Охотник и вампирша - Леонид Кудрявцев

Она чуть не засмеялась, но потом все же передумала. Не стоило этого делать. Ее и самой в этой битве досталось. Не стоило перенапрягать горло, учитывая, что оно было в нескольких местах прокушено, и довольно серьезно.

«Это была хорошая идея – устроить бой в воздухе, – размышляла вампирша. – Иначе этот недоумок меня вполне мог одолеть. А в воздухе я сделала главное – нанесла ему несколько серьезных ран, отняла силы и сломила дух».

Она вспомнила, как они в конце концов все-таки упали на землю, чтобы там закончить свою схватку. И вот тут-то Лисандре пришлось плохо. Этот соперник оказался удивительно силен даже для вампира. Он нанес ей множество ран, но Лисандра все же победила, в основном благодаря опыту. Пожертвовав руками и ногами, подставляя их под когти и зубы Соперника, она пыталась добраться до жизненно важных органов своего противника. И добралась.

Лисандра вспомнила, как вырвала сердце из груди врага, и мрачно улыбнулась.

Да, это была еще одна славная драка, в которой она победила.

Победила ли? Вот в чем дело.

Лисандра посмотрела на свою искалеченную руку. Потом на другую. С ней дело обстояло еще хуже. И ноги. Если бы она могла…

Лисандра поглядела на небо. Судя по всему, до рассвета оставалось не так уж и много. Небо стремительно светлело. Да, наверное, минут двадцать, не больше. А потом…

Вот и дерись после этого с другими вампирами. Вроде победила, а никакой возможности добраться до укрытия нет. Стало быть, и жить ей осталось не более этих двадцати минут. Первый же луч солнца превратит ее в пепел. Так же как и тело соперника.

Так за что же они дрались, если победитель сможет дожить лишь до восхода солнца? Несправедливо как-то…

«Что с тобой происходит? – спросила себя Лисандра. – Какой справедливости ты хочешь? Что такое справедливость и с чем ее едят? И когда ты видела ее, эту справедливость, чокнутая дура?»

Все было верно. Все было правильно. Она вступила в бой, не рассчитывая на чью-то признательность, не надеясь, что кто-то ей за это скажет спасибо. Она дралась потому, что никто, никто не может ее обмануть безнаказанно. А тем более использовать в своих целях. И тот, кто это сделал, обязательно должен умереть. Пусть даже она расплатится за это своей жизнью.

«А как же Хантер? – спросила у себя вампирша. – Как же охотник, которого Соперник хотел убить? Может быть, все-таки ты дралась не только из-за уязвленного самолюбия? А?»

Она не смогла ответить на этот вопрос ни утвердительно, ни отрицательно. Не смогла – и все. Потому что ответа и сама не знала.

Она дралась, и этого было достаточно. Она дралась, потому что ей так захотелось.

«Ой, лукавишь ты, – сказала она себе. – Ой, лукавишь. Может быть, все же это желание драться появилось у тебя лишь тогда, когда ты вдруг сообразила, что все твои труды пропали даром? Может быть, ты воспылала такой ненавистью к Сопернику, когда поняла, что он не Хантер, а стало быть, все нужно начинать сначала? Когда поняла, что охотник опять тебя обманул, в который уж раз?»

– Обманул? – пробормотала вампирша. – Обманул? А ведь и точно. Ах он негодяй.

Она улыбнулась и снова посмотрела на небо. Похоже, у нее осталось не более десяти минут. Потом встанет солнце, и она умрет. С сознанием, что этот пройдоха Хантер ее опять обманул.

И даже не тем, что вместо себя подсунул какого-то тухлого серого мага. Тем, что остался жить, тем, что заставил ее потратить ту драгоценную жидкость, которая раз в двадцать лет созревает внутри полого зуба любого вампира, ту жидкость, которая может сделать вампиром любого человека, стоит его в нужный момент укусить.

«Ах, паршивец, – почти весело думала Лисандра. – Ускользнул, оставил с носом. Стало быть, если даже благодаря какому-то чудовищному везению я не погибну, все равно, для того чтобы превратить этого охотника в вампира, придется ждать двадцать лет».

Она хмыкнула.

«А теперь скажи, ты, глупая трехсотлетняя вобла, какого черта ты этого Хантера спасала? – сказала она себе. – В надежде, что через двадцать лет тебе повезет и ты сможешь сделать то, что не смогла сейчас? А? Подумай хорошенько, проживет ли он эти двадцать лет? Люди, они, понимаешь ли, не такие долговечные, как некоторые кровососущие. Что, съела?»

Вот именно, съела. И еще как.

Лисандра подумала, что она просто старая, глупая дуреха, вообразившая, что у нее и того, кто занимается истреблением таких, как она, может быть что-то общее.

Нет, не может.

И осознание этого странным образом усилило ее желание во что бы то ни стало выжить, спасти свою шкуру и доказать им всем, всему миру, а в первую очередь себе самой, что она может добиться того, чего пожелает. Всего. Если очень сильно захочет.

«Все не так сложно, – думала Лисандра. – Я не могу сделать Хантера вампиром в ближайшие двадцать лет. Ну и хорошо! Кто сказал, что это должна сделать я лично? Достаточно найти вампира, у которого вот-вот созреет нужная мне жидкость, и заставить его укусить именно Хантера. Это может быть сделано, и, стало быть, будет. Уж я позабочусь. Но сначала нужно выжить любой ценой».

Она снова посмотрела на небо и подумала, что у нее осталось не более пяти минут. С израненными руками и ногами она могла только ползти. А поблизости не было ни одного убежища, в котором она могла бы скрыться до следующей ночи.

Раны, полученные ею во время схватки с соперником, зарастут очень быстро. Все-таки они не были нанесены серебром или осиновым колом. Это были самые обычные, полученные в схватке между двумя вампирами раны. Если ей удастся где-нибудь пересидеть этот день, то уже следующей ночью она наверняка сможет вернуться домой.

Убежище. Вот что ей было нужно. Сейчас, немедленно, здесь. Но его не было.

И все же вампирша поползла. Она ползла в сторону леса, заранее зная, что не сможет в нем укрыться, но все же ползла. Ей хотелось жить. Ей очень хотелось жить.

Она ползла. А потом настал момент, когда она поняла, что время кончилось. И вот сейчас на нее упадет первый солнечный луч, плоть ее задымится, наступит последняя боль, и она умрет окончательно, бесповоротно, умрет навсегда. И ничего уже не изменишь, ничего не сделаешь, ничего не переиграешь по-новой.

И тогда вампирша решила повернуться лицом вверх. Ей почему-то казалось, что так встретить смерть будет более достойно, более благородно.

Она подумала, что искусство умереть тоже существует. И немногие смогли овладеть им так, чтобы суметь попрощаться с этой безумной жизнью, не теряя достоинства, так, как должно это делать.

«Дудки, я смогу, – подумала Лисандра. – Скулить и корчиться от страха я не буду».

И все же ей было страшно.

Она закрыла глаза и перевернулась на спину. И лежала так несколько секунд, ожидая первый луч солнца, который принесет ей первую, самую нестерпимую боль. Конечно, будут и другие. Прежде чем умереть, она успеет и накричаться, и накорчиться, но тогда она уже перестанет быть собой, перестанет быть Лисандрой, превратившись в сгорающее тело.