Как творить историю - Стивен Фрай
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ну же, лапушка, – подбодрила меня мама, – продекламируй ее, как декламировал всегда. У Майкла замечательный голос, – уведомила она всех присутствующих.
– У меня нелады с памятью… – хрипло произнес я. – Знаете, с тех пор, как…
– Это ничего, Майк, – сказал Хаббард. – Собственно говоря, если хотите, можете просто ее зачитать. Вон она висит на стене у меня за спиной. Видите?
И точно, над головой его висел забранный в светлую деревянную рамку длинный текст, отпечатанный на ноздреватом картоне, – первые слова «ВОСЕМЬ ДЕСЯТКОВ» были набраны декоративными черными буквами. Я понимал – Хаббарда интересует вовсе не то, помню я речь или не помню, но произношение, с которым я стану ее читать, и впечатление, которое оно произведет на моих родителей.
Ну и черт с ним, подумал я и приступил к чтению. Я декламировал речь без притворства, без каких-либо стараний воспроизвести американские гласные и модуляции. Даже на собственный мой слух, я, целый день не слышавший вокруг себя ничего, кроме американской речи, до ужаса походил на Хью Гранта, однако какого дьявола…
– «Восемьдесят семь лет тому назад наши отцы создали на этом континенте новую нацию, основанную в духе свободы и верную принципам, что все люди сотворены равными. Теперь мы вовлечены в великую гражданскую войну, которая докажет, сможет ли долго выдержать эта нация или любая другая нация, таким образом рожденная и преданная той же идее. Мы встретились на великом поле битвы этой войны. Мы пришли сюда для того, чтобы освятить часть этого поля как место последнего успокоения для тех, кто отдал свои жизни ради того, чтобы эта нация могла жить. Этим мы лишь достойным образом выполняем свой долг. Но мы не можем в полном значении ни открыть, ни освятить, ни почтить эту землю. Храбрые люди, живые и мертвые, которые сражались здесь, уже освятили ее, и не в нашей слабой власти что-нибудь добавить…»
– Хорошо, – сказал Хаббард. – Этого достаточно, Майк. Спасибо.
Он повернулся, чтобы взглянуть на маму, которая, округлив глаза, смотрела на меня, точно на привидение.
– Майк… милый! – вымолвила она, прижимая к губам ладонь. – Прочти как следует! Как раньше. Как на парадах Четвертого июля. Прочти как следует, лапа.
– Прости, мама, – сказал я. – Вот так я теперь звучу. Таков мой выговор. Таков я.
Отец тоже смотрел на меня во все глаза.
– Если ты так представляешь себя шутку, – произнес он наконец, – то позволь тебе сказать, что…
– Какие уж там шутки, сэр, – отозвался я. – Никаких шуток.
Слегка успокоившийся Хаббард щелкнул переключателем коробочки, и в комнате вновь зазвучал наш разговор в «Алхимике и Барристере».
Отец, слушая, хмурился все сильнее. Встревоженный, непонимающий взгляд мамы перебегал с него на меня и обратно.
– Гитлер, Пёльцль, Браунау… – Хаббард, выключив запись, медленно повторил три слова. – Вы сказали нам, полковник и миссис Янг, что эти слова ничего для вас не значат. Но, судя по разговору, который мы только что прослушали, они немало значат для вашего сына, вам так не кажется?
Отец указал пальцем на коробочку:
– Кому принадлежал второй голос?
– Студенту третьего курса Стиву Бернсу, специальность – история науки. У нас на него ничего нет, не считая подозрений в гомосексуализме.
– Гомосексуализме? – Глаза мамы округлились от ужаса. – Если все дело в этом, так позвольте уверить вас, мистер Хуберт…
– Хаббард, мэм.
– Как бы вас ни звали, позвольте вас уверить, что мой сын не гомосексуалист! Ни в малой мере.
– Разумеется, нет, миссис Янг. Поверьте, это вовсе не то, что мы думаем. Нас интересует сказанное вашим сыном. Гитлер, Пёльцль, Браунау…
– Вы то и дело повторяете эти слова, – резко произнес отец. – Что, черт возьми, в них такого уж важного? Разве не ясно, что мой сын болен? Ему нужен врачебный уход, а не… не эта инквизиция, детская чушь из романов плаща и кинжала.
– Вы по-прежнему совершенно уверены, что это ваш сын?
– Конечно, уверен! Сколько раз должен я повторять это?
– Несмотря на его выговор?
– Не будьте смешным. Мы же вам сказали. Да я узнал бы Майкла, даже если бы он обрился наголо, отрастил бороду и говорил лишь на суахили.
Хаббард поднял перед собой ладони.
– Да, но вы же понимаете, как раз поэтому все дело и представляется нам столь любопытным.
– Дело? Дело? У нас что, Лиссабонский инцидент? Мальчик ударился головой, лишился памяти и заговорил с чужим акцентом. Это повод для медицинского обследования, а не для параноидальных ночных допросов. Ладно, – отец начал подниматься, – если вам больше нечего сказать, мы хотели бы забрать Майкла домой.
Браун, прохаживавшийся за спиной Хаббарда взад-вперед, наклонился и прошептал тому на ухо несколько слов. Хаббард выслушал, прошептал в ответ короткий вопрос и кивнул. Что-то в этой мимической сцене уведомило меня, к некоторому моему удивлению, что главный-то у них, оказывается, Браун.
– Полковник Янг. Сэр, – сказал Хаббард. – Боюсь, это пока невозможно. Мне нужно, чтобы вы задержались еще и выслушали меня.
– Я считаю, что услышал вполне достаточно…
– Это не займет много времени, сэр. Быть может, миссис Янг согласится подождать немного в соседней комнате?
– Я останусь здесь! – порозовев от гнева, заявила мама.
– То, что я собираюсь сообщить, секретно, мэм. Боюсь, я не вправе позволить вам остаться.
– Хорошо, а как же Майкл?
– У нас есть основания считать, что ваш сын этой информацией уже располагает. Потому-то мы и собрались здесь сегодня вечером.
– Вы хотите сказать – сегодня утром! – ядовито откликнулась мама, после чего неохотно встала и направилась к двери.
На пороге она оглянулась. Отец успокаивающе кивнул ей, и мама, расправив плечи, покинула комнату. Когда за ней закрылась дверь, я услышал женский голос, учтиво интересующийся, не голодна ли она.
– Прошу нас простить, полковник Янг, сэр. Когда вы услышите то, что мы собираемся вам рассказать, я уверен, вы поймете необходимость подобной предосторожности.
– Да, да, – покивал отец.
– Хоть вы и оставили ваш прежний пост, сэр, вы, конечно, поймете меня, если я скажу «секретность первой степени». Вам эти слова знакомы?
– Сынок, вот здесь, – отец выпятил грудь и похлопал по ней, – скрыты такие секреты, от которых у вас, ребята, кишки бы горлом пошли.
– Нисколько в этом не сомневаюсь, сэр. – Хаббард повернулся ко мне, взгляд его был теперь отсутствующим, а сам он словно произносил заученное заклинание. – А вы, Майкл? Вы понимаете, что ничто из сказанного мной в этой комнате никогда не должно быть повторено за ее пределами?
Я кивнул и нервно вытер ладони о шорты.
– И готовы принести соответствующую клятву?
– Конечно.
Хаббард нагнулся, словно подбирая упавшую салфетку, впрочем, когда он выпрямился, в руках его оказалась маленькая черная Библия. Он мягко вручил ее мне.
Я взглянул на отца, мне нужен был кто-то, с кем можно было разделить комическую нелепость происходящего, однако вид у отца был до чрезвычайности серьезный.
– Пожалуйста, Майкл, возьмите книгу в правую руку.
Я взял. На обложке из черной пупырчатой кожи красовалась оттисненная золотом Печать президента Соединенных Штатов. Приподняв на полдюйма обложку, я увидел, что никакая это не Библия.
– Повторяйте за мной. Я, Майкл Янг…
– Я, Майкл Янг…
– Торжественно клянусь…
– Торжественно клянусь…
– На Конституции Соединенных Штатов Америки…
– На Конституции Соединенных Штатов Америки…
– Что буду крепко хранить в себе…
– Что буду крепко хранить в себе…
– Все доверенные мне сведения…
– Все доверенные мне сведения…
– Касающиеся безопасности моей страны…
– Касающиеся безопасности моей страны…
– И никогда, ни словом, ни делом и никакими иными способами не выдам…
– И никогда, ни словом, ни делом и никакими иными способами не выдам…
– Того, что откроют мне…
– Того, что откроют мне…
– Должностные лица правительства Соединенных Штатов…
– Должностные лица правительства Соединенных Штатов…
– И да поможет мне Бог.
– И да поможет мне Бог.
– Ладно. – Хаббард забрал у меня книгу. – Вы хорошо понимаете суть принесенной вами клятвы?
– Думаю, да.
– Если у нас появится повод считать, что вы пересказали кому бы то ни было из находящихся сейчас за пределами этой комнаты то, что вам предстоит услышать, вам могут предъявить обвинение в тяжком преступлении. Преступление это именуется государственной изменой, а максимальная кара за него – смерть.
– Да, я все хорошо понял, – сказал я.
– Что же, прекрасно. – Хаббард взглянул на Брауна: – Дон, наверное, дальше лучше говорить вам?
Браун, так ни разу и не присевший, кивнул и принялся разливать кофе, на блюдце каждой чашки он пристроил по печеньицу – большие кругляшки, покрытые шоколадной стружкой, вроде тех, какими заедали свое молоко веснушчатые, стриженные «ежиком» американские дети из фильмов пятидесятых годов.
