Страсти (Роксолана, Книга 2) - Павел Загребельный

Пьяного заперли в зиндан, а наутро поставили перед разъяренным Селимом. И тот затопал ногами на Бери Мустафу.

- Как посмел ты, сын шайтана и свиньи!..

- О сын всемогущего властелина, - упал на колени Бери Мустафа, - если бы ты вчера был в таком состоянии, в каком находился я, ты отдал бы за это господство над всем миром.

Селим отведал и оставил возле себя Бери Мустафу, чтобы пить вдвоем. Сменил ему имя, а с течением времени окружил себя еще большими бездельниками и прожигал время в гульбищах, в попойках, в поездках на охоту, пропадал в своем гареме, не заботился ни о чем, кроме удовольствий. Попадая на торжества к султану, Селим либо говорил глупости, либо бормотал что-то на охотничьем жаргоне. Ел как обжора. На охоте бежал впереди собак. Провозглашенный наследником трона, устроил ученый спор с улемами и швырял сапогом в лицо тому, кто пытался с ним не соглашаться. Более всего любил состязания всадников на ослах, победителям вручал золотой прут. Ни о чем не заботился, ни о чем не думал, во всем полагался на Мехмеда Соколлу, который к своей врожденной ловкости старательно и упорно прибавлял учение всюду, где только был, и с годами вырос в царедворца, воина и государственного мужа, который мог бы ублажить самого требовательного властелина, а не только этого равнодушного, отупевшего от власти и богатства наследника трона.

Может, все изменилось бы к лучшему, если бы удалось убрать этого зловещего Соколлу, но он словно бы владел звериным предчувствием опасности и каждый раз ускользал от западни, которую готовили для него. Спасся даже во время заговора Роксоланы. Ахмед-паша послал тогда своих людей, чтобы привели Соколлу к нему и по дороге убили за непослушание, ибо напрасно было надеяться, чтобы тот шел к садразаму как овечка. Но Соколлу в столице не нашли. Вместе с шах-заде Селимом он отправился на ловы неизвестно куда. Поехал на охоту в то время, когда султан лежал почти мертв! На это способен был только Селим, а Соколлу даже не попытался отговорить его. Как бы там ни было, но случилось. Соколлу уцелел, а султан, узнав о поступке Селима, похвалил сына за то, что своевременно бежал от заговорщиков, чтобы не встревать в это богопротивное дело, и с тех пор еще более настойчиво выказывал свое расположение к нему, не замечая развращенности и растления своего наследника.

Роксолане казалось, что только душа Баязида, единственного из ее сыновей, не поддавалась растлению ни властью, ни страстями, ни наслаждениями, ни жадностью. Почему же не замечал и не мог понять этого султан?

Даже теперь, когда над империей нависла угроза от бунтовщика, провозгласившего себя султанским сыном Мустафой, и когда именно Баязид кинулся спасать трон, а Селим продолжал пьянствовать в летнем дворце на Босфоре, Сулейман не изменил своего отношения к сыновьям.

Старая хазнедар-уста как-то сказала султанше, что для гарема куплена у адмирала Пияли-паши молодая невольница.

- Разве я не велела не покупать людей! - сурово взглянула на нее Роксолана.

- Мы просили Пияли-пашу, чтобы он подарил девушку, но капудан-паша уперся. Привез ее только для гарема его величества, но непременно за золото, ибо то, что куплено, всегда ценится выше, девушка же стоит того она одарена неземной красотой.

- Ты смеешь говорить это мне?

Роксолана никогда не кичилась своей красотой, никогда не принуждала восторгаться своими женскими достоинствами, ибо все принадлежало только ей, но ведь в этих дворцах царило неписаное правило: не восхвалять при султанше других женщин, - почему же оно должно нарушаться именно при ней?

- Ты расхваливаешь красоту какой-то девчушки? - повторила Хуррем.

- Ваше величество, - склонилась в поклоне старая турчанка, - это создание принадлежит к числу чудес, на которые способен только всемогущий аллах.

- Она мусульманка?

- Да, она приняла истинную веру. В гареме ее прозвали Нурбана.

- Значит, эта властительница мира родилась не в царстве аллаха?

- Аллах всемогущ и вездесущ.

- Поэтому вы поскорее и нарекли ее владычицей мира?

- Ваше величество, кизляр-ага хочет показать ее падишаху.

- Хорошо. Покажешь ее мне.

Когда Нурбану привели к ней, Роксолана невольно подняла руку к глазам. Девушка ослепляла своей неземной красотой, своим невиданной нежности лицом, огромными синими глазами, каким-то сиянием, излучавшимся от нее, будто таинственный зодиакальный свет.

