История новоевропейской философии - Вадим Васильев

Ну, с материей, я думаю, тут достаточно ясно, да? То есть если мы смогли доказать этот принцип, то все — материя исчезает, испаряется. Беркли впервые в новоевропейской философии (хотя тут можно поспорить, в действительности не впервые, у Лейбница уже что‑то такое есть) — избавляется от материи. Нет ее просто в его системе. А в лейбницевской была? Тоже не было. В лейбницевской все состоит из монад. Материя — это состояние… следствие нашего несовершенства; это феномен. То есть спутанность наших восприятий, косность как следствие несовершенства, и создает представление о каком‑то осязаемом, непроницаемом мире — видимом, так сказать, слышимом… Это просто сливаются воедино смутные перцепции, не более того. Но Лейбниц не выдвигал такой цельи, лозунга — уничтожение материи, а Беркли это сделал. Другое дело, что доказательство, которое приводил Лейбниц в пользу своей теории, малоубедительно. По сути дела, аргументативная база лейбницевской философии на редкость скудна. То есть он не может так доказать. Ну, а вот Беркли находит новые остроумные аргументы. Поэтому обращают обычно внимание именно на его систему, как на новую онтологическую модель. Раньше был Бог, материя, души и образы вещей, возникающие в результате соприкосновения, тем или иным образом, материи и духа. Вот на точке пересечения, на плоскости пересечения материи и духа возникали образы предметов. Теперь один из этих компонентов исчез — материя. Мир упростился. Есть только Бог — уж если так, финальную картину онтологии чертить берклиевской, — Бог, души и перцепции. А ведь точно так же и у Лейбница: есть монады, сверхмонада, и у каждой из монад есть свои перцепции, гармонизированные друг с другом.

Ну, есть и различия в этих программах — берклиевской и лейбницевской. Позже я о них скажу. Давайте сейчас минут пять буквально. небольшой перерывчик — и продолжим, хорошо? Не будем долго отвлекаться…

Ну, аргументы звучат довольно сильно; в принципе, можно с ними согласиться. Какие же выводы из этого следуют? Ну, Беркли сразу же после выхода этого трактата обвинили в противоречии здравому смыслу. Ну, действительно: во — первых, что получается? Вещей нет, есть только идеи. Значит, получается, что мы, допустим, едим и пьем не воду, а идею воды, идею супа, идею бифштекса; одеваемся в идеи, а не в одежды… Известен же этот анекдот, когда Беркли пришел к Джонатану Свифту (с которым он дружил) в гости, жена его бросилась открывать двери (он стал стучать), а Свифт сказал, что не надо, для Беркли эта дверь состоит из идей, он сможет пройти сквозь нее. Вот так писатель воспринимал. Ну, действительно — идея: мы же можем вообразить себе дверь, через которую мы проходим. Если нет вещей, то почему такое не может иметь место в действительности?

Ну, а кроме того: вещь существует только в восприятии… Ну, неужели в здравом уме находящийся человек (именно в здравом, подчеркиваю — здравый смысл, в здравом уме) может сомневаться, что когда он отвернется, — допустим, перед нами лежит предмет, мы отвернемся от часов — они исчезнут? Абсурд какой‑то.

Беркли на это отвечает. Причем отвечает достаточно убедительно. Во- первых, он со свойственной ему прямотой заявляет, что его философия не только не противоречит здравому смыслу, но наоборот, является философией здравого смысла. Что касается того, что мы едим идеи, пьем, одеваемся в идеи, он говорит: Ну, дело, в конце концов, ведь не в словах! Если вам хочется, называйте то, во что мы одеваемся, вещами. Проблема не в том, как их назвать. Проблема в том, что вот то, что нам дано в чувствах, существует только в восприятиях. Все. Никакого другого смысла это не несет. И именно потому, что эти вещи завязаны на субъект в своем существовании, их правильнее называть идеями. Но если вам нравится старое название — пожалуйста, говорите «вещи». Это что касается терминов.

Теперь по существу. Что произойдет, по Беркли, с вещью, когда мы от нее отвернемся? Вот тут ключевой момент его философии. «Если я не воспринимаю вещь», — говорит он, — «она может продолжить свое существование, если ее воспринимает кто‑нибудь другой». То есть речь идет, во — первых, — и он акцентирует этот момент, — не о личном моем восприятии как условии существования той или иной вещи. Ну, хорошо, а если мы все выйдем из этой комнаты? Что произойдет тогда с часами? Никого же в комнате не останется. И вот момент истины философии Беркли: он говорит, что в этом случае все равно часы будут существовать. И они по- прежнему будут восприниматься (поскольку все, что существует, воспринимается), но кем? Бесконечным духом, говорит он, или Богом. Вот. Вот такое неожиданное он предлагает решение.

Как раз на основе этого понимания он и предлагает построить свое доказательство бытия Бога, которым он так гордится. Тут доказательство, действительно, очень простое. Звучит оно так (сейчас обратите внимание, насколько любопытные в нем предпосылки очевидные). Первый тезис этого доказательства: Вещи существуют независимо от нас. Как вам? Прекрасно. Тезис здравого смысла; никто в этом не сомневается. Вторая посылка: Все, что существует, существует только в восприятии. Это положение либо самоочевидно, либо доказано — как вам больше нравится. Ну, а коль скоро вещи существуют независимо от нас, то есть независимо от нашего восприятия, и это касается не только какой- то отдельной вещи, но и всего мира, и в то же время они существуют только в восприятии — значит, они существуют в восприятии такого существа, которое способно объять своим восприятием весь мир. Иными словами, в восприятии бесконечного духа, бытие которого, стало быть, доказано. Все. Бог и есть бесконечный дух. Очень просто. Можно сказать: Ну, а может быть, несколько духов есть таких, которые воспринимают — один дух одну часть мира, другой — другую? На это Беркли выставляет дополнительный довод: наш мир целесообразен и гармоничен, а наличие нескольких духов свидетельствовало бы против его единства. Поэтому дух должен быть один. Ну, как вам такой аргумент? Аргумент любопытен прежде всего тем, что он опирается на догматически принятый тезис о существовании вещей вне нас — вот, пожалуй, один из самых коренных парадоксов философии Беркли. Философ, которого обвиняли в солипсизме, в действительности совершенно без всяких доказательств, аксиоматично признает бытие внешнего мира. Это действительно парадокс.

Соответственно, теперь посмотрим все‑таки более подробно на эту картинку. Значит, вещи существуют в зависимости от восприятия Бога — это мы теперь понимаем. От моего индивидуального восприятия они не зависят. То есть все остается здесь, как и было, в общем‑то; как мы себе и думали. Во- первых, мы, с точки зрения здравого смысла, — совершенно справедливо говорит Беркли, — мы никогда не будем дуплицировать мир на образы и вещи сами по себе, как это делали Декарт, Гоббс и все остальные (почти без исключения). Мы не будем это дуплицировать, говорит Беркли, и я не дуплицирую, говорит он. Вот то, что мы сейчас воспринимаем — это и есть вещь. И здравый смысл утверждает, что она существует независимо от нас, правда? Так и я утверждаю. Но тут перед ним (даже в признании всей изящности этих решений), перед Беркли возник ряд проблем. Эти проблемы, в основном, связаны с трудностями, которые возникают здесь для христианской догматики. Ну, прежде всего: воспринимает ли Бог вещь так, как воспринимаем ее мы, или — вот когда никто на эту вещь не смотрит — или он воспринимает ее как‑то по — особому, иначе? Простой, казалось бы, вопрос, но очень для Беркли небезболезненный, скажем так. Тут ясно, что ситуация достаточно тупиковая для него. Действительно, ведь не просто. я воспринимаю эти часы, вы воспринимаете… — мы видим их под разным углом. То есть немножко другие образы у вас у всех. Так? Каждый из этих образов — идея, по Беркли. И теперь спрашивается: а какую идею Бог‑то имеет, этих часов? Такую, какую у меня в данный момент, или такую, как у вас, или… еще бесконечное множество идей? Ведь мы можем отыскать бесконечное множество углов зрения по отношению к этим часам. И все эти углы, по идее, должны присутствовать. И что же каждый из углов — это отдельная идея в Боге? Или он воспринимает не эти вот часы в их явленности нам, а сущность, может быть, он воспринимает, часов? Похоже, что Беркли склоняется именно ко второму ответу; он говорит, что Бог воспринимает не идеи, как мы воспринимаем, а архетипы. Но, сказав это, он, по сути дела, если вдуматься, возвращается к дуплицированию мира. Ведь опять… возникает такая картина: есть, значит, души; у этих душ есть перцепции. За этими перцепциями стоят архетипы этих перцепций, а потом уже Бог, который эти архетипы воспринимает.

Скажите, в чем разница этой концепции с традиционной (есть душа; она воспринимает идеи; за этими идеями стоят не во всем похожие на эти идеи материальные вещи; и есть Бог)? Разница, вы можете сказать, в том, что идеи, — вот эти архетипы, воспринимаемые Богом, существуют, только пока он их воспринимает, а вещи обладают самостоятельным существованием. Но этот аргумент абсолютно бьет мимо цели, сразу же должен вам сказать, потому что ни один ни новоевропейский, ни средневековый философ никогда не согласится с тем, что вещи материальные существуют независимо от Бога. Ведь все эти вещи материальные ежесекундно заново творятся Богом. Эту доктрину все принимали — по сути без исключений. А раз вещи творятся Богом, а если Бога бы не было бы, то они бы сразу же пропали (потому что они не самодостаточные и нуждаются в добавлении бытия), то тогда разницы не видно.