Белый кролик, красный волк - Том Поллок

с тобой сейчас вырубили, доложат обстановку, фирма направит сюда своих костоломов, так что сомневаюсь, что у нас есть время на «грубую силу». Поправь меня, если я ошибаюсь.

— Ты ошибаешься.

Я роюсь в ящике с инструментами в поисках отвертки и молотка. Вклинив отвертку в щель между дверью и косяком примерно в шести дюймах от пола, я заношу молоток и со всей дури опускаю его на отвертку. Из-за сильной отдачи я чуть не роняю эту чертову штуку из рук, но продолжаю наносить удар за ударом. На четвертом дерево разлетается в щепки. На пятом — петлю срывает с дверной рамы. Еще полдюжины ударов, и я избавляюсь от второй петли. Руки ноют так, словно я провел целый час, вцепившись в стиральную машину, включенную в режиме интенсивной стирки, но еще пару ударов спустя между дверью и косяком образуется проем, достаточно широкий, чтобы протиснуться в него.

— Вот это да. — Ингрид смотрит широко раскрытыми глазами.

— Есть грубая сила, и есть грубая сила.

Шутка фиговая, но Ингрид все равно смеется, и ее смех заразителен, и вот мы уже хохочем, и наш смех заполняет тесный бетонный подвал, прогоняя мой страх. Однако это длится недолго, и когда звук нашего хохота затихает, остается только одно.

Только попробуйте войти сюда. Конец истории. Можете уходить из этого дома. И никогда больше не возвращаться.

Даже сейчас это наставление давит на меня тяжким грузом. Я крадусь вперед полушагами.

Почему, мама? Что ты так скрывала?

Мы по очереди протискиваемся в проем.

Кабинет точно такой, каким я его помню: шаткий письменный стол с одной червивой ножкой, на столе ничего, кроме лампы и ноутбука, белые полки с плотно утрамбованными черными блокнотами, по двадцать штук на полке, корешок к корешку, как летучие мыши в пещере. Ингрид недовольно смотрит на них.

— У нас нет времени просмотреть их все, — говорит она.

— Это и не обязательно.

Я чувствую эхо маминых рук на своих плечах, они уводят меня к столу в тот момент, когда я собирался посмотреть… куда?

За дверь.

Я поворачиваюсь назад, лицом туда, откуда мы пришли. Еще больше черных блокнотов плотно прижимаются к дверному косяку, как доли выдающегося маминого мозга. Ингрид хватает один из них. Я другой. Детальный набросок аксона; убористые заметки о нейромедиаторах; зачеркивания и повторения; доводы на полях, написанные разноцветными ручками, но только ее узким, угловатым почерком. Я откладываю блокнот и достаю другой. На обложке наклеена фотография какого-то морского червя, а на следующих страницах — МРТ его мозга. Мама обвела кружочками различные участки коры головного мозга. Я вижу слова: «Распределенный или локальный?» — и рядом нацарапано: «Реакция жертвы». По позвоночнику пробегает внезапный холодок.

Я откладываю блокнот и беру другой. Ингрид уже листает пятый. Я смотрю на нее, и она отрицательно качает головой. В моей груди поселяется удушливое чувство, и я не знаю, разочарование это или облегчение. Я смотрю на часы. Мы здесь уже четыре с четвертью минуты. Сколько времени остается до того, как опергруппа 57 спустится по этим ступеням?

— Слишком мало, — отвечает Ингрид, читая мои мысли. — Если мы хотим сбежать, делать это нужно сейчас, пока еще есть шанс дать себе хоть какую-нибудь фору.

«Но если ты сбежишь, Пит, как же ты узнаешь, что меня так разозлило?»

Заткнись, Бел. Мне нужно подумать.

Я сую блокнот на место и отступаю назад, чтобы еще раз окинуть полки взглядом. С ними что-то не так. Мой вечно ищущий симметрии мозг за что-то зацепился, но я пока не могу определить, за что именно. Это похоже на чувство, когда вы попадаете в старинный дом и требуется некоторое время, чтобы понять, что древесина и штукатурка в нем давно покорежены и там не осталось прямых углов.

— Пит? — повторяет Ингрид уже настойчивее. — Нам правда пора…

— Постой.

Я смотрю на идеально ровные ряды блокнотов, которыми плотно заставлены все полки, сверху донизу, по двадцать…

А-а.

Вот же оно.

Блокноты прижаты друг к другу так плотно, что между ними и игральная карта не влезет. И в каждом ряду их по двадцать штук, кроме самого нижнего. Эта полка утрамбована не менее плотно, но лишь семнадцать корешков торчат наружу.

Я падаю на колени и выдираю книжки из стены, а там — да, там. Совсем незаметно, так как на верхнем стыке полка была подрублена, но левая стенка шкафа значительно толще, чем такая же стенка справа. Всего лишь пару секунд поковырявшись с ножом из ящика для инструментов, я нахожу щель и сдвигаю фальшивую перегородку.

Три блокнота стоят вплотную к гипсокартону. Я вынимаю их бережно, почти благоговейно, как священник мог бы обращаться со священным текстом или вирусолог с образцом смертельного вируса, и несу к столу. Их страницы пожелтели от возраста и загрубели по краям. Эти записи были спрятаны в шкаф давным-давно.

Мы берем по блокноту. Мои пальцы на долю секунды застывают в нерешительности перед тем, как открыть обложку, а Ингрид говорит:

— Пит.

Ее сдавленный голос заставляет меня застыть на месте. Я поворачиваюсь к ней. Она держит в руках открытую записную книжку. На внутренней стороне обложки нацарапаны два слова.

Красный Волк.

Я задерживаю дыхание, почти боясь, что, если я выдохну на бумагу, все мои ответы рассыплются в пыль.

Она снова переворачивает блокнот лицом к себе и так осторожно, словно снимает повязку с раны, перелистывает страницу. Она смотрит внимательно, но ничего не говорит.

— Ингрид? — Мне трудно дышать. — Что там написано?

— Я не… — она качает головой. — Тут как будто с середины, ничего не понимаю. Страниц не хватает.

Не хватает страниц? Например, страниц другого, более раннего блокнота? Не его ли читала Бел?

— Прочти мне.

Она облизывает губы, колеблется, потом начинает читать:

— «Как отмечалось ранее (см. запись от 31/1/95), предварительные данные позволяют заключить, что проявления гнева могут обостряться в синаптической петле…»

Петля. Меня прошибает озноб.

— «Повышение уровня адреналина допускает возрастание скорости и силы (доказательства неубедительны), но главное преимущество заключается в долгосрочной приверженности насилию».

Где-то в глубине сознания я слышу голос Бел, ее прерывистое дыхание, когда она стояла над размозженным черепом Шеймуса со спокойным, сосредоточенным воодушевлением человека, который занимается именно тем, для чего был послан на эту землю.

Я практиковалась. Всегда хотела этим заниматься.

Ингрид переворачивает страницу, задерживается.

— Пит, ты как…

— Читай. Дальше, — цежу сквозь зубы.

Она бледнеет и продолжает:

— «Очевидны преимущества для сферы обороны. Военная разведка осаждает, как пираньи. Наконец-то смогу купить новую стиральную машину!»

На секунду я чувствую себя