Голодные игры: Из пепла (СИ) - Ясинская Яна

Нет. К сожалению, не забыл. Я слишком хорошо помню, что она была на грани помешательства.

- Чего ты добиваешься? Хочешь повторения «на бис»? Чтобы Сойка снова спятила и стала для тебя «лёгкой» добычей? Так знай: у тебя ничего не получится. Потому что возиться с полусумасшедшей Китнисс хватает терпения только у Пита. Ты, как правило, в такие моменты сбегаешь.

Слова Джоанны оскорбляют меня до глубины души.

- Ты не поняла меня. Я не хочу, чтобы у Китнисс снова начались проблемы…

- Тогда не лезь в их семью, Хотторн. Отвали от своей Кискисс.

- Не могу!

- Почему?

- Потому что без неё в моей жизни нет смысла. Нет радости.

Я произношу это прежде, чем успеваю подумать.

- В моей, в моей, в моей… - передразнивает довольная Джоанна, которая, наконец, нашла нужный ей канал на ТВ. – О! Бинго! – снова поворачивается ко мне. – То есть ты хочешь вернуть Китнисс, чтобы твоя жизнь вновь заиграла красками? Хотторн, тебе не кажется, что это слегка… как бы сказать помягче… эгоистично?

Джоанна явно иронизирует, но мне уже без разницы.

- Я всё равно её верну.

- Ну - ну! Давай. Посмотрю, как у тебя это получится. - Джоанна в открытую надо мною смеётся. Её открытый скептицизм в мой адрес меня задевает. - Вот поэтому, Хотторн, она и выбрала его, а не тебя. В этом и есть ваша с Питом разница. Тебя, в первую очередь, интересует «твоя» жизнь, «твоё» счастье. А Пита – счастье Китнисс. Прими это и смирись.

Но я не желаю смиряться. Хватаю куртку. Выхожу из номера под звуки начинающегося любимого сериала Джоанны и её заливистого смеха.

***

На двор уже опустились летние сумерки. Неподалёку от меня в траве приятно трещат цикады. Я стою на крыльце и кутаюсь в голубую вязанную шаль. Только что проверила детей: малыши сладко спят. На кухне Хэймитч и Сальная Сэй. Готовят ужин. Точнее – готовит Сэй, а Хэймитч подворовывает у неё жаренную колбасу, за что периодически получает по рукам.

Я стою на крыльце и смотрю на тусклый огонёк ночника, который горит на втором этаже пекарни. Это окно мастерской Пита. Мой муж сейчас там.

Легкий ветерок качает белый тюль, который выбивается из открытого окна.

Муж любит спать с открытыми окнами.

А ещё он пьёт чай без сахара и всегда макает кусочки булочки в горячий шоколад. Точно также делает и наша Прим. По утрам за ними бывает интересно наблюдать: папа с дочкой действуют почти синхронно. Берут по булочке, разламывают, макают кусочки в шоколад…

Нет. Я не вспомнила эту привычку Пита. Я просто давно её подметила. Ведь у меня было целых полгода, чтобы заново познакомиться с собственным мужем. Чтобы понять, как сильно я его люблю.

Но сегодняшний день многое изменил в моём восприятии Пита.

Потому что сегодня я впервые по-настоящему познакомилась с ним.

Я снова смотрю на манящий тусклый огонёк в его окне. И не выдерживаю. Несмотря на то, что мой инстинкт самосохранения категорически против этого сумасбродного поступка, я все же делаю шаг по направлению к пекарне.

***

В доме темно и прохладно. Пахнет хлебом, корицей, укропом, ванилью… Как же я обожаю все эти запахи! Всё такое родное. Такое моё. Стараясь не шуметь, поднимаюсь на второй этаж, но под моими босыми ногами всё же предательски едва слышно скрипит половица.

Только бы не разбудить!

Осторожно приоткрываю дверь мастерской.

В довольно просторной комнате царит полумрак. Тусклый свет ночника лишь усиливает контраст с подступающей ночной темнотой.

Осматриваюсь. Давно я здесь не была. Все стены уставлены картинами. Светлыми, жизнерадостными. Такими же, как мой Пит. Почти на всех картинах либо наши дети, либо я. Бросаю взгляд на одну из них. Тут же смущаюсь. Когда муж придёт в себя, я сама его убью! Не утерпел всё-таки! На картине изображена я. Полностью обнажённая, но сидящая в пол-оборота спиной «к зрителю».  Ничего «такого», конечно, не видно, но картина написана настолько реалистично, что кажется, будто я вот-вот обернусь к народу во всей «красе». Господи! Надеюсь, мужики, которые принесли сюда моего мужа, не обратили внимания на этот шедевр.

Сам Пит лежит на узкой односпальной кровати, стоящей неподалёку от окна. Он раздет. Тонкое покрывало небрежно наброшено на ноги. В глаза сразу бросается протез, а ещё его спина, вся покрытая страшными рубцами и следами от ожогов.

Я смотрю на изуродованное тело Пита и боюсь пошевелиться. Все мои мысли лишь о том, сколько ещё более страшных рубцов и ожогов на душе у моего мужа? Ран, о существовании которых я до сегодняшнего дня и не подозревала. И главное - как мне их исцелить? Сумею ли я сделать это? Не знаю.

- Китнисс, уходи, - голос мужа звучит тихо, но при этом жестко и властно.

Пит разговаривает со мной, не поворачивая в мою сторону головы. Он явно не желает меня видеть.

- Пит, я…

- Я сказал: уходи! Ты что, не расслышала с первого раза?! – зло рычит муж, после чего не выдерживает - оборачивается.

Я не на шутку пугаюсь. Никогда раньше не видела у Пита такого дикого страшного взгляда. Разве что сегодня днём во время его драки с Гейлом. Его зрачки то и дело пульсируют: чёрные – голубые  - и снова чёрные…

Это глаза не человека.

Это глаза загнанного в ловушку раненного хищного зверя.

Ещё секунда и, кажется, что этот дикий зверь набросится и растерзает меня. Инстинкт самосохранения берёт верх – я делаю шаг к двери.

- Беги! Беги! – отчаянно пульсирует у меня в голове. - Подумай о детях, которых ты носишь! Не смей подвергать их опасности!

Делаю ещё шаг назад и… застываю.

Я смотрю в глаза мужа и неожиданно вижу там помимо злобы, ярости, гнева, столько боли и отчаяния… И вдруг отчётливо понимаю, что на этот раз Пит не справится в одиночку со своими внутренними демонами. Рядом с ним нет как в прошлый раз бригады высококлассных врачей, которые смогли бы придти к нему на помощь. А это значит, что с каждой минутой я всё больше и больше теряю своего  мальчика с хлебом. И, боюсь, на этот раз, я рискую потерять его навсегда.

Мне становится так страшно… Так одиноко…

- Пит…

Я смотрю на Пита и только сейчас до конца понимаю мужа. Понимаю то, за что сама же его и осуждала, когда он, опасаясь за моё психическое состояние, пытался отправить меня на аборт, хотя сам до безумия хотел этих малышей. Теперь я понимаю, что значит любить кого-то больше собственной жизни, даже больше собственных детей.