Герой должен быть один - Генри Олди

Так родился Иолай, сын Ификла и Автомедузы, чья дальнейшая судьба сложится, пожалуй, еще извилистей и своеобразней, чем судьбы его отца и дяди, потому что именно Иолай в свое время завещает похоронить себя в могиле покойного деда Амфитриона (чем немало шокирует половину Эллады), именно Иолай будет верным другом и защитником дряхлой Алкмены и многочисленных Гераклидов, а спустя годы и годы от руки великого Гектора падет некто Протесилай, сын Ификла… Протесилай, что значит «Первый из народа», но что также значит «Иолай Первый».

Впрочем, обо всем — в положенный срок.

Стасим IV

— Радуйся, Мать.

Голос мужчины гибок и упруг, подобно кожаной праще, готовой в любой момент свистнуть, выпуская на волю беспощадный ребристый камень.

— Радуйся, Сын. Ты знал о моем визите заранее?

Голос женщины спокоен и уверен, полон сдержанной властности, не привыкшей ни к шепоту, ни к крику.

Впрочем, Владыка Аид мог бы засвидетельствовать, что это не всегда так.

— Конечно, Мать. Кто еще из Семьи, кроме тебя, мог посетить Арея Эниалия, Арея-Кровопийцу, Арея Неукротимого?!

Горькая ирония переполняет сказанное.

— Это так, Сын мой. И всякий раз я замечаю, как красиво здесь у тебя. — Мать спешит сменить тон и тему разговора. — Красиво и… страшно.

Розовым младенческим светом мерцает полированный мрамор колонн портика, под сенью которого встретились Мать и Сын. Вплотную к балюстраде скала, служащая основанием, почти отвесно обрывается вниз, и там, внизу, в долине, заносимой голубоватым, стеклянисто отсвечивающим песком, виднеются развалины каких-то крепостей, простерших по равнине резкие точеные тени. Ветер меланхолично посвистывает в руинах, перекидывая из ладони в ладонь горсти песчинок, обтачивая древние плиты с зубчатыми краями, сглаживая углы, понемногу изменяя очертания того, что казалось делом рук человеческих, но никогда им не являлось на самом деле.

Вдалеке, выгибая утомленный горизонт, полыхает закат цвета запекшейся крови, липкими отсветами ложась на молчащую долину, на розовый мрамор колонн, на лица и одеяния Сына и Матери.

Мать знает, что этот закат полыхает здесь всегда, не уступая место ни ночи, ни восходу, вот уже которую сотню лет, если считать время смертным счетом. Один и тот же закат, одни и те же руины, один и тот же ветер, засыпающий их бледно-голубым песком; и бронзово-каменная скала, возносящая ввысь жилище Сына, — вот сейчас он откинет тяжелый бархат занавеси, бордовой, с бахромой из золоченых нитей…

Он откинул тяжелый бархат занавеси, бордовой, с бахромой из золоченых нитей, он сделал приглашающий жест, и Мать послушно вошла в покои с угольно-черными стенами, испещренными россыпями драгоценных камней, которые переливались в отблесках пламени факелов тысячей глаз-созвездий древнего титана Аргуса, бывшего слуги Матери.

Блики света от камней и развешанного на стенах оружия на мгновение ослепили вошедшую.

— Что-то случилось, Мать?

Сын указал ей на крайнее гиацинтовое кресло — как всегда.

Сам же присел напротив на резной край дубового — тоже как всегда.

— Ничего не случилось, Сын. Пока ничего. Но может случиться.

— Рассказывай.

— А что, тебе нужно напоминать о Мусорщике-Одиночке?

— А-а-а… да, нужно. Я давно успел забыть про скандал, связанный с последней игрушкой Отца.

— Зря, Сын. Вы все забыли про него. Даже Средний…

— Ты говорила об этом с Энносигеем? Перед приходом ко мне?

— Конечно. И выяснила, что Средний тоже давно выбросил все из головы. Он сам занялся тем же, что и Младший, мой Супруг и твой Отец — плодит Полулюдей. Хотя, похоже, его больше интересует не результат, как Младшего, а…

— Понятно. Посейдон всегда в глубине души оставался жеребцом. Не зря лилейнобедрая Амфитрита, его супруга, держится недотрогой — видно, у мужа вполне хватает сил и на нее. Что, Мать, не до интриг Черногривому?!

— Разумеется. И никого больше не интересует Мусорщик-Одиночка; никого, кроме глупой ревнивой Геры! Даже тебя, мой Сын и союзник!

— А почему он должен интересовать меня, если хваленый герой еще ни разу не воевал?

— Вот именно, Арей! «Величайший герой, равный Семье, которого в конце его жизни ждет Олимп» до сих пор еще ничем не подтвердил слова Громовержца! Ему уже восемнадцать — другие в его годы…

— Ты считаешь, что попытка Отца провалилась?

— Не обязательно. Просто мой Супруг и твой Отец мог оказаться гораздо умнее и искушенней в интригах, чем все мы считали. Возможно, он никогда и не собирался порождать Мусорщика-Одиночку, равного Семье, — просто Младшему зачем-то понадобилось, чтобы Семья поверила в это. И Семья действительно поверила! А потом у будущего героя и надежды Олимпа начинаются эти странные припадки. Кто виноват? Я виновата, коварная Гера; и в это тоже верят все!

— Не все, мама, — тихо сказал Сын.

Мать вздрогнула и на некоторое время умолкла. Уж очень редко ее первенец, шлемоблещущий Арей, бог войны, называл ее так: мама…

— Потом приступы безумия у героя вроде бы проходят, — собравшись с мыслями, снова заговорила она, — Мусорщик преспокойно растет на своем Кифероне под опекой клевретов Младшего, вырастает — и что? Ничего! Где обещанные подвиги, где убитые чудовища, где поверженные великаны и сраженные враги?! Их нет! Не потому ли, что он вовсе не герой, этот Получеловек?! Не потому ли, что он нужен Младшему совсем для другого?!

— К чему ты клонишь, мама?

— Не притворяйся глупцом, Арей! Вся Семья знает, что только я, Средний и ты осмеливаемся возвысить голос в присутствии Громовержца! Ну почему, почему из моего потомства лишь ты способен принимать решения?! Хромца Гефеста интересуют лишь его дурацкие поделки, а вертихвостка Геба годится лишь для того, чтобы подносить гостям нектар!

— Короче, мама, — опасно прозвенел голос Арея.

— Короче? Хорошо. Итак, Младший не любит возражений; я, Посейдон и ты не любим Мусорщика-Одиночку, а сам Мусорщик в порыве безумия («Кто наслал?» — конечно, Гера!) вполне способен, к примеру, осквернить храм Младшего или его любимчика Аполлона, убив при этом с десяток жрецов! Что тогда? Да, конечно, мой Супруг и твой Отец покарает богохульника — а что ему останется, кроме молний?! — вы с Посейдоном уйдете в тень, и вот тут-то придет моя очередь! Кто строил козни? Кто насылал безумие? Из-за кого погиб великий герой и надежда Олимпа? Ату ее!

— Великая интрига, мама… не менее великая, чем обещанный герой. И Отец продумал все это заранее?

— Никогда не недооценивай своего Отца, мальчик мой! Ты — воин, ты должен знать, что бывает, когда недооцениваешь противника. А я не хочу, чтобы меня постигла участь первых двух жен Младшего — Метиды и Латоны! Я не хочу превратиться в мелкое божество трех захудалых деревушек где-нибудь на окраине Пелопоннеса! И уж тем более не хочу оказаться в Тартаре… Не забывай, Сын: разделавшись со мной, Зевс сразу примется за тебя! Сколько раз Младший говорил, что, не будь ты его сыном, быть бы тебе преисподнее всех Уранидов?! Так что встретимся внизу, сынок, у Павших, — сам знаешь, как Отец к тебе относится, в отличие от меня…