Фреон - Сергей Клочков

«Ботаники» изучают это явление с тех пор, когда ещё и слыхом не слыхивали о Выбросах. Естественно, все было строго засекречено, изучалось в закрытых институтах, но за десятилетие с лишним учёные так и не разобрались ни в одном из возникших вопросов. Подметили только общие закономерности. Что в глинистых, тяжёлых почвах образование «псевдоживых организмов» и «матриц по трупу» происходит не в пример чаще, чем на лёгких песчаных. Что в районах Янтаря, Агропрома и западной части Армейских складов «псевдоживые организмы» или, проще, ожившие трупы медлительны, неагрессивны, почти всегда несут следы сильного разложения, а на Янтаре могут даже превращаться в снорков. В Красном лесу и Тёмной долине они сохраняются лучше, разве что усыхают и желтеют, и гораздо больше «склонны к выраженным агрессивным действиям». А вот, например, на старом Кордоне их вообще никогда не видели, несмотря на то, что южнее, на «новых» территориях Зоны, зомби встречаются целыми стаями. Мало помогло науке наблюдение, что при полностью разрушенных внутренних органах, отсутствии кровообращения, а зачастую даже половины всех мышц они ходят, едят, иногда даже пытаются говорить. И непонятно, почему один покойник останется в этом состоянии, а другой, лежащий рядом с ним, может вдруг встать. Неизвестно, отчего один зомби будет избегать людей, другому будет безразлично, а третий подойдёт и бросится или же начнёт преследовать, швырять камни, выть, если сохранились голосовые связки. Почему Зона поднимает мёртвых людей во много раз охотнее, чем погибших мутантов, тоже не знает никто. Почему, почему, почему… ответов просто нет.

Кровь стынет в жилах даже у привычных ко всему сталкеров, у скептиков-учёных, у полностью «отмороженных» бандюг, когда из темноты к костру вываливается раздутый от сырости ужас, когда по герметичному отсеку лаборатории бродит нескончаемыми кругами тело, которое по всем биологическим законам просто не может жить, когда ограбленный и убитый сталкер случайно выходит к лагерю своих убийц. К такому привыкнуть просто невозможно, и, как бы здраво ты ни мыслил, поневоле начинают лезть мысли о том, что Зона — не просто слепая сила, а нечто гораздо более сложное, тёмное и необъяснимо страшное. И сталкера начинает трясти. Порой сильно, до того, что «перегорает» человек, иногда слегка, вот как меня сейчас, но трясёт всё равно.

— О-ой… б-ббы-блин… — Ересь отвёл взгляд вниз, нервно облапил автомат. — Ой-ёоо-о… тва-ю м-ммать…

— Не тронет. — Пенка предупреждающе подняла руку. — Стрелять нет. Нельзя.

— Ёхарный бабай… ух зараза, — негромко поделился впечатлениями Фельдшер. — Но бывает и хуже. Смотри, уважаемая, если подойдёт ближе, магазин в него высажу.

— Нет. Не подойдёт. Не тронет.

Мне сказать было нечего. Я просто смотрел на неподвижно стоящую у дороги фигуру в грязном, измазанном землёй костюме с оторванным рукавом. Зомби стоял к нам спиной, и поэтому лица видно не было, только блестела гладкая серая лысина с прилипшими прядями выцветших волос. На месте ушей оставались лишь чёрные сморщенные корочки, и такой же грязно-чёрной была открытая рука, свисавшая плетью.

— Не опасен. Просто стоит. Идём.

— О-оой-й… ё… ф-фа-ак… скорей бы о-отсюда с-свалить… н-нафи-иг, — тихонько поскуливал Философ, которого стало нешуточно трясти.

— Перестань. Не надо такой страх. — Пенка обернулась. — Много страх — будет опасность от мёртвых.

Услышав это, Ересь протяжно, тонко завыл, постепенно повышая ноты.

— Извини, друг. — Фельдшер придержал Философа за плечо, развернул к себе и коротким, сильным ударом врезал парню в челюсть. Тот качнулся и начал оседать, но «свободовец» подхватил падающее тело и с удивительной лёгкостью кинул себе на плечо. Однако здоров мужик…

— Подрубил его легонько, — поделился «фримен». — Пусть отдохнёт. Надеюсь, сотрясения я ему не сделал.

— Хорошо. — Пенка кивнула, и мы пошли дальше в сторону кладбища. Зомби так и не обернулся.

Поваленные оградки, заросшие тропинки, ямы… земля на многих могилах разворочена, виднелись свежие глинистые отвалы и куски размокшего дёрна. Аномалий, похоже, не было, Пенка вела нас уверенно, ещё раз строго запретив даже прикасаться к оружию. А по сторонам сидели и стояли они… на первый взгляд, даже не страшные. Просто очень бледные худые люди в ужасающе грязной одежде. Костюмы с вылезающей подкладкой, вымазанные в жёлтой глине платья, склонённые головы, лица с ввалившимися щеками и пустыми взглядами. Ни один из них не обернулся в нашу сторону, даже не пошевелился — как сидели на лавочках за оградками, так и сидят молча, неподвижно, словно памятники самим себе, или стоят, навалившись грудью на ржавеющие калитки, глядя в пустоту плоскими, блёклыми глазами.

— Не надо с ними говорить. Не надо на них долго смотреть, — тихонько инструктировала нас Пенка. — Они не двигаются, пока спокойны. Проходим мимо. Спокойно. Медленно.

Кладбище оказалось большим, старинным, да ещё, за рвом, оно продолжалось дальше, полторы сотни могил были обозначены только табличками с номером — должно быть, «неучтённые лица» без документов. И повсюду — неподвижные фигуры, сидящие возле ям в земле. Может, и прав в чём-то «Долг»? Может, действительно Зона враждебна человеку?

— О-о, да это никак докторский выкормыш со свежими трупаками в гости пожаловали! Ах-ха… однако!

Голос был громкий, хриплый, наглый. Я обернулся на него и увидел, что на лавочке у провалившейся гробницы сидит высокий худой старик. Его можно было принять за зомби — по крайней мере то ли засалившийся ватник, то ли толстый пиджак был измазан брызгами жидкой глинистой грязи настолько, что на ткани буквально не оставалось «живого места». Брюки с пузырями на коленях были испачканы и местами порваны, но в отличие от большинства мертвецов старик носил обувь — на его ногах были грязные резиновые сапоги с неровно отрезанными голенищами. Лицом он тоже походил на местную нежить — пёстрое, морщинистое, безбородое, отвислые губы, несколько прядей волос вокруг круглого, гладкого, как бильярдный шар, черепа. Только глаза говорили о том, что старик живой, — взгляд был острый, злобный, насмешливый и… абсолютно сумасшедший.

— Добрый день, дед Игнат, — поздоровалась Пенка. — Нужен совет.

— Здравствуйте, отец, — кивнул я.

— Ну… кому, может, и отец, а кому и товарищ смотритель кладбища Игнат Васильевич. Чё припёрлись?

— Вопрос. — Пенка склонила голову чуть набок. — Узнать.

— Ну, спрашивай, чучело однорукое.

— Эй, дед… ты бы это, поаккуратнее… — Фельдшер насупился. — Мы тебя вроде никак не оскорбляли.

— Тебе кто слово давал, щенок? — Старик осклабился, показав гнилые пеньки зубов. — Ещё бы ты меня оскорбил, борзота. Заткнись и не отсвечивай.

И старик вдруг покатился кашляющим смехом, хлопая заскорузлыми ладонями по коленям и хрипло отхаркиваясь.

— Припё-орлись, понимаешь… ишь ты. Коз-лята… ходют, ходют, не сидится им, ёк-макарёк. А здесь — режимный объект! Секретное поселение! Стой, стрелять буду! Уроды! Пшли вон отсюда! Кладбище закрыто!

— Не надо. Говорю я. Вы говорите потом. — Пенка повернулась к нам и, пока Игнат хохотал и надрывно кашлял, время от времени грязно бранясь и угрожая вынести из сторожки ружьё, прикрыла глаза.

— Эй, длиннорукая. — Старик вдруг сморщился и погрозил Пенке суковатой клюкой. — Ты ко мне в голову не лезь. Ещё раз учую — не посмотрю, что Доктор тебя хранителем выбрал, всю башку расшибу вот этой вот дубиной, учти. Эти фокусы для своих дураков оставь. А вы, покойнички, кстати, правильно делаете, что ходите за этой чучелой. Глядишь, и оживёте потом, когда вдруг помрёте — она эту фиговину ох как хорошо проворачивать умеет. Скоренько, смертнички, будет вам банька. Ох, мировая банька, да с веничком.

Игнат снова захихикал, кривляясь и постукивая в землю палкой.

— Сигареты есть? — вдруг осведомился он вполне спокойным тоном, вытерев слюнявый рот замызганным платком.

— Нет, не курим. — Фельдшер пожал плечами. — Вредно это.

— Да какая вам теперь разница, вредно иль полезно? — тихо спросил старик. — А ты что, доктор? Ишь ты, и впрямь доктор… хи-хи… мало нам было одного лепилы на всю Зону, дык второй заявился. Ну, дела… слышь, а ведь и в самом деле табачка у вас нема, не соврали. А у меня вот даже самосад неделю как весь вышел. У-уххх. Пойдём, нужные вы мои.

Игнат, кряхтя, поднялся, подобрал лопату и побрёл по тропинке между оградок.

— Э-эх… так и не сработал дела. Потерпи уж, бедолага. Завтра вырою.

— С кем это он? — шёпотом спросил меня Фельдшер, поправив на плече вырубленного Философа.

— С кем? — Старик не обернулся. — Дык с утречка сегодня шкрябает один, вылезти не может, болезный. Хиленький, надо полагать, силёнков ему не хватает. Ты вон ухо-то к земле приложи да послушай! Оно чётко разберёшь.