржавая проволока, человеческие испражнения, веревки прошлогодней картофельной ботвы. Но Саша не собирался отсюда уходить: покуривая, он изучал помещение.

Чуть возвышавшийся левый угол, в котором и ботвы было поболее, привлек его внимание. Носком сапога отбросив ботву, он, широко расставив ноги, покачался из стороны в сторону, резко перемещая центр тяжести справа налево и слева направо. Почувствовав нечто, ногами раскидал неопрятный песок… Под песком была обитая жестью крышка. За край рванул ее. Под крышкой лежали плотно набитые чистые мешки. Рывком Саша поставил один из них на попа, растянул узел. В мешке был рис.

Так же не торопясь Саша проделал всю операцию в обратном порядке: завязал мешок, уложил его, прикрыл крышкой, набросал песок и засыпал ботвой.

Выйдя из будки, он снова закурил. Пусто, как в Сахаре. Прогулочным шагом он удалялся с пустыря.

В своем дворе он передвигался бегом. Подбежав к дому два, Саша по пожарной лестнице поднялся до второго этажа, твердым своим указательным пальцем раскрыл створки ближайшего окна, легко ступил с лестничной перекладины на подоконник и, усевшись на него, распахнул плотно сдвинутые занавески. И тут же раздался отчаянный женский крик.

Забившись в угол кровати и прикрываясь одеялом, на Сашу смотрела круглыми глазами хорошенькая румяная девушка.

— Ларка! — обрадованно прошептал Саша, но сейчас же обеспокоенно поинтересовался: — А Алик где?

— Что там происходит, Лариса? — раздался из-за стены встревоженный и сонный могучий женский голос.

— Таракана увидела! — криком ответила Лариса и скорчила Саше рожу.

— О господи, какая дуреха, — сказали за стеной, и слышно было, как взвизгнули кроватные пружины. Лариса и Саша помирали от беспричинного и беззвучного смеха. Высмеялись, наконец, и стали рассматривать друг друга. Уже взрослые, совсем взрослые. Лариса провожала на фронт мальчишку, а Саша тогда расставался с девчонкой, дружком-приятелем, которую два последних предвоенных года защищал и оберегал как старший брат.