Законы войны - Александр Афанасьев

Сегодняшняя проверка показала, что около подозрительного здания было движение. А поскольку проверять все равно надо было — ночью пришлось пожертвовать.

Для этого у нас был Бык, к которому в последнее время пристрастилась, похоже, половина всего русского контингента. Мерзкое химическое питие, изобретенное в Материковой Японии для того, чтобы китайские рабы могли работать по двадцать часов в сутки, не уставая. Из европейцев его впервые пригубил австро-венгерский турист [102], чудом попавший в Циндао — германский сеттльмент в бывшем Китае. Сейчас его производили по всему миру, в том числе и в России — пили его обычно дальнобойщики и те, кому предстояла веселая и интересная ночь. В каком-то смысле — веселая и интересная ночь предстояла и нам с Арабом. На случай, если она станет неумеренно веселой, у меня был автомат с глушителем и термооптическим прицелом и барабанный гранатомет с солидным запасом гранат. То, что мы делали, было против всяких правил, подобного рода операции не проводят вдвоем и без поддержки. Именно потому у нас были все шансы добиться успеха.

Араб в это время должен был быть уже в городе, его транспортным средством был мотоцикл, который мы возили прикрепленным к багажнику на крыше «Датсуна». У него была интересная особенность — помимо обычного мотора с более эффективным, чем обычный, глушителем у него была батарея-конденсатор в раме, так что он мог преодолеть полтора километра со скоростью около тридцати километров в час совершенно бесшумно. Крайне полезная опция для спецназовца, действующего за линией фронта.

Впрочем, разговорился я что-то. Вон и Араб вышел на связь — он уже на исходной. А я сейчас проверю запущенный с руки беспилотник и буду смотреть, чтобы никто лишний к нему не подобрался…

Араб положил мотоцикл на бок в самом начале узкой улочки — далековато на случай, если придется уносить ноги, но что делать. Тут была совершенно очаровательная куча мусора, которую утром должны были забрать, и на ее фоне мотоцикл был совершенно не виден. Особенно если его еще и прикрыть мешковиной.

Вот… так.

Араб моментально избавился от белой рубашки, которая могла выдать его в темноте, скатал и засунул к себе в рюкзак. Теперь все, что на нем было надето, было черного или темного цвета, и ничего из этого не могло выдать его в темноте. Несмотря на то что здесь было темно, лишь малосильные уличные фонари прожигали мрак, оставляя на черном бархате ночи желтые дыры — необходимо было предпринять все меры предосторожности. Человеческий глаз — превосходный созданный многими тысячами лет эволюции инструмент, и активировать его может один-единственный фотон, попавший на сетчатку.

Он опустил на глаза прибор ночного видения — в отличие от обычного армейского, у него было не один, а сразу четыре монокуляра, дающие поле зрения в сто тридцать пять градусов. Было тихо, поразительно тихо даже для русской деревни — все как будто вымерло. Слава Аллаху — афганцы почти не держат собак, способных учуять постороннего на улице и поднять такой лай, что всех святых выноси. Одной проблемой меньше…

Микрофон был на горле, он снимал звуки прямо с гортани, что оставляло обе руки свободными и позволяло поддерживать постоянную связь. Кроме того, такой микрофон способен был уловить самый тихий шепот.

— Первый, я Второй, прибыл на место, начинаю работать… — прошептал Араб, — где птичка?

— Второй, я Первый, птичка над тобой. Продвигайся вперед, пятьдесят метров. По фронту свободно…

Что хорошо в афганских пригородах — высоченные заборы, сделанные из глины с камнями или бетонных плит. Ничего не видно…

Араб направился к нужной точке — не торопясь и не медля. От езды на мотоцикле затекли ноги и напоминала о себе спина. Он напомнил себе, что уже не молод и не время бы ему изображать из себя. В 22 САС — главном спецподразделении главного противника — после сорока никаких шансов, или в штаб, или в учебку, но на боевое задание тебя не возьмут. Ну а он… он сам себе такую жизнь устроил… гадство…

Вот, кажется, и нужное здание.

Обычный высоченный забор. Обычные стальные ворота…

— На месте…

— Замри!

Араб замер — его отлично научили выполнять команду. Разучивали так: одной половине командовали «замри», а вторая половина — бегала между замершими курсантами, и не дай бог кто-то пошевелится…

— Прошли… Внутри четыре объекта, два парных патруля на периметре…

Араб достал из рюкзака пистолет с глушителем — если не поможет это, не поможет ничего.

— Даже не думай об этом. Ты можешь пройти, если переберешься через стену ровно за шестьдесят секунд. Они идут с повторяющимся интервалом…

Это уже признак непрофессионализма. Хороший патрульный никогда не будет ходить туда-сюда равномерно, как китайский болванчик. Он будет действовать неожиданно, даже в таком скучном деле, как охрана, и всегда будет настороже.

— Я сделаю. Дай отсчет.

— Хорошо. Скажи, как будешь готов…

Араб посмотрел наверх, затем достал из рюкзака перчатки из кевлара, выдерживающие удар тока — пистолет он убрал в рюкзак, он сейчас не нужен. Сверху не было видно ни изоляторов Кактуса [103], ни колючей проволоки, но это только настораживало. Если это серьезный объект — там что-то должно быть.

— Готов.

— Тридцать секунд. У тебя будет шестьдесят.

— Понял…

Он вспомнил пацанов, которых готовил, совсем некстати. Почему-то подумалось, что решать ситуацию здесь будут уже они, их смена. Новое поколение. Эта война будет как Кавказская — делом двух, а то и трех поколений. Дай Бог, чтобы победу увидели хоть внуки…

Казачата. Мальчишки. Он скучал по ним — хоть сам в этом и не признавался. Он так и не обзавелся семьей — был одиноким волком, и они ему стали как семья. Драчливые, взбалмошные — и в то же время чистые, как лист бумаги, на котором еще надо что-то написать. Он помнил их глаза — когда они сидели в степи, у крошечного бездымного костра, на котором кипятили чай, и он рассказывал им то, что нельзя было рассказывать. О специальных операциях, в которых он участвовал. О городах, в которых он побывал. О Бомбее и Пешаваре, о Тегеране и Каире, о Багдаде и Адене. Для них, выросших в приволье казачат, эти города существовали как будто на другой планете. Постоянная удушающая вонь от двигателей, работающих на самодельном бензине, вонь горящих кизяков [104], узкие улицы, обшарпанные дома, острые как нож взгляды, озлобленные или обманчиво равнодушные лица людей, чужая, похожая то ли на тяжелую отрыжку, то ли на карканье ворона речь. Конечно — были и русские города, Багдад, прежде всего, запоминался «Хадека Алшани» [105] — так претенциозно местные называли районы нефтяных небоскребов в самой излучине Тигра — но и там, на ярких и шумных улицах скрывалась незримая опасность. Для русского, тем более для казака, человека вольного — существовать в этой трясине было невозможно. Но он привык к этому, он пропитался этой вонью костров и пота, как местные, — и его нельзя было отличить от местных. Он приводил пацанам фразы на чужом языке, рассказывал об обычаях народов, про которые если кто что и знает — так из новостей, из раздела чрезвычайных происшествий — а они слушали его с горящими глазами. Может, он зря им об этом рассказывал — не дело скитаться по всему миру как…

— Пошел!

Он подпрыгнул, вытянувшись, как в прыжке, и с трудом (стареешь, мать твою, стареешь, казак!) зацепился за край бетонной плиты. В ушах тяжко бухало сердце…

— Пятьдесят пять.

Он начал подтягиваться. Это не так-то просто, если под коленями плита, да и зацепился неплотно.

— Пятьдесят.

Главное не нашуметь — а то счетчик быстро обнулится. Он представлял, как все оно будет — мечущиеся лучи фонариков, короткая очередь…

— Сорок пять…

Ему удалось подтянуться. Перевалиться через забор. Он понял, почему не было технических средств защиты — нельзя было привлекать внимание. Ни у кого на заборе не торчат по краям изоляторы — и тут этого не должно быть. Они полагаются на куда более чуткую и универсальную охрану — глаза уши и опыт опытных, обученных своему делу людей.

— Сорок. Быстрее.

Прыгнул. Перекатился — но все равно слышно. Прижался к земле — все. Ставки сделаны — ставок больше нет.

— Тридцать пять.

Где? Где спрятаться.

— Тридцать. Справа или слева от входа.

Он побежал туда. А вот хрен там спрячешься, это только сбоку круто выглядит. Дело в том, что человек как-то инстинктивно чувствует живое существо рядом с собой, особенно если его обучить доверяться своим инстинктам, не лениться проверять то, что показалось неправильным или ненормальным. Они проверяли это — даже в кромешной тьме человек чувствует находящееся рядом живое существо, но…

— Двадцать пять.