Еще больше поражена была Роксолана, когда узнала о жизни этой шестнадцатилетней девушки. Она была марранкой, из Испании, принадлежала к народу, который подвергался гонениям в течение многих веков. Остатки марранов изгнал Филипп, а тех, кто не хотел покидать своего жилища, хватала в свои немилосердные руки инквизиция. Родители Нурбаны вместе с несколькими сотнями семей таких же изгнанников осели на Сицилии, но местные фанатики прогнали их оттуда. На стареньком паруснике несчастные поплыли на восток, надеясь спастись - о диво! - во владениях султана Сулеймана. Но на море их взяли в рабство венецианцы и продали на Мальте. Оттуда хозяева повезли их во Францию, но по дороге ужасная буря вдребезги разбила корабль, и все марраны нашли свою смерть на морском дне. Нурбана, единственная из всех, чудом спаслась, ухватившись за обломок корабля. Потерявшую сознание, ее выловили турецкие корсары и, пораженные ее красотой, привезли в Стамбул.

Роксолана держала девушку в гареме два года. Учила ее языку, пению и танцам, обхождению - готовила для Баязида. Через несколько месяцев после того, как привез он в Стамбул тело Джихангира, показала ему Нурбану. Но Баязид лишь посмеялся над материнским восторгом.

- Это не для меня!

- Но почему же?

- Слишком красивая. Будто и не настоящая. Будто нарисованная гяуром. Такой нужны рабы, а я люблю свободу.

Роксолана попыталась уговорить его, а сама торжествовала в душе: и тут он оказался настоящим ее сыном, не поклонялся красивой внешности, сразу проникал в сущность, а что можно увидеть в этой ослепляющей девушке, кроме порабощения ее красотой!

Но теперь, как думала султанша, и наступил подходящий момент отдать наконец Нурбану одному из ее сыновей, но не Баязиду, а Селиму - пусть вперит свой взор в эту невиданную красоту и забудет обо всем на свете. Может, хоть тогда султан поймет, кому следует передать трон и наследство.

Она послала Нурбану с евнухами и старой хазнедар-уста в летний дворец на Босфоре, где упорно сидел Селим, не выезжая даже в Манису, передала сыну и письмо. Писала: "Более красивой девушки еще не видывали Топкапы. Сынок, прими ее в свой гарем. Не будешь каяться".

Нурбану привели как раз тогда, когда пьяный Селим наслаждался пением и танцами своих одалисок. Десятка полтора голых девушек под звуки бубна и тарбук кружились вокруг шах-заде, который вяло кивал головой и проводил пальцем сверху вниз, сверху вниз, покачиваясь, будто тряпичный божок. Письма султанши читать не стал, отбросил его в сторону, как это делал даже с фирманами самого султана. В гареме рядом с ним не было советчика и наставника Мехмеда Соколлу, и он делал что хотел. Но у хазнедар-уста было повеление передать Нурбану в руки шах-заде, поэтому, несмотря на сопротивление девушки, непривычной к таким зрелищам, старуха все же протолкалась с нею сквозь вереницу голых танцовщиц и подвела к Селиму. Тот захлопал покрасневшими глазами, взглянув на странную девушку, укутанную в шелк, тогда как все тут были нагие.

- Кто ты, красавица? - спросил неуверенно.

Хазнедар-уста ответила вместо Нурбаны:

- Это рабыня, которую прислала вам мать-султанша, мой шах-заде.

- Если прислала султанша, я беру тебя, - сказал Селим и указал девушке, чтобы села рядом с ним. - Умеешь танцевать?

Девушка испуганно оглянулась.

- Разве в Коране не записано, что правоверные не смеют обнажаться друг перед другом? - прошептала она.

- Так это же правоверные, а ты рабыня! - пьяно захохотал Селим и рванул с нее шелковое покрывало. - Снимай это тряпье! Мигом!

Она вскочила на ноги словно бы для того, чтобы выполнить его повеление, сама же, закрываясь от стыда и возмущения, выбежала из зала.

Разъяренный Селим начал швырять в голых танцовщиц чаши с вином и шербетом, восклицая:

- Вон отсюда, паскудные шлюхи! Все убирайтесь! До единой!

Утром, протрезвившись и прочитав письмо матери, Селим велел привести к нему Нурбану.

Она вошла, поклонилась и с немым упреком сверкнула на него своими огромными глазами, так что Селим даже почувствовал нечто похожее на неловкость, хотя и не ведал, что это такое. Удивляясь самому себе, ласково пригласил девушку:

- Подойди ближе, Нурбана!

Пока она шла, у него было такое впечатление, будто земля под ним расступается и он повисает на облаке блаженства.

- Сядь! - почти крикнул ей, а потом закрыл глаза и тихо простонал: Ты и вправду живая или, может, призрак?

- Наверное, живая, - тихо ответила девушка